Небо в огне - Тихомолов Борис - Страница 15

• Предыдущая
• 15/88
• Следующая

- Ну, Серега, считай, что это последний наш вылет, - говорит радист стрелку.

Пауза. Наверное, шлемофон второго еще не был подключен, и мне не слышно, что он ответил.

- А как же, - продолжал тот же голос. - Летчик молодой, зеленый. Первый раз летит, да еще днем. Собьют «мессера», как пить дать!…

«Ага!- подумал я. -Молодой? Зеленый? Ладно, посмотрим». И заорал во всю глотку:

- От винто-ов!

Взлетели. Я взял курс и поставил машину в набор высоты. Смотрю вниз, на землю. Весна в разгаре. Леса словно пеной зеленой обрызганы. Поля - как ковер. Солнце светит, и небо - голубое-голубое! Горизонт дымкой затянут. А мне очень интересно увидеть, где же это линия фронта проходит и как она выглядит?

Набрал высоту четыре километра. Прохладно стало. Вижу, Киндюшов почему-то с пулеметом возится, заряжает. «Ну, - думаю, - это он так, для порядка».

Зарядил, потом к иллюминатору прижался. Оглянулся и я. Посмотрел направо, налево. Вроде ничего. Лечу, выдерживаю курс. Вдруг слышу крик:

- Слева внизу два «мессершмитта»! Штурман спокойно:

- Ну и что?

- Преследуют.

Поворачиваю голову, смотрю. Ничего не видно. «Два истребителя, - думаю, - это плохо!»

Во рту становится горько. Соображаю: что же делать? Хоть бы облака были! Вглядываюсь вперед - облака! Но еще далековато и выше нас. В голове проносится: «Подо мной бомбы. Тысяча триста килограммов. Попадет пуля по взрывателю - только пух полетит…»

Прибавляю моторам обороты, до максимальных. Держу прежний курс, набираю высоту. Нервы напряглись, и самолет напрягся. Летит, не качается, словно застыл. Стакан с водой поставь - не дрогнет. А сердце стучит: «Догонят или не догонят?»

Радист кричит:

- Догоняют!

А штурман в ответ:

- Молчать! Что за паника?! Командир знает, что делает!

Это я- то знаю? Ничего я не знаю!…

Оборачиваюсь. Слева - никого. Справа… Ох, вот они! Два черных силуэта, две торпеды. Носы кверху, сзади - дымки от моторов. Форсируют, нажимают фашисты.

Бросаю взгляд вперед. Облака ближе. Взгляд назад, и - «мессершмитты» ближе. Снова ощущаю горечь во рту. Киндюшов сидит в кресле, делает вид, будто сверяет карту с местностью. Но я знаю - это для меня, чтобы придать мне спокойствия.

В наушниках слышу, как сопит носом радист. Догадываюсь, возится с пулеметом, заряжает, вращает башню.

Скашиваю глаза. «Мессершмитты» рядом. Темно-зеленые, с короткими обрубленными крыльями. На хвостах- свастики, в носах - пушки. Хочу отвернуться - и не могу. Пушки! А у нас пулеметы…

Неожиданно для себя произношу хриплым голосом:

- Патроны беречь! Раньше времени огонь не открывать!

А в это время в носу у «мессершмиттов» оранжевые вспышки, и прямо на меня один за другим летят золотые шарики. Отворачиваю самолет, инстинктивно втягиваю голову в плечи, прижимаюсь к бронеспинке сиденья. В ту же минуту влетаю в облака. У-ф-фф!

По груди, по рукам и ногам течет волна радости. Ушел! Остались фашисты с носом!

Только тут я пришел в себя. Вот она - та самая деталь, которую я прохлопал ушами: облака! Что сказал комиссар? Я вспомнил его слова. Он сказал: «И погодка как раз подходящая». Эх, шляпа я, шляпа! Впрочем, почему я недоволен? Все идет отлично. Если и струхнул немножко, так об этом же никто не знает.

Самолет летит по заданному курсу. Градус в градус. Это трудно - так точно держать курс в облаках. Но я держу.

Прошло минут двадцать. Чувствую - машина кренится влево. Или это мне так кажется? На секунду отпускаю штурвал и педали. Нет, кренится, да еще как! Что за новость? Когда мы взлетели, этого не было.

- Скоро цель, - говорит штурман.-Снижаться будем как - сразу или постепенно?

Я могу сразу, могу и постепенно. Но мне хочется проверить штурмана и одновременно показать свое умение в слепом полете снижаться с заданной скоростью.

- Лучше постепенно, - говорю я. - Сколько метров в секунду надо терять?

Киндюшов хватается за линейку. Хлоп - готово!

- Полтора метра в секунду,

«Ишь ты - полтора. Хитрец. Испытываешь? Давай-давай».

Сбавляю обороты моторам. Устанавливаю скорость снижения полтора метра в секунду. Ни больше ни меньше.

Самолет кренит все сильней и сильней. Просто терпения нет никакого. И что за причина? Я уже устал держать правую педаль и выкручивать штурвал.

Снижаемся. Мелькает мысль: «Вот выйдем из облаков, а «мессершмитты» тут как тут!»

Но облачность толстая, почти до самой земли. Выныриваем. Высота сто пятьдесят метров. Под нами лес, река, за рекой железная дорога. Штурман вскакивает, становится на колени.

- Курс триста двадцать! - командует он.

Разворачиваюсь, смотрю вперед. Разъезд в три колеи. Три товарных поезда. На крышах вагонов группки солдат и зенитные пулеметы. По путям ползают зеленые фигурки. От паровозов - дымки и облачками пар. Все тихо, мирно. От линии фронта далеко. Погода плохая. Кто их найдет? Солдаты лежат на крышах возле пулеметов.

Налетаем как вихрь. Зеленые фигурки, словно в кино, когда рвется лента, сначала замирают в неподвижных позах, потом бегут врассыпную, падают, топчут друг друга.

Целюсь самолетом на средний состав. На меня летит задний вагон с красным флажком на буфере. Штурман нажимает кнопку бомбосбрасывателя и тут же кричит:

- Огонь!

А у меня чувство досады: «Ах, черт! Эту команду воздушным стрелкам должен дать я, командир экипажа».

Самолет вздрагивает - отрываются бомбы. Мелькают вагоны, искаженные ужасом лица солдат, сидящих на крышах. Громкий треск, словно разрывают полотно, пороховая гарь - это наши пулеметы, и сзади - глухие удары: бум-бум-бум!… Упругие воздушные толчки швыряют машину из стороны в сторону. Проносятся паровозы. Все! Задание выполнено. Разворачиваюсь с набором высоты. Горят вагоны, клубится дым и что-то рвется, разбрасывая искры.

Штурман дает курс. Ухожу в облака. Выше, выше! Пытаюсь прийти в себя, разобраться в чувствах и в этой искрометной кутерьме. Был страх? Нет, пожалуй, не был. Я просто… не успел испугаться. И это все? Все.

Я разочарован. В глубине души. А на поверхность начинает выплывать разный красивый мусор: «Если посмотреть со стороны, то я вел себя молодцом. Ведь в нас стреляли. Может, наша жизнь была на волоске».

Ладно, не будем копаться в чувствах. Ведь это мой первый боевой полет, мое боевое крещение, мое посвящение в «рыцари».

Однако же, черт возьми, что с самолетом? Я уже вывернул до отказа штурвал, а правую педаль хоть держи обеими ногами. Почему так кренит самолет? И тут же громко, во всеуслышание награждаю себя вполне заслуженным эпитетом:

- Идиот!

- Что, что? - переспрашивает штурман.

- Нет, ничего. Это я так, про себя. Идет, говорю.

Проверяю догадку. Точно! При взлете, как положено, я включил бензиновые краны обоих баков: левого и правого крыла. Включил и не проверил, равномерно ли расходуется в полете горючее. Ну, конечно, в правом 300, а в левом-1200. Молодец, что и говорить! Шляпа. Сундук с гвоздями. Как же я теперь буду заходить на посадку. Ведь левый разворот делать опасно - можно запросто перевернуться в воздухе.

Садимся с прямой в сумерках. Аэродром пустой. Самолетов почти нет. Только два или три задержались рядом с моей стоянкой. Полк ушел на боевое задание.

Подрулил, выключил моторы. Отстегнул парашют, вылез на крыло. Ну и устал же я из-за этого крена!

Киндюшов по приставленной лесенке спустился на землю. Я смотрел на него с уважением. Вот это штурман! Мне бы такого. Молодец, что и говорить. Так точно вывел на цель!

- Спрыгиваю, подхожу к нему и, не смущаясь тем, что рядом стоят радист со стрелком, благодарю:

- Спасибо, друг, за такой полет. Киндюшов смущен.

- Ну что ты! Тебе спасибо. Держался как надо. - И тут же шепотом: - Командир полка, Щербаков!

Оборачиваюсь. Точно, командир полка. Высокий, стройный.

Командую «Смирно!», докладываю. Мне видна в темноте его белозубая улыбка. Принял доклад и к штурману:

• Предыдущая
• 15/88
• Следующая