Слепые тоже видят - Дар Фредерик - Страница 22
- Предыдущая
- 22/47
- Следующая
— О, лучше об этом не вспоминать! Команда водолазов вернулась ни с чем. Эхолоты, металлоискатели, всякое другое оборудование ни черта не дали. Ничего не обнаружили! Нашли только остов огромного дирижабля. Нашли даже украденный грузовик. Но он был пустой. Хотя глубина в этом месте не превышает трехсот метров.
Он умолкает в ожидании, когда возьмет слово бывший блестящий Сан-Антонио. И Сан-Антонио действительно берет слово. Как он делал раньше, в те времена, когда мог взять под визуальный контроль вопрос, является ли девушка и вправду блондинкой.
— Господин директор, а если дирижабль взорвался не случайно?
Пауза. Он переваривает мой вопрос. Процедура, похожая на распечатывание конверта, который был только что заклеен и клей еще не высох.
— Продолжайте, малыш, продолжайте…
Не правда ли, мило? Вот я опять стал его “малышом”. Возвращение Сан-А в романе “Слепой видел верно”!
— Представим себе следующую историю, патрон… Похитители камня нанимают дирижабль, чтобы завладеть алмазом, и им это удается при обстоятельствах, о которых мы знаем. Но это средство передвижения архаично. На нем далеко не улетишь. И потом, дирижабль хорошо виден… Но им как раз и нужно, чтобы их заметили. Это входит в их план. Им нужно что-то, что вызовет шумный эффект, а затем ликвидируется и даст им возможность под прикрытием катастрофы исчезнуть самим.
Через некоторое время после похищения алмаза они перевозят его в другое место, где их ждет другой грузовик. Затем они устанавливают взрывное устройство на борту дирижабля и он спокойно летит над океаном. Происходит взрыв. Остов тонет в воде. Следователи приходят к заключению — что мы и сделали второпях, — будто на борту дирижабля произошел несчастный случай. Начинают исследовать дно моря, и, ничего не найдя, отступают. А за это время наши хитрецы прячут неоценимую находку в надежном месте.
— Ход ваших мыслей совпадает с моим, Сан-Антонио. Я хотел услышать ваше мнение на этот счет, и теперь мои последние сомнения развеялись. Я пошлю еще одну комиссию следователей в Дуркина-Лазо. Специалистов по Африке. Пусть исследуют всю страну, а заодно и соседние страны. Мы разыщем алмаз, Сан-Антонио! Я не допущу, чтобы меня одурачили люди, которые… которых… с которыми… Всего доброго!
И Старик шваркает трубку с такой яростью, какая его охватывает только в случаях крайней решимости.
Я тихонько смеюсь и тоже вешаю трубку.
Фелиция прекращает вязание.
— Странно, — говорит она, — но когда ты рассказал мне об этом деле, знаешь, у меня возникли такие же мысли, как у тебя. Я чуть тебе об этом не сказала… Люди, решившиеся на такое крупное дело, не будут делать ставку на старый дирижабль, на котором тяжело уйти от преследования.
— Ну, маман, ты у меня способная!
— Знаешь, мой маленький, способность мыслить у всех под рукой.
Некоторое время мы сидим молча. Старые часы с огромным маятником, привезенные из наших родных мест, продолжают в гостиной свое оглушающее тиканье, сопровождаемое шуршанием неутомимых шестерен.
Тихое пощелкивание вязальных спиц моей матушки как бы перекликается с тиканьем часов. Я люблю, когда вещи издают звук. Эти звуки — их жизнь.
— На улице солнце? — спрашиваю я.
— Да, мой хороший.
Мною овладевает желание выйти наружу. Необходимость двигаться, слышать шум толпы, чувствовать тепло солнца на лице.
— Хочешь, я пройдусь с тобой? — спрашивает Фелиция.
— Куда?
— Да куда хочешь, Антуан. Я чувствую, как ты убиваешься. Иногда нужно идти на поводу своих мимолетных фантазий. Обязательно!
— Хорошо, отправимся вместе. Я с удовольствием навещу Матиаса и пожму ему лапу.
— Это тот высокий рыжий мальчик, который заведует лабораторией?
— Он самый. А потом зайдем в ресторан. Ну, не совсем в ресторан, а в бистро на углу Монмартра. В одно из кафе, где едят сосиски и жареную картошку и запивают все это простым красным вином. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Прекрасно понимаю, Антуан. Действительно удачная мысль.
— Мама, знаешь, что мне больше всего нравится в таких заведениях? Горчица! Французы не отдают себе отчета в том, что их горчица самая лучшая в мире. Нигде больше ты такую не найдешь. Попробуй купить ту же нашу крепкую горчицу “Амора” в магазине за границей. Даю голову на отсечение, ты ее и в рот не возьмешь. У нее вкус экспорта. Так вот настоящей горчицы можно отведать вместе с жареным мясом или еще с чем-нибудь только в наших кафе. Почему французы трубят на весь мир, что Париж загибается? Что он разворован, опустошен?.. А тем не менее все жрут мясо с замечательной горчицей…
— Ну хорошо, Антуан, мой маленький, не плачь и собирайся…
— Эх, надо было мне раньше плакать, — вздыхаю я. — В момент катастрофы, когда эти сволочи нас ослепили. Помнишь Михаила Строгова? Он уберег зрение, потому что плакал. Наверное, он только прикидывался слепым, как ты думаешь?
Маман убирает свое вязанье. Часы звонят одиннадцать раз.
Нет, черт возьми, пора, наконец, встряхнуться.
В темноте мне хочется представить, будто я выхожу с девушкой. Пусть с самой легковозбудимой, со шлюхой, на которой пробу негде ставить!
Нет, если так и дальше пойдет, то я стану хлопаться в обморок, как анемичная девица в прошлом столетии, когда красавец-лейтенант запускал шустрый взгляд ей за корсет.
Известно, что рыжие — люди способные и хорошо делают свое дело.
Рыжие они и есть рыжие, их видно за версту, и это понятно даже слепому вроде меня.
Поэтому я без всякого сомнения направляюсь прямо к Матиасу с готовой для приветствия рукой.
— Привет, блондин!
Как и все остальные, у кого пожар на голове, он считает себя блондином и любит, когда ему об этом говорят.
— Господин комиссар! О, я не ожидал…
Это у него вырвалось.
Но тем не менее он действительно не ожидал.
Меня вообще больше не ждут.
Естественно, мой приход вызывает удивление. Я попадаю в категорию призраков. Обо мне забывают.
— Я узнал об этом печальном событии… и был потрясен. Все здесь просто убиты, господин комиссар. Но, я смотрю, вы отлично держитесь.
— В знакомых мне местах — да. Ты даже не представляешь, как легко быть хорошим слепым. Я заделаюсь настоящим профессионалом в рекордный срок…
Матиас мне не отвечает. Он растроган. Или, скорее, меня жалеет. Нет, от этого надо тоже к черту избавиться — от сострадания других! Но людям так легче. Выражая сострадание к другим, они чувствуют себя выше и значительней.
Рыжий осыпает меня подбадривающими, как ему кажется, речами. Изрекает пожелания. Дает мне адрес знакомого глазника Безглазика. Я ем эту лапшу. А что мне остается?
— Вы религиозны? — спрашивает он меня задушевным голосом.
— Пока нет, но, наверное, стану.
— Я не вправе давать вам совет, но на вашем месте отправился бы к Лурдскому источнику, — уверяет этот человек, занимающийся точными науками.
— Как только там состоится интересный матч по регби, непременно поеду, — хамским тоном перебиваю я.
Он вздыхает, в душе обзывая меня вероотступником.
— Послушай-ка, блондинчик, — говорю я серьезно, меньше всего заботясь о продолжении беседы насчет целебных свойств святой лурдекой воды, — гениальный Берюрье должен был передать тебе на экспертизу куски оболочки дирижабля.
— Да, это так, господин комиссар, но он пока не являлся за результатами.
— А ну, просвети меня, дружок!
Матиас открывает ящик с кляссерами. Никому в мире не сравниться с ним в аккуратности, даже церковникам. В каждом кляссере папки, а в папках тщательно сложенные и пронумерованные дела. Его мечта — иметь у себя систему IBM, чтобы систематизировать свои бумажки. Такую машину, чтобы простым нажатием кнопки можно было тут же получить номер телефона пограничного пункта в Лапландии или имя и возраст консьержки в доме начальника марсельской тюрьмы.
— Вам прочитать? — спрашивает он.
— Нет, будь другом: лучше спой на мелодию музыки Мишеля Леграна, так будет веселей.
- Предыдущая
- 22/47
- Следующая
