Вексель Билибина - Волков Герман Григорьевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/57
• Следующая

— Эти сени сложены из амбарного сруба Макара Захаровича Медова. Есть у нас такой замечательный якут, живет на Сопкучане, в семи верстах отсюда. Когда начали строить, сельсовет постановление вынес, кому сколько бревен заготовить, сколько плах, сколько корья… Макар Захарович все заготовил, да еще подарил для школы свой новенький сруб. Сам-то старик неграмотный, но всех своих детей определил в школу, и сам у них учится. О пользе грамотности объяснять почти никому не приходится… А вот у нас и портрет товарища Ленина, а это траурное знамя Владимира Ильича. Их подарил нам в день открытия школы председатель Ольского райисполкома товарищ Петров!

Ну, а здесь моя келья. Проходите, располагайтесь, почаевничаем. Я уже слышал — у нас торбасное радио хорошо работает, — что прибыли вы искать золото, если не секрет…

Билибин усмехнулся:

— И надо бы держать в секрете, но от торбасного радио, видимо, ничего не скроешь.

— Великолепно! Найдете золото — край перестанет быть диким, пробудится от вековой спячки, от мертвящей тишины! А золото здесь есть! Об этом вот и Слюнин писал, — Петр Каллистратович указал на толстую книгу, стоявшую на самодельной этажерке. — Читали, конечно? Правда, ольское золото слишком мелкое и добыче не поддается. А на Колыме есть и покрупнее. Про Бориску слышали? И про Поликарпова слышали? А теперь артели туда наладились… Найдете золото, и снова возродится наш Ольско-Колымский тракт! Больше тридцати лет гадлинские якуты им только и кормились, извозом: одни делали нарты, другие резали алыки, то есть ременную упряжь, третьи обшивали уезжающих, четвертые нанимались в конюхи, пятые кредитовались у купцов и подрядчиков — для всех было что заработать и поесть. А в последние годы тракт захирел, совсем закрылся, и ездовых коней нет смысла держать. Население огородничеством занялось, в прошлом году стали выращивать капусту, редьку, даже салат… И кое-кто теперь считает транспортный заработок химерным. Начали на мясо переводить и ездовых оленей и коней. Ну, а я считаю, что извоз хотя и отхожий промысел, а благосостоянию не повредит! Нужно только соорганизовать артель, чтоб не так, как было: одни на извозе наживались, другие проживались… И я предложил нашему кресткому соорганизовать транспортную артель и даже название дал — «Красный якут», но пока ничего не получилось. А вот откроется Ольско-Колымский тракт, и непременно будет у нас транспортная артель «Красный якут»! Вы согласны со мной, товарищи?

— Согласны! — сказал за всех Билибин. — Но эта артель нужна сегодня, сейчас! И помогите нам, Петр Каллистратович, — нужны лошади, олени! И еще нужны такие проводники, чтоб самым коротким путем провели на Колыму, на Среднекан! Есть такие ходоки среди ваших якутов?

— Есть! Старик Кылланах… Макар Захарович… Да и Александровы… Правда, их сейчас нет — ушли в горы, а Кылланах и Медов на месте…

— Ведите нас к ним, товарищ красный якут!

Кылланах жил в урочище Нух, в трех верстах от Гадли.

— Кылланах — это прозвище, — говорил по дороге Петр Каллистратович, — перевести затрудняюсь: очень искаженное слово — не то железный, не то беззубый. Впрочем, и то и другое к нему подходит. Сам он мне рассказывал, что Кылланахом его стали прозывать после того, как жандарм ему зуб выбил. А было это, когда он, еще совсем молодой, вез на нартах двух жандармов и одного ссыльного в Вилюйский острог. Есть предположение, что самого Николая Гавриловича Чернышевского: по времени очень совпадает, да и по описанию внешности… Но это еще надо уточнить. Так вот, когда вез он их на Вилюй, то не поладил с жандармом, а тот, как делали все царские держиморды, — в зубы. С тех пор и зовут его Кылланахом. А сюда Николай Давыдович прибыл тридцать пять лет назад вместе с Александровым, Медовым и другими якутами. Было ему уже тогда лет под семьдесят, но крепкий старик, железный. Шестьдесят лет все как-то бобылем жил, а на семидесятом женился на девушке-сиротке Марфе Вензель, которую сам и воспитал, и детей нарожал целую кучу: сначала все девочки шли, а потом и сыновья-помощники. Старший сын сейчас у нас председателем сельсовета, младшие, Иван и Алексей, в комсомол вступили, у меня в школе учатся, а старик и сейчас еще крепок, хотя ему уж за сто лет перевалило. В прошлом году Трофима Аммосова, молодого мужика наших лет, за непочтение к старшим так посохом проучил, что тот милиционеру Глущенко пожаловался, а милиционер протокол на столетнего Кылланаха составил… Смех, да и только — историки не поверят в такое… А вот и он сам!

Кылланах встретил гостей у входа в юрту. Был он одет по-зимнему: голова повязана платком, поверх платка малахай, оленья, изрядно вытертая доха спадала отрепьями, на ногах — разбитые торбаса. Был он высок и плечист и, даже опираясь на палку, не казался согбенным.

Знакомство началось с обычного «капсе»:

— Здорово, догор Кылланах! Капсе, догор Кылланах!

Но капсе-новостями обмениваться не торопились, пока прозвучали лишь капсе-приветствия. Прошли в юрту. И в душном, сумрачном жилище началось знакомство со всеми чадами Кылланаха. Представлял их Петр Каллистратович. Билибин, Цареградский и Казанли каждому — и взрослому, и малолетку — пожимали руки и каждого, вслед за учителем, называли по имени, а взрослых и по отчеству. Раковский, как знающий якутский язык и якутские обычаи, вместе с Мишей Седалищевым одаривали каждого подарками, начиная с самого Кылланаха и кончая трехгодовалым мальцом: кому — кирпич чаю, кому — коробочку конфет, кому — шелковую ленточку… Новенькими полтинниками круглолицую, моложавую, лет под сорок, хозяйку Марфу так осчастливили, что она стала прикладывать эти полтинники к плечам и груди и подпрыгивать, как девчонка.

Билибин тоже считал необходимым чем-то задобрить старика, но не знал, как, и, лишь когда увидел его костяную трубку, радостно воскликнул:

— Куришь, Николай Давыдович! А мы специально для тебя табачку привезли, — быстро вытащил из своего сидора три пачки «Золотого руна». — Кури на здоровье, батыр саха! Хороший табак! Лучший в мире!

Кылланах корявыми пальцами раскрыл одну пачку, отвернул блестящую фольгу, понюхал табак, от восхищения защелкал языком:

— Цо-цо… Черкасский?

— Нет, не черкасский и не турецкий, а наш советский! Московской фабрики «Ява»!

— «Ява»! Хорош «Ява»!

Все, кто курил, начали закуривать, и в сумрачной юрте совсем потемнело. Кылланах пригласил Юрия Александровича и Цареградского на биллирик — почетное место, в красном углу юрты, сам сел рядом с ними и всем предложил подсаживаться. Гости расселись по нарам, вокруг камелька. Началось чаепитие и обмен капсе. Разговор вели Седалищев и Раковский, рассказывали капсе из уважения к хозяину по-якутски. Кылланах слушал, то почмокивая отвислыми губами, то восхищенно пощелкивая языком. Обменивались капсе не спеша и так же не спеша и степенно пили чай. Выпили по кружке, по другой… Когда добрались до десятой — всех пот прошиб, но капсе не кончились.

Наконец Юрий Александрович не вытерпел и задал главный вопрос:

— В горы, на Колыму, поведешь?

Старик бодро вскочил, шустро прошелся по ровному земляному полу до двери, но обратно вернулся медленно и тяжело опустился на место.

— Стар я, однако, сопсем стар, нога стар, глаз стар… В гору Петка пойдет. Петка ходит, а моя давно не ходит… Петка туда-сюда и тебя — туда…

— Нам нельзя ждать, пока твой Петька из тайги вернется. Нам надо сегодня туда. Садись на коня и веди…

— Стар я, однако… И коня суох… Но ничево-ничево… Макарка пойдет! Сопсем молодой Макарка! Много-много ходил, хорошо ходил Макарка! Пойдем к Макарка?

Из Нуха отправились к Макарке, в Сопкучан. Впереди ковылял Кылланах. Солнце припекало изрядно, а он шел с головы до ног в шерсти и мехах, похожий на медведя, и подрагивал плечами:

— Зябко, однако, сопсем зябко стало… И табак хорош! Ява!

Шли верст пять до реки Ола, Шли густым стройным чосеником, по едва примятой тропе. По перекату перешли на тот берег, и там, за ивовыми зарослями, у подножия невысокой сопки увидели три такие же, как у Кылланаха, юрты с глинобитными хотонами позади. В крайней юрте, почти у самого берега, жил Макарка, Макар Захарович.

• Предыдущая
• 16/57
• Следующая