Побег - Ласки Кэтрин - Страница 2

• Предыдущая
• 2/34
• Следующая

«Предзнаменованием удачи? – подумала кобыла, бросая грустный и тревожный взгляд на новорожденную дочь. – Висеть в разных гамаках в темном трюме качающегося на волнах корабля – удача и милость бога? Как мне заботиться о дочери? Как ее кормить? Как она научится стоять и ходить? И еще это дурацкое имя – Хасинта! Он назвал мою дочь именем своей любовницы! Только через мою холку!»

Она вновь заржала, на этот раз сердито и громко, но шум усиливающегося шторма и голоса мужчин – к молящимся присоединился еще и падре[1] – заглушили ее протест.

Кобыла снова посмотрела на дочку. Белая звездочка сияла в темноте, словно настоящая. Что бы ни придумали эти глупые люди, она назовет свое дитя Эстреллой.

– Эстрелла! Звездочка! Я буду называть тебя Эстреллой, малышка.

Маленькая лошадка пытливо взглянула в большие темные глаза своей матери и, казалось, все поняла. Ее назвали в честь чего-то яркого и сверкающего, того, что светит где-то за пределами этого темного и душного трюма…

Люди все же нашли способ сделать так, чтобы кобыла могла выкармливать жеребенка. Младший конюх или кузнец осторожно вынимали малышку из ее гамака, подносили к вымени матери и держали так, пока она пила молоко, приговаривая вполголоса: «Тихо, тихо, Хасинта… Спокойно, Перлина… это твоя дочь…»

Они были нежны и терпеливы. Юная Хасинта быстро росла, и вскоре конюху и кузнецу приходилось держать ее уже вдвоем.

Однажды, когда ее уже вернули в гамак, Эстрелла повернулась к матери.

– Мамита! Есть кое-что, чего я не понимаю.

– И что же? – спросила кобыла.

Она терпеливо выслушивала все вопросы дочери, потому что давно уже поняла: этот жеребенок очень любопытен. Чем взрослее становилась Эстрелла, тем больше вопросов рождалось у нее в голове. На некоторые мать ответа не знала.

– Я не понимаю, почему они зовут меня Хасинтой, если я Эстрелла.

– Хасинтой тебя назвал Искатель, не я. Он назвал тебя в честь своей любовницы. А я – в честь звезды, сияющей у тебя во лбу. Эстрелла – твое истинное имя.

Это оказался лишь первый из многих вопросов. На последовавшие за ним отвечать было все сложнее и сложнее.

– Что такое звезда?

– Что такое небо?

– Что такое долина?

Вопросы у жеребенка не иссякали.

В темном и душном трюме не было ни времен года, ни дней, ни ночей, и единственным мерилом времени стал для Перлины рост ее дочки. Кобыла видела, как Эстрелла становится выше, как вытягиваются стройные ножки – теперь, если бы она могла встать, а не висела целыми днями в гамаке, стало бы заметно, что маленькая кобылка сильно выросла. Перлина полагала, что с момента рождения жеребенка луна по крайней мере один раз полностью обновилась.

Меж тем изменилась и погода. Ветер стих, и на корабль обрушился жаркий штиль. Воцарилась тишина, которую нарушали лишь скорбные крики чаек да поскрипывание мачт и обшивки корабля. Паруса висели неподвижно – ветра не было.

Тишина и неподвижность нервировали кобылу даже больше, чем качка. Гамаки лошадей почти не раскачивались. Перлина временами пыталась вспомнить ощущение твердой земли под копытами – и тогда с тревогой смотрела на дочь. Эстрелла задавала множество вопросов, но никогда не спрашивала о том, что такое бег или что такое галоп. Она просто не знала об их существовании, и это печалило мать больше всего. Кобылка научилась стоять во время кормления, но ей неведом был вольный бег по мягкой траве, и золотистая грива ее никогда не развевалась на ветру… Вряд ли за все это время она сделала хоть десяток шагов.

Да и материнское молоко Эстрелла пила все реже и меньше. Запасы воды на корабле почти иссякли, лошадям тоже сократили ежедневную порцию, и молока у Перлины стало совсем мало.

Странно и грустно было Перлине и то, что Эстрелла так и не видела неба – ни синевы дня, ни бархатной темноты ночи. Вся жизнь молодой лошадки заключена была в парусиновом гамаке и ограничена стенами трюма. В отличие от матери она никогда не паслась на заливных лугах, не ночевала под звездным небом, не видела ночных существ – барсука, лису, чуть слышно посвистывающих летучих мышей, крысу, сову, даже обычного мотылька… И главное – дочь ни разу не стояла в высокой траве летним вечером, не встречала приход ночи; не видела, как загораются на небе сверкающие звезды, иногда стремительно срывающиеся с небосвода серебряными росчерками; как растет и умирает луна, заливающая все вокруг своим мягким светом, а потом превращающаяся в тонкий серпик на черном небе…

Вольная и тихая жизнь в долине осталась где-то далеко позади, закончилась еще до того, как кобыла вместе с Искателем впервые пересекла океан, до высадки на Первый Остров Нового Света. Теперь они плыли в новое путешествие.

В Новом Свете поля и луга мало чем отличались от долин ее родины, да и небо было таким же синим, однако кобыла замечала, что звезды здесь расположены иначе. Впрочем, одну звезду она находила всегда – наверное, та никогда не сдвигалась со своего места на небе. Постепенно Перлина запоминала новые созвездия. Одно из них напоминало крест из пяти звезд – наподобие того, что носил на груди падре…

Кобыла недовольно дернула задней ногой. Ее дочь должна расти сильной и крепкой, а не болтаться без движения в гамаке на дурацком корабле. Жеребята начинают скакать, бегать и брыкаться с первых дней своей жизни – это основное занятие любой молодой лошадки. Нельзя брыкаться только тогда, когда на твоей спине сидит человек. Если взбрыкнуть под наездником, можно получить жгучий удар кнута. Но зато без седла и уздечки – как же хорошо чувствовать себя свободной и легкой! Скакать, брыкаться, ощущать радость жизни!

Конечно, молодых лошадей не сразу ставили под седло; они несколько лет росли на свободе, с каждым днем становясь сильнее и крупнее. Как же еще этого добиться, если не давать жеребятам вдоволь бегать?

Иногда Перлина видела странные, пугающие сны. Ей снилось, что у Эстреллы отрываются ноги – просто отваливаются и лежат на земле, словно мертвые сухие ветви дерева. Тогда кобыла вскидывалась и тревожно смотрела на спящую дочку.

Мать пыталась рассказать Эстрелле о большом мире, о звездах, сверкающих в ночном небе, о широких лугах и зеленых долинах… Вскоре кобылка стала сама донимать Перлину, прося еще и еще рассказывать о звездах.

– Мамита, а что такое мерцать?

Как объяснить это жеребенку, ни разу не видевшему неба?

– Мерцать – это значит вспыхивать на короткое время в темноте…

Эстрелла знала только полумрак и тени трюма. Невозможно объяснить, что такое свет, тому, кто не видел мрака; не знающий летнего дня никогда не поймет, что такое бархатная темнота летней ночи…

Впрочем, все это не мешало юной лошадке восторгаться историями о звездах, которых Перлина знала множество.

– Неужели на небе есть изображение звездной лошади, Мамита? Такой же, как мы? Правда?

– Правда, малышка. Только с небольшим отличием.

– Каким?

– У звездной лошади есть крылья.

– Мамита, ты с ума сошла?! Крылья, как у птичек, про которых ты мне рассказывала? Тех, чьи крики мы здесь слышим? – Эстрелла вскинула изящную головку, ноздри ее затрепетали.

– Да, именно такие. Но ведь это звездная лошадь. Она не настоящая.

– Если она не настоящая, то что она умеет делать? Ты говорила, что, когда мы выйдем на землю, я смогу бегать и прыгать. А звездная лошадь не может?

– Зато она очень помогает морякам и Искателю. Звездные картины помогают им находить путь в морях и океанах.

Эстрелла надолго задумалась, а потом решительно тряхнула рыжей челкой.

– А нам? Нам они могут помочь найти путь?

Вопрос удивил кобылу.

– А куда ты собираешься отправиться?

– Пока не знаю. Скажи, могут?

– Думаю, да… – Перлина говорила медленно, потому что внезапно вспомнила звезду, всегда неподвижно висевшую над раскидистой старой яблоней. – Это было на пастбищах Старого Света… так давно. Если та звезда никогда не двигается – может быть, она может служить ориентиром?

• Предыдущая
• 2/34
• Следующая