Елка в подарок - Дар Фредерик - Страница 21
- Предыдущая
- 21/30
- Следующая
Похоже, мой голос сел настолько, что маман решает закончить беседу. Она встает с кресла.
— Поспи немножко, Антуан.
Она целует меня в лоб, гасит свет и выходит. Через щели в ставнях в комнату прорываются солнечные лучи. День вступает в свои права и бесцеремонно напоминает о моих обязанностях. Наплевать! Я прячу нос в подушку и закрываю глаза.
Глава третья
Ну вот, приехали! У меня зашкалило за тридцать девять. Термометр категоричен, с ним не поспоришь. Маман встревожена, но одновременно и обрадована тем обстоятельством, что можно задержать меня хоть немного дома. Я в полном ее распоряжении, и она тихо колдует надо мной. Обычная батальная сцена: борьба с ангиной и гриппом. Эвкалипт! Приоткрытые ставни! Радио в соседней комнате приглушено до предела. В глубине души мне это очень нравится. Я как бы возвращаюсь в свое детство. Хочется, чтобы мне почитали вслух “Красную Шапочку”, и я знаю, если буду послушным, мне дадут медовые конфетки — такие вкусные, пухлые, круглые, покрытые кристалликами сахарного песка и с жидкой начинкой.
Да, как когда-то… Тогда еще бандиты, убийцы и полицейские для меня не существовали.
Я слышу, как хлопает дверца машины. По той элегантной манере, с какой скрежещет гравий под ногами, догадываюсь, что через минуту в мое жизненное пространство (если так можно назвать нынешнее мое состояние) ввалится Берю.
И действительно, его голос заставляет дрожать оконные стекла:
— Так, значит, заболел наш баловник?
Фелиция уже успела сообщить в Контору это пренеприятное известие.
Толстяк вдвигается в комнату. Сегодня он похож на испорченный зуб. Двести граммов синего под глазом, нижняя губа треснула и вспухла, физиономия небрита, карман плаща оторван и болтается. Его галстук, обычно похожий на веревку, теперь напоминает разорванную велосипедную шину.
— Значит, чувствуешь себя разбитым? — сердечно спрашивает он.
— Этот вопрос скорее следует задать тебе, Толстяк! Трудно подобрать слова, чтобы описать твою физиономию.
Он снимает истрепанную ветрами и заляпанную жиром бесчисленных стоек шляпу.
— Да, сегодня я не в форме.
Все ясно, он опять вляпался в какую-то историю, можно и не продолжать.
— Ладно, хватит хныкать, выкладывай, какая катастрофа над тобой пронеслась?
— Да так, чепуха!
— Говори, я оценю!
В рассеянности он кладет шляпу на мою постель.
— Положи ее на пол. Мне и так хватает микробов в глотке, а из-за твоей бактериологической бомбы меня и вовсе прямиком отправят на кладбище.
Не без внутреннего протеста он подчиняется и умоляюще канючит:
— Можно присесть, а то ноги гудят.
— Садись.
Кресло под Толстяком в ужасе прогибается, и одна из пружин истерично вопит.
— Так вот, — запевает Берю. — Вчера я застрял у Адели…
— Какой Адели?
— Ну, у консьержки в том доме, ну, у той, где…
— Понял, валяй дальше!
— Мы болтали с ее мужем. Кстати, он работает ночным сторожем на фабрике тертого сыра, представляешь?
— Без отступлений и ближе к делу! — отрезаю я. — Дальше!
— Как это без отступлений? Ты что, перегрелся? Ах, ну да… у тебя температура! Словом…
Толстыми пальцами с ногтями в трауре он слегка дотрагивается до синяка под глазом.
— Словом? — тороплю я.
У Толстяка явно туго варит котелок. Похоже, не повредит как следует его встряхнуть, чтоб мозги встали на место, — иногда помогает!
— Ее муж — бравый парень. Получил производственную травму, нога деревянная, знаешь, такая, отстегивается… Ночью хранит под кроватью…
— У него нога деревянная, а у тебя башка, идиот чертов! Будешь ты наконец говорить или нет!
— Как я могу доложить о ситуации, если ты меня все время перебиваешь? У тебя, я заметил, просто мания вставлять дурацкие шуточки, когда мы с Пино представляем свои доклады.
— Протест отклонен! Продолжайте, инспектор…
Он облизывает нижнюю запекшуюся губу языком, похожим на квач для чистки унитазов.
— Значит, я сажусь в засаде, как ты мне велел. Ну, мы болтаем о том о сем. Супруги, естественно, любопытствуют по поводу своего жильца и что я, собственно, тут делаю, почему да как. Но я умело обхожу их вопросы. Наоборот, задаю их сам. Узнаю, что малый не работает, был функционером в Африке и живет на улице Баллю всего пару лет. Его падчерица покидает дом редко, и только в кресле-каталке. И муж Адели даже помогает иной раз спустить ее с третьего этажа. Что, это, скажешь, тоже не имеет значения? — вопрошает он с иронией.
Горло болит все сильней и сильней. Когда я глотаю, такое ощущение, будто в глотке ковыряют рашпилем.
— Примерно в одиннадцать вечера выходит из дома твой Аква. Я тут же беру себя за руку и веду спокойненько за ним, как будто на прогулку вышел. Словом, делаю вид, что мне на него наплевать… Он направляется пешком к площади Трех святых. Мы на улице Бланш, ориентируешься?
— Только не надо мне рисовать карту Парижа!
Сукин сын! Он словно нарочно заставляет меня встревать, чтобы проверить, насколько сильно болит моя глотка.
— Вдруг появляется такси, которое следует к площади Бланш, свободное, как назло! Аква делает знак. Такси останавливается, он садится — и привет, мамаша! Я чуть не сожрал свою шляпу от досады! Ну что тут делать? На горизонте больше ни одной машины, стоянка такси за полкилометра… Я понял, что потерял его, — тут ничего не попишешь — и решил возвратиться в засаду.
Как жаль! — криво усмехаюсь я.
— А что бы ты сделал на моем месте, а? Скажи, раз такой умный! — жалобно оправдывается Берю.
Да, действительно, что тут поделаешь! В нашей работе, проклятой, как мы сами, такое случается: тип, за которым следишь, вдруг прыгает в машину и был таков, а на горизонте больше ни одной тачки.
— И во сколько он вернулся?
— В три утра!
Я озадачен.
— Интересно! А еще такой правильный старичок! Мастер нравоучительной проповеди!
— Вот и я говорю… Мы поджидали его, Адель и я, играя в карты. Эта подлюга выиграла у меня тысячу франков! Ей бубны будто сами в руку лезли. А у меня четыре короля! Потом выложил четыре дамы! Твою мать! Я уж не говорю о четырех валетах, и еще…
— Рассказывай дальше!
— А что дальше?
— Ну вернулся Аква на базу, и что потом? Берю засовывает два пальца в щель между жиром шеи и жиром рубашки.
— И здесь я дал маху, Сан-А, согласен! Но ты же понимаешь, как это бывает! Муж Адели ушел… А когда ты остаешься наедине с женщиной, которую хорошо знал когда-то еще девушкой, то прежняя близость, то да се, влияет…
У меня нет сил перебивать его, пусть болтает, пустомеля!
— И поднимается в нас обоих волнение, Сан-А. Веришь, будто жаром обдало. Я посмотрел на Адель, забыл про ее усы, расползшиеся формы, помню только про родинку на ляжке, как когда-то… И потом, там было так жарко, в ее каморке… Словом, разморило, сам понимаешь…
— Не понимаю, — выдавливаю я, не моргнув глазом.
— Ах вот как, не понимаешь! Тебя мама, значит, научила, что детей находят в капусте?! Мы после карт сели рядом, давай вспоминать… Ну так, самую малость, руки друг на друга для смеха положили, а потом, знаешь… В общем, пробрало… Я не хотел — ее муж хороший парень, Эварист… Но женщины, друг мой, когда их проберет, то тут хоть паяльной лампой жги, они все равно своего добьются! Фатализм какой-то! Кроме того, у консьержек в конуре все под рукой: шторки задернул и уже на кушетке — хопля, кушать подано!
— Ты просто шут гороховый, Берю! Знаешь, что с тобой за это надо сделать?
— Нет.
— Даже не выгнать, а просто высечь!
— Это тебя так лихорадка бьет по башке, что ли? — огрызается соблазнитель.
— Ты же ведешь себя как свинья! Сидеть в засаде таким образом недостойно человека, который каждый месяц получает нехилую зарплату за охрану общества от подонков.
— Знаешь, я когда-то ошибся дверью. Хотел быть пастором, но видишь, как все вышло!
- Предыдущая
- 21/30
- Следующая
