Земное тепло - Автор неизвестен - Страница 3

— Что делать? — ответил шаман. — Ночи зимой длинные, сны снятся всякие.

— За Тученбалу я большой выкуп возьму!

— Возьмёшь, возьмёшь! — согласился шаман. — Другой такой девушки нет в тундре. Брови у неё выгнуты, как крылья у обской чайки, губы красные, как брусничным соком вымазаны, глаза — как осенние ягоды после дождика. Ходит Тученбала — как летает. Не видели мои глаза такой красоты!

— Может, и правильный сон приснился тебе, — сказал тихо Хозумко. — Только нет в тундре такого богатого жениха, чтобы мог заплатить мне за неё выкуп в тысячу оленей.

— А на что тебе олени? — не поднимая глаз, спросил шаман.

— Ты что, сдурел? Без оленя в тундре человек — сирота!

— Может, лучше найти жениха-удальца, чтобы храбрым был, чтобы умным был, чтобы красивым был.

— Это какой такой удалец без оленей? Нет, Янко, ты худые слова стал мне говорить. Плохие сны стал видеть! — сердито сказал Хозумко, пододвинул шкуры поближе к огню и скоро захрапел.

Спал много дней, переворачиваясь с боку на бок, а когда проснулся, узнал, что первый сон шамана был вещим: всех белых оленей в стаде у гор перерезали волки. Призадумался Хозумко. Почернел лицом, потерял голос, перестал разговаривать даже с шаманом Янко.

Шли дни за днями, а он всё молчал и в один из морозных дней велел прийти к нему в чум дочери Тученбале.

Вошла девушка в отцовский чум тихо, с поклоном. На ней — белая малица расшита хитрыми узорами по рукавам и подолу. На голове платок кашмировый с яркими цветами и кистями. На ногах кисы (Кисы — меховые сапоги мехом внутрь) лёгкие, в косах украшения из колец, тонких цепочек, монет золотых и серебряных. От легкого поворота головы вздрагивают косы, звенят украшения, позвякивают.

Обошёл Хозумко вокруг Тученбалы. Дотронулся рукой до плеча, заглянул в глаза.

— Пришло время, дочь моя, выдавать тебя замуж, — сказал Хозумко, усаживаясь на шкуры. — Но жениха тебе надо богатого!

— Спроси вначале, отец, меня: какого я хочу себе жениха?

Засопел Хозумко. Опять стал толстым пальцем в ушах шевелить. Покраснела у него шея, затряслась нижняя губа, но сдержал свой гнев, пересилил себя.

— Ну, говори!

— Мне Янко сон свой говорил, хороший сон. Янко говорил, будто видел он парня на белых оленях и будто тот парень, проезжая мимо меня, сумел зажечь в моей руке сосновую веточку! Вот за такого удальца и пойду я!

— Да что такое мелет Янко тебе! Он, видно, ум терять стал! Кто и где найдёт теперь в тундре белого оленя? Были они в нашем стаде, да не уберегли их.

— А может, этот смельчак и приедет на белых оленях! — не унималась Тученбала. Присела опять перед отцом на корточки, потупила глаза и совсем тихо сказала:—А за другого не пойду!

— А может, такого смельчака вовсе и нет в тундре! —сказал Хозумко.

— А ты узнай. Пошли людей по тундре, позови женихов на смотрины. Сам их всех увидишь. А людям, что поедут по тундре, наказ дай, чтобы везде говорили одно: пойдёт Тученбала, дочь богатого старшины, за того замуж, кто сумеет в её руке сосновую веточку зажечь.

Ничего не сказал ей отец, лёг на шкуры, отвернулся. Долго думал Хозумко над словами дочери и надумал послать по тундре гонцов, а наказ такой дал: кто приедет посмотреть на дочь его Тученбалу, пусть к его ногам сосновую веточку бросит, а на ней зарубки сделает — сколько оленей в приданое дать сможет.

Понеслись гонцы по тундре.

Долетела эта весть до всех дальних чумов, и до отважного охотника Лейко тоже. Давно он слышал про красу Тученбалы, видел её один раз на ярмарке, когда она кашмировый платок у купца на песцовые шкурки меняла. С тех пор часто тосковало сердце Лейко, по ночам снились её глаза. Но только умел Лейко отгонять от себя мысли о ней. Бедным, очень бедным был Лейко.

А когда узнал, что Хозумко по тундре послал гонцов, совсем закручинился. Из рук всякая работа стала валиться, даже натянуть тетиву лука у него не хватало сил. Заметили это сородичи, призадумались, собрались у большого огня думу думать: как снарядить Лейко да на смотрины невесты к богатому старшине послать?

— Я отдам Лейко свой нарядный савик [Савик — верхняя одежда мехом наружу], — сказал старый Таск.

— А у меня на Молебном Камне, в лабазе, хранится атласная рубаха. Я в ней на своей свадьбе гулял. Помните? — добавил седой, со спиной согнутой, как нартовый полоз, охотник Потепка. — Подарю я её Лейко.

— А я подарю ему пояс с амулетами, с семью медвежьими зубами на медных цепочках. Он как раз подойдёт для такого удалого парня, как наш Лейко, — сказал Моттий. — Он достался мне от деда, давно хранится в моём чуме. Может, и пригодится ему в дальней дороге.

— Это всё хорошо, — сказал старый Таск. — Но разве сможет Лейко попасть на смотрины без доброй упряжки оленей? Не помогут ему ни савик, ни пояс с амулетами, ни атласная рубашка. Кто посмотрит в сторону юноши, если у него нет резвой, сытой упряжки, а наши олени все усталые и худые.

Призадумались мужики, замолчали. Понятное дело: собака оленя в таком деле не заменит.

Заворочался под шкурой старый Улякси, закашлялся, поднялся со своей лежанки, подошёл к огню, подставил руки к тлеющим углям, долго вертел их, как играл, потом повернулся ко всем, поклонился низко и прошептал:

— У меня есть от всех вас тайна. Наверное, теперь пришло время сказать о ней. — Сел он рядом со старым Таском, снова закашлял и, вздохнув тяжело, сказал:—В снежных горах, где раньше наши отцы оленей пасли, между высоких хребтов есть глубокая лощина. Там с давних пор пасётся пара белых оленей. Теперь их, наверное, много стало. Они там с тех пор, когда я молодым был. Не смогут те белые олени ни обойти горы, ни взобраться на них. Они смогут только перескочить их, когда на них храбрый наездник сядет да сумеет не упасть. А уж если сумеет усидеть, то быть ему счастливым, и земное тепло он найдёт. Я не сумел усидеть на белой упряжке, не хватило у меня храбрости!

— Иди, Лейко, к снежным горам! Иди, Лейко, к снежным горам! — закричали мужики. — У тебя хватит ловкости справиться с белыми оленями.

— Как подойдёшь к горам, — сказал Улякси, — свистни три раза. От вершины горы камень отвалится — и выскочит к тебе навстречу белый олень. Ты сразу хватай его за правое ухо и не выпускай!

Поклонился Лейко сородичам и стал в дорогу собираться. А дорога дальняя. Долго шёл Лейко к горам, а как подошёл, увидел: вершина горы наклонилась в солнечную сторону и на ней снежная буря пляшет, метёт, сыплет снежинками во все стороны. Отошёл Лейко подальше, приложил ко рту ладони трубочкой да просвистел три раза.

Улетело эхо в горы, и умолкла пурга, притихли метели, а с вершины вдруг камни посыпались. Испугался Лейко, зажмурил глаза и услышал, как горы заскрипели, поворачиваться стали. Смотрит, а на горе, опершись передними ногами о камень, олень стоит большерогий, головой из стороны в сторону качает, мычит жалобно. Лейко стоит, глаз отвести от него не может. Красоты небывалой олень. Шея гордая, ноги высокие, рога небо бодают, борода снег метёт. Подбежал к Лейко олень, дыхнул тёплым паром ему в лицо и голосом человеческим сказал:

— Не бойся меня! Испытай себя, если пришёл! Только крепко держись! А сейчас пойдём за гору каменную, там упряжка стоит. Может, от ветров и дождей сгнила она, но это уж не моя вина, что долго не шёл ко мне удалец.

Пошёл Лейко за гору каменную, а там стадо белых оленей всю лощину заняло, ступить некуда. Растолкал Лейко оленей, нашёл резную нарту, впряг ещё двух оленей в упряжку, поднял над ними хорей (Хорей — тонкий, гибкий шест, которым погоняют оленей). И взвились над горами олени, и понеслись над горами и лесами!

Сидит Лейко на нарте крепко, летит упряжка, обгоняя ветер, то по снегу бежит, то по воздуху летит, а Лейко нет-нет да хореем большого оленя по спине заденет.

Вот и день на исходе, и вдруг остановилась упряжка. Обернулся олень с большими рогами, подошёл к Лейко, стоит, смотрит. Тяжело дышит — из ноздрей пар валит — и говорит:

— Ну, молодец, Лейко! Удалой ты парень! Говори, в какую сторону тебя нести?