Беби из Голливуда - Дар Фредерик - Страница 24
- Предыдущая
- 24/31
- Следующая
Но это же моя любимая вещь, вроде «Болеро» Равеля…
Время — восемь. Эстелла уже на ногах, судя по скорости ее передвижения на этих самых ногах к воротам, чтобы мне открыть.
На нянечке умопомрачительный синий халат, а на голове шелковая повязка. Заметив меня, она хмурит брови и восклицает, как в довоенных пьесах театра «Одеон»:
— Вы!
— Я! — сердечно признаюсь я, как в тех же пьесах того же театра. Она отпирает.
— Я вам не помешал?
— Гм… нет, но я очень тороплюсь, так как мне нужно ехать забирать Джимми… Мадам Лавми только что звонила. Он проснулся и…
Я небрежно массирую ей бедро.
— Время показалось мне вечностью без вас, Эстелла. Знаете, вы меня как ошпарили!
— Дорогой, — быстро произносит она, как старая супруга, думая о своем. Затем добавляет: — Ой, какая ночь! Ты ни за что не угадаешь, что произошло!
— Что-то серьезное?
— В четыре часа утра приходила полиция. Два флика!
— Не может быть!
— Да. Они стали рассказывать мне какую-то глупую историю об ограблении, хотели меня предупредить. Я даже вдруг подумала, что это гангстеры… Но у них был такой идиотский вид, что я перестала сомневаться.
Нелегко скрыть улыбку, хоть накидывай на тыкву платок и не дыши. Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Она смотрит на меня с любопытством.
— Ограбление?
— Какой-то информатор их якобы предупредил, что здесь готовится преступление.
— Мой сладкий ребенок, натерпелась же ты страху!
— Вот уж ничуть, — убедительно говорит Эстелла, — я никого и ничего не боюсь.
Мы заходим в дом. Я клею ей засос, чтобы оставаться в рамках традиций.
— Хочешь, я поеду с тобой за малышом? — спрашиваю я нежно.
— О нет! — отвечает она энергично. — Никак нельзя! Возможно, хозяйка приедет сюда вместе со мной. — Затем, хитро сощурившись, спрашивает: — Ты не работаешь сегодня утром, дорогой?
— Знаешь, у меня полная свобода действий. Практически я сам веду дела в агентстве.
Малышка начинает торопиться. Без всякого стеснения она переоблачается прямо у меня на глазах в элегантную парижанку. Бежевый костюм с апликациями из кожи. Просто шик! Потом быстро причесывается.
— Я все время задаюсь вопросом, как ты можешь жить одна с этим чертовым ребенком? — говорю я.
— Ах! Но это же временно. И потом, есть еще одна женщина, уборщица.
— Сам старик Вамдам-Жилье нашел ее для вас?
— Да… А ты что, не в курсе? Я быстро соображаю.
— Что удивительного, я иногда забываю о мелочах. Увидимся сегодня вечером, дорогая?
— Постараюсь. Если мне удастся освободиться, я позвоню тебе в бюро.
— Договорились.
И она садится за руль «шевроле» с откидывающимся верхом.
— Давай довезу тебя до ворот, — предлагает она.
— Спасибо.
Эстелла доезжает до ворот, испытывает еще один массаж миндалин и говорит мне «пока!».
Я же еду в направлении агентства недвижимости. Вамдам-Жилье отец и сын в одном лице уже восседает за своим столом в тени настольной лампы.
Поскольку сейчас утро, он по-домашнему одет в вязаную куртку из серой шерсти, а нижняя половина небритого лица скрыта шарфом.
— Здравствуйте, — улыбается он любезно, — уже за работой?
Благодаря независимым друг от друга глазам продавец земельных наделов может одновременно вести наблюдение за тем, что происходит впереди, а также быть уверенным в своих тылах. Заметьте, в этом как раз его спасение. Невозможно застать врасплох.
— Мне кажется, вы подыскивали уборщицу для няни семьи Лавми, когда та въезжала в дом?
— Это верно.
— Могу я узнать адрес женщины?
— Запросто… Она итальянка. Мадам Густапьяна. Живет на Нижней улице.
— А где это?
— Ниже Верхней улицы. Номер дома… Минуточку…
Он листает средневековую тетрадь в тисненой обложке с замочками и радостно каркает:
— Дом номер тринадцать!
— Постоянно всякие пакости, — бормочу я, вспоминая проститутку в Булонском лесу. — Благодарю. Мои распоряжения остаются в силе, любезный господин Вамдам-Жилье. Если мне позвонят, тут же сообщите!
Быстро пожимаю остатки человеческой плоти, служащие ему рукой, и мчусь на Нижнюю улицу. Когда я заворачиваю в этот узкий проезд с односторонним движением, вдруг узнаю на другом конце улицы хромированную тележку моей красавицы швейцарки.
Я притормаживаю, чтобы держаться от нее на расстоянии, но, вместо того чтобы остановиться перед чертовым номером, продолжаю следовать за машиной Эстеллы.
Однако преследование не занимает много времени. В противоположность тому, что утверждала моя любимая жительница страны Альп, она едет не в Париж, а возвращается опять к дому. Может быть, она заехала отдать распоряжения синьоре Густапьяна, а потом заметила, что забыла какую-то вещь?
Но нет. Она выходит из тачки, открывает ворота, въезжает, запирает ворота…
Что остается делать любимому всеми дамами Сан-Антонио? Угадали! Он срочно возвращается к уборщице в дом номер 13 на Нижней улице. Вышеназванная персона проживает в небольшой однокомнатной квартире вместе со своим мужем, старым, разбитым параличом дядей, свихнувшейся племянницей, родителями мужа, семью собственными детьми и неаполитанской тетушкой с подножия Везувия. Матрона страсть как похожа на незабвенную мадам Берю: усы торчком, огромный бюст, переходящий в живот, всклокоченные волосы и какой-то непонятный акцент, о котором можно сказать лишь одно: он явно не напоминает просторы Сибири.
— Кто это? — спрашивает она, подозрительно оглядывая меня.
Я натягиваю на физиономию маску скорби типа размазанного оскала.
— Мадам Густапьяна?
— Си!
— Мадам, я пришел сообщить вам о страшном несчастье…
Вся семья присутствует при разговоре и смотрит на меня. Муж, дневной сторож ночного кабаре, собирается свалить на службу — через плечо сумка на ремне. Неподвижный дядя открывает рот, родители мужа защелкивают пасть на ложке с супом, ненормальная племянница разражается хохотом, а шестеро детей, стоящих в очереди на горшок, занятый седьмым, роняют трусы.
— Какое несчастье? — с шумом выдыхает мать семейства.
— Произошел несчастный случай с малышом у Лавми…
Честно говоря, я не люблю такие процедуры, но мне срочно нужно продвинуться в расследовании и некогда рассусоливать.
В перегруженной людьми комнате воцаряется стон. Все, кто понимает по-французски, начинают рыдать и выть. Мамаша Густапьяна щиплет себя за ляжки.
— О мой Джузеппе! Мой Джузеппе! — вопит она. — Скажите, синьор… Но он не умер?
— Нет, только шишка на лбу.
Моментально воцаряется тишина. Муж начинает что-то тараторить остальным на языке Боккаччо.
Я кладу конец учебной тревоге.
В этих случаях мое удостоверение является эффективным тормозом.
— Что это? — спрашивает мадам, тряся бюстом.
— Полиция!
И тут прохватывает отца семейства. Он горланит, жестикулирует, закатывает глаза, стараясь, видимо, показать, кто хозяин в доме. Он орет на жену, призывая других в свидетели и показывая на меня пальцем. Он призывает также Господа вместе с небесным коллективом… Мне приходится гаркнуть еще громче, чтобы призвать всех к порядку. Словом, в конечном итоге нам удается разобраться. Но, клянусь вам, было тяжко!
Не буду приводить восклицания, призывы и ругательства, а перейду прямо к сути, которую вы должны понять, если напряжете хоть чуть-чуть свои свалявшиеся от лежания извилины…
Вчера в гостинице, куда я поволок бедную жену младшего бригадира, мне на глаза попалась фотография семьи Лавми, опубликованная в журнале о закулисной жизни актеров. Так вот ребенок, так торжественно поднятый на руки красавцем Фредом, был вовсе не тот, которого я видел в колясочке, охраняемой швейцарской нянечкой Эстеллой.
Работающий на полных оборотах внутренний голос помог мне заключить, что парень, увиденный мной в доме графа, является кровь от крови, как и плоть от плоти ребенком мадам Густапьяна.
В чем она и признается без всякого нажима. Я кладу конец страданиям трансальпийской мамаши, объясняя, что был вынужден пойти на хитрость, а ее сынок чувствует себя хорошо, как его папаня и маманя. В один момент ее безысходность сменяется яростью. Она хватается за бутылку, стоящую на столе, и чуть было не бросает ее мне в голову, что могло бы превратить меня в остывающий кусок мяса, но, к счастью, производитель маленьких Густапьяна вовремя ловит ее руку.
- Предыдущая
- 24/31
- Следующая
