Орлята партизанских лесов - Давидзон Яков Борисович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/31
• Следующая

Такая жизнь продолжалась дней пятнадцать. А потом командир подходит ко мне и говорит: «По распоряжению командования тебя решено оставить в отряде Попудренко. Пойдём к нему, представишься по всей форме», научил меня, как это нужно сделать.

В землянке было полным-полно командиров, одни входили, другие поспешно выбегали, вскакивали на коней и уезжали. Я подступил поближе к столу и во весь голос начал:

— Товарищ командир отряда! Юный партизан Бебех согласно распоряжения командования в ваше распоряжение прибыл!

Попудренко переспросил мою фамилию и сказал:

— Ну, здоров, сынок! Будешь с нами партизанить!

И приказал определить в роту Короткова. Здесь же был и сам Коротков. Я обрадовался — Коротков знал моего отца, не раз бывал у нас дома. Но неожиданно для меня ротный возмутился:

— Да что вы, товарищ командир, у меня же боевая рота, а не…

Но Попудренко, не обращая внимания на его слова, приказал дежурному по штабу:

— Григорий, отведи во взвод к Карпачеву!

Не испытывая дальше судьбу, я бросился вслед за дежурным, и через минуту был в землянке второго взвода. Гриша, как и положено, обратился к Карпачеву:

— Разрешите доложить, товарищ командир! По распоряжению командира отряда в лице юного партизана Бебеха к вам прибыло пополнение!

В землянке раздался такой взрыв смеха, что его раскаты, кажется, и сейчас звенят в моих ушах. Карпачев расспросил меня обо всём, и с ходу предложил быть его приёмным сыном. Я, конечно, возразил, сказал, что у меня есть живой отец. Тогда он уточнил — будешь моим партизанским сыном и на этом мы поладили.

Карпачев был очень хорошим, добрым, душевным человеком, словом, настоящий русский человек. Мне выдали карабин. 2 мая 1943 года я принял присягу. Я был постоянным «заместителем» командира взвода, когда он уходил на операции.

Первое задание, которое я выполнил с Карпачевым, — приём самолётов с Большой земли. Это было не простым делом. Как-то мешок с толом к которому я направился, взорвался и наверное, мне просто повезло, что я уцелел.

Были определены сигналы фонариками и пароли, приготовлены костры. Со второго захода самолёты сбросили грузы и десантников на парашютах. Карпачев ещё в воздухе за каждым «закрепил» парашют и приказал не спускать с него глаз и немедленно бежать к месту приземления. На «моём» парашюте оказалась… девушка. Я её доставил к командиру. Карпачев пошутил: «Везёт же парню! У всех — мужики, а этому — девушку прислали!»

После елинских лесов начались походы по тылам врага. И тут хотелось бы рассказать об одном человеке, который немало способствовал поддержанию боевого духа партизан. Когда мы ещё стояли в елинских лесах, рядом с нашей была землянка комиссара отряда товарища Горелого. Все новички, попадавшие в лес, проходили «собеседование» у комиссара. Он обычно спрашивал у новенького, как в плен попал или откуда родом и т. д. Потом рубил напрямик: «Почему до сих пор ждал?» Кульминация наступала тогда, когда комиссар, блестя глазами и взмахивая рукой, говорил: «Наша главная сегодняшняя задача — бить врага! Есть оружие — оружием, нет оружия — палкой бей, нет палки — вцепись руками!» Он распалялся, был сам не свой. Он так болел за порученное дело, так отдавал себя всего, что новички, попадавшие к нему на «психологическую обработку», бледнели. Горелый обладал огромной силой внушения. К концу разговора комиссар обычно приходил в норму и дружески пожимал руку своему собеседнику, просил извинения за резкость.

Коммунист Горелый погиб в селе Тихоновичи, похоронен там же, где Феодосий Ступак и моя мать.

Трудной была походная жизнь. Спали — в жару и в дождь — где придётся, чаще всего на голой земле. Непроходимые болота, топи, смертельная усталость, кровавые мозоли на ногах. И бои, бои — днём и ночью. Что уж говорить обо мне — бывалые партизаны и те гнулись под тяжестью испытаний. Я чувствовал, что силы покидают меня… На помощь опять же пришёл Карпачев. Он уговорил начальника разведки Лошакова, чтоб тот отдал мне коня.

Вручал мне коня усатый ездовой. Он приговаривал, поглаживая гнедого:

— Ось твій кінь, звуть його Мальчик. Хлопці, що басували на ньому верхи, кажуть, що дуже щирий i спритний коник. Бери його та їздь на здоров’я.

Отдал он мне Мальчика, и повёл я его к себе. Мальчик, однако, на первых порах отнёсся ко мне недружелюбно — поджимал уши, косил глазами, норовил лягнуть. Но вскоре я его задобрил: носил ему картофельные очистки, ячмень, овёс. Был у нас в отряде ездовой Свириденко, очень хитрый мужик. Когда ложился спать, то мешок с ячменём укладывал под голову… Это, признаюсь, нисколько не мешало мне набирать полную шапку зерна, совершенно не беспокоя Свириденко. Вскоре Мальчик приобрёл блеск и ходил за мной, будто привязанный, и я постоянно ощущал на своём затылке его дыхание.

Однажды в походе я от усталости свалился под куст и уснул. Уже протарахтели последние повозки, когда Мальчик, наконец, растолкал меня своим носом. Я вскочил в седло, а куда скакать — не знаю. И тогда я полностью положился на моего верного четвероногого друга. И не ошибся — Мальчик догнал отряд.

Никогда не забуду боёв в злынковских лесах. Фашисты окружили соединение Попудренко. Каждый день и каждый час партизаны совершали героические поступки. Дрались все — женщины, старики, дети. Помню, как фашистская танкетка прорвалась в лагерь, к землянке командира. Десятка полтора автоматчиков окружили Попудренко и нескольких партизан. Бой был не на жизнь, а на смерть. Помощи ждать было неоткуда. И тогда все, кто мог ещё держать оружие, поднялись в атаку. Бежал с ними и я, стрелял из своего дамского пистолета. Наверное, вид перебинтованных, окровавленных людей, не устрашившихся ни пуль, ни танковой брони, подействовал на гитлеровцев сильнее приказов их офицера — они побежали, и танкетка попятилась, укатила…

После боя Попудренко увидел, как я чистил свой пистолетик, и сказал:

— Пора тебе и настоящее оружие выдать. Скажи это от моего имени Карпачеву…

Моя партизанская жизнь окончилась неожиданно. Прискакал связной Мишка Хавдей с устным приказом срочно явиться к командиру соединения товарищу Попудренко. Как я ни упрашивал Мишку — он так и не сказал, зачем зовут…

Доложил я Попудренко, как и положено партизану, о своём прибытии. Он выслушал внимательно. Нахмурился, глаза в сторону отвёл и говорит:

— Ну вот, сынок. Москва вызывает тебя! Прибыла радиограмма: детей партизана Бебеха эвакуировать в советский тыл!

Новость огорошила меня. Я в это время думал лишь об одном: вот-вот вернётся диверсионная группа, и Карпачев выдаст мне обещанный немецкий автомат. И вдруг — лететь…

Попудренко прочёл на моём лице эти нехитрые мысли и продолжал:

— Ничего поделать не могу, голубчик! Приказ и для меня, и для тебя — приказ. Передавай привет Большой земле. Скажи начпроду, что я приказал снарядить вас честь по чести: сала, крупы, словом, что положено. В Москве теперь с продуктами трудно. Не забывай нас!

Самолёт уже вторые сутки стоял замаскированный на партизанском аэродроме. Мальчика я должен был передать старшине Авраменко. Конь словно чувствовал, что мы расстаёмся навсегда, никак не давался в руки старшине, всё рвался к самолёту. Я отвёл его подальше от самолёта в лес, расцеловал его тёплую мягкую морду и расплакался. А Мальчик мягко-мягко тыкался мне в солёное лицо — успокаивал. Привязал я Мальчика к берёзке и, не оглядываясь, кинулся бежать. Чувствовал, что стоит мне задержаться на минутку, и никакая сила уже не заставит меня улететь…

Я уже был возле самолёта, когда жалобное ржание Мальчика долетело до моих ушей…

После войны учился, выполнял приказ Попудренко. Закончил школу, Киевскую сельскохозяйственную академию…

• Предыдущая
• 20/31
• Следующая