Капкан для белой вороны - Саморукова Наталья - Страница 22

• Предыдущая
• 22/58
• Следующая

– Конечно конечно, обязательно! – засуетилась я, пристраиваясь на колченогий табурет. Чай, которым пытался угостить меня сосед, оказался настолько крепким, что я не смогла сделать и двух глотков. Вежливо держала чашку у рта и слушала. Сидоров нес полную околесицу. По его словам, многолетние концерты, доводящие нас всех до белого каления, устраивала не Ира.

– Кто же?

– Проигрыватель! Я давно это понял. Видите ли, в чем дело. Ире надо было создать иллюзию того, что она дома. Она и записала на диск свои песни. Голос то ее, ее, но не живой, записанный.

– Да с чего вы взяли?

– А вот с чего. Я уже говорил вам, монотонное существование развивает наблюдательность. Помните песню про шмеля из «Жестокого романса»? А?

– Про какого еще шмеля?

– Про одинокого… «Мох-на-тый шмель на душииистый хмель…. Цапля сеееераааяяя в камыши…. А цыганская дочь за любимым в ночь по родству бродяяяячей душииии…»

– Поняла поняла, – замахала я руками. Пел Петро Петрович так, что скулы сводило. Куда там покойнице.

– Так вот, она в одном месте сбивается и звоночек телефонный звучит фоном. И вот сколько я потом не слушал, а все на этом месте телефон. И сбивается. Ну скажите, может ли быть такое совпадение?

– Да вряд ли, – пожала я плечами.

– Вот и я думаю, что вряд ли. Я и в других ее песнях стал подмечать кое-что. Слуха то особого нет, чего уж там, но все-таки умею отличить. Было у нее несколько дисков, их крутила.

– Интересно, зачем ей это было надо?

– Вот и я подумал о том же, Настенька. И проследил как-то раз. Только концерт начался, я выскочил и за гаражи. Там кусты разрослись, можно очень удачно в них спрятаться. И что же вы думаете? Не прошло и десяти минут с начала концерта, как из подъезда вышла женщина, очень сильно похожая на Ирину. Если бы я был не при исполнении, то и не обратил бы внимания. Но тут все подметил. Походочка у нее примечательная. Уж такая легкая, такая изящная, что и говорить, красавица.

Я недовольно поморщилась.

– Вы, Настенька, тоже очень симпатичная девушка, увидев мою гримасу, решил утешить меня старичок. Но в вас нету наносного… кокетства, лукавства. Вы, как говорят, « а ля натюрель». А Ира – дамочка, красоточка. Даже если одеть ее в простую одежду, то в жестах, в движении все равно манерность проявится.

– То есть вы хотите сказать, что она выходила из дома, как-то иначе одетая?

– Не то слово! Туфли на низком каблуке. Парик такой под каре, темно русый. Пальтишко или свитерок неприметный. И джинсы самые обычные.

– Она что, постоянно проделывала такие фокусы?

– Много раз! Я сбился со счету.

– Петр Петрович! – охнула я, – что же вы это милиции не рассказали? Или рассказали.

Старик замялся.

– Нет, не рассказал.

– Но почему?

– Они не стали меня слушать. Я ведь им старался помочь, а они все быстрее-быстрее, все им некогда… – в голосе пенсионера слышалась искренняя обида. Как же сложно с ними все-таки.

– Ну а мне что же в первый раз не сказали?

– Да вот все думал, стоит ли? Имеет ли это отношение к делу?

– О господи!

Уже в дверях я осторожно поинтересовалась:

– Петр Петрович, а вы ничего у меня не забыли?

Он вдруг как-то смутился, растерянно заморгал глазами, и перетянув паузу раза в два, скомкано ответил:

– Нет, нет, не забывал конечно, что же я мог у вас забыть?

– Ну мало ли, может что-то выронили? – продолжая осторожно наблюдать за его реакцией, я машинально придвинулась как можно ближе к порогу и одновременно нащупала ручку – не закрыта ли дверь на замок?

– Там открыто, – уловив мои телодвижения, успокоил Сидоров, – нет, Настенька, я и забегал к вам всего не секунду. Там была ваша знакомая, мы полминуты пообщались в коридоре и я сразу ушел.

– А она что же, не пригласила вас войти?

– Да я сам не пошел. Я с вами хотел переговорить. Так что мы распрощались с ней тут же.

Сидоров ничего не сказал про то, что на какое-то время оставался в прихожей один. Возможно, просто не придал этому эпизоду значения. А может быть, по другой причине промолчал.

Осенью темнеет как-то особенно быстро. И темнота осеннего вечера гуще и безнадежней летней и зимней. Никакие фонари ей не помеха, их света хватает, чтобы лишить сна прикорнувшую на соседней березе замерзшую муху. Но до асфальта свет не достает. Ступая на ощупь по узкой дорожке, идущей вдоль куцего полисадника, я некстати размечталась: вот прихожу домой, а там Лешка. Сидит на чемодане и гладит Веню по толстому пузу. Дура какая-то.

Вдруг со стороны длинного подземного гаража раздался резкий отрывистый звук. Недовольно мявкнула спугнутая бездомная кошка. Отчего-то стало не по себе. В отличие от соседа Жора, я не боялась в детстве бабая, зато всегда боялась темноты. Она страшила не сама по себе – пугала неизвестность, невозможность увидеть врага в лицо. И этот скрытый во мраке враг был куда страшнее любого видимого чудища.

Я прибавила шаг, идти было совсем недалеко, но все относительно и короткое расстояние между восьмым и вторым подъездом показалось мне дальше дороги в Китай и обратно. На клумбах густо стелилась петуния, ее аромат в ночные часы был особенно острым, тревожным… Я поглубже засунула руки в карманы и припустила бегом. И сразу же услышала, как там, за мой спиной, тоже побежали.

Дверь подъезда была совсем рядом, я уже касалась ее рукой, нашаривая в кармане ключи. Где же они, где, черт возьми? Ключей не было. Я забыла связку у Сидорова! Дверь не откроется, такого близкого и легкого спасения не будет.

Что делать? Стучать в ближайшее окно? Я уже занесла ногу за низкую ограду палисадника, как чьи-то руки спокойно и уверенно опустились на мои плечи. Раздумывать было некогда, уцепившись за толстый сук боярышника, ударила нападавшего ногой, тяжелая рифленая подошва попала точно в коленку. Я уже поднимала голову, чтобы рассмотреть злодея, как он, сдавленно охнув, вцепился в шнурки моего капюшона и стал тянуть их на себя. Глаза снова уперлись в темноту, затянутый натуго капюшон лишал меня даже минимального обзора.

Махая руками, я кажется задела его по лицу, я кажется даже оцарапала его, но ничего не помогло. Я и охнуть не успела, как горло сдавила железная клешня. Ужас, бездонный, огромный как космос, поглотил меня и полностью лишил воли к сопротивлению. На мои уже совсем слабые ватные попытки вырваться, мне тихо сказали: «Тссссс…» И потащили… к мусорным бакам.

Самое обидное, я так не успела объясниться с Лешкой, так и не распутала клубочек его подозрений.

– Настя, Настя, давай, давай, быстро приходи в себя! Ну же!

Я открыла глаза и увидела … Лешу. Ой мамочки мои, а его то за что?

– Леш, Леш, как же так? – заплакала я, – ты что, тоже умер?

– Ничего-ничего, – послышался чей то успокаивающий голос, – это у нее стресс, шок, сейчас пройдет, ну-ка, еще нашатырного спиртику ей дайте.

В нос резко ударило аммиаком. Глаза резанул свет. На том свете было точно так же как и на этом. Даже раковина с немытой посудой точь в точь такая, как при жизни. Рядом с ней хлопотал Петр Петрович а в непосредственной близости от меня белее мела стоял Лешка, тиская я руках дурно пахнущий носовой платок.

– Очнулась? – испуганно спросил он меня.

– Лешь, ты откуда? Ты прилетел?

– Ну не умер же! – воскликнул он, – нет, ну я не знаю, Насть, мне это совсем перестает нравиться!

Так, кажется, сейчас придется давать нашатырь ему. Лешка махал руками, бегал по кухне, задевая по очереди холодильник, стол, шкаф и плиту и ругался такими неприличными словами, которые как мне казалось, он и не знал никогда.

– Так, а давайте мы коньячку сообразим, – ласково похлопывая поочередно то по моему плечу, то по Лешкиному, приговаривал Петр Петрович, – где тут у вас коньячок?

Коньячок нашелся в ящике для картошки, не спрашивайте, почему. Каждому досталось по половине чайной кружки. Закусывали простонародно – лимоном. Поднося посудину ко рту, с удивлением увидела, что обе мои ладони равномерно окрашены в синий цвет. Словно в чернила их окунули. Вот еще поворот, подумала я и пошла мыть руки.

• Предыдущая
• 22/58
• Следующая