Буря на озере - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 4
- Предыдущая
- 4/28
- Следующая
Издали она показалась капитану молодой: шла легко, как девушка, но из-под платка выбилась седая прядь, а открытую загорелую шею прорезали неглубокие предательские морщины.
«Сестра Завгороднего», — догадался Шугалий и вежливо поздоровался.
Она удивленно подняла на него высокие, словно нарисованные, брови, похоже, хотела спросить, зачем этот незнакомец так бесцеремонно вторгся в усадьбу, но Шугалий опередил ее.
— Если не ошибаюсь, Олена Михайловна Завгородняя? — Женщина кивнула, и Шугалий продолжал: — Я из областного управления госбезопасности, капитан Шугалий, и если у вас есть время…
Женщина смотрела на него отчужденно, словно не понимая, зачем пришел к ним работник госбезопасности, но вдруг повела головой, пришла в себя и кивнула на дверь.
— Входите, — сказала она неожиданно низким, грудным голосом, как пропела, — на веранде вам будет удобнее, а я сейчас…
Она прошла мимо капитана, указала на легкое модное кресло, стоявшее у открытого окна, положила гладиолусы на стул рядом и исчезла за матовой, с узорами дверью.
Шугалий огляделся. Веранда длинная, застекленная от самого пола, сплошь занавешенная шторами с многоцветными фантастическими узорами. На стене, обшитой дубовыми панелями, несколько тарелок с персонажами гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», широкий диван у противоположной стеклянной стены, а перед ним полированный стол.
Шугалий выглянул в окно. Под верандой цвели розы, за ними виднелось покрытое гуцульским покрывалом кресло-качалка, покрывало было примято, и толстая книга лежала прямо на траве. Видно, ее только что читали, потому что рядом стоял стакан с недопитым чаем, он еще не остыл, от него еле заметно шел пар.
Скрипнула дверь, Олена Михайловна вернулась.
Она сняла фартук; была в платье из такого же шелка, как и платок, и в туфлях на низком каблуке. Поставила гладиолусы в высокую, из толстого желтоватого стекла вазу и села на диван в глубине веранды, одернув на коленях коротковатое для ее возраста платье. Ничего не сказала, только выжидающе смотрела, и Шугалий увидел в ее глазах то ли тревогу, то ли глубоко спрятанный страх. Впрочем, он мог и ошибиться, женщина сидела довольно далеко от него, в темном углу, и лицо ее менялось от солнечных отблесков, пробивавшихся сквозь узорчатые шторы.
Капитан хотел, чтобы Олена Михайловна сидела рядом на стуле, но был в гостях и должен был довольствоваться, по крайней мере на первых порах, скромной ролью непрошеного гостя. И все же он передвинул кресло чуть правее, ближе к столу, коснулся темного, почти черного цветка, поласкал кончиками пальцев бархатный лепесток и спросил:
— Кажется, «туркана»? — Когда-то и от кого-то слышал, что существует такой сорт темно-красных гладиолусов, этим, фактически, и исчерпывались его познания в цветоводстве, но был уверен, что такое неожиданное начало разговора ему только на пользу: всегда стремился найти что-нибудь такое, что позволило бы преодолеть барьер отчужденности между незнакомыми людьми, а сестра Завгороднего, безусловно, любила цветы. Действительно, Олена Михайловна удивленно блеснула на него глазами и возразила:
— Нет, это достаточно редкий сорт — «элегия».
Капризный цветок, требует легких почв и подкормки, но красив, не правда ли?
— Очень, — искренне подтвердил Шугалий и кивнул на открытое окно, за которым свисали цветущие лианы. — Впервые вижу, мне нравятся.
— Это клематисы. По-народному — ломонос, я посадила три куста и не жалею. Достала во Львове, а тут, в Озерске, уже очередь за отростками.
— Сами ездили во Львов? — поинтересовался Шугалий. — За цветами?
Женщина только пожала плечами, и это было красноречивым ответом на удивление капитана: мол, в поисках красивого цветка можно преодолеть и значительно большее расстояние.
Шугалий передвинул стул еще немножко дальше от стола, теперь он лучше видел лицо Завгороднеи.
Подумал, что годы все же милостиво обошлись с ней: за пятьдесят, а лицо моложавое и глаза не потухли.
— Вы все время жили с братом? — спросил он и заметил, как помрачнела Олена Михайловна, — видно, этот вопрос был не из приятных. Правда, ее нельзя было назвать некрасивой, а в молодости, вероятно, очаровала не одного — лицо несколько удлиненное, глаза большие и широко поставленные, теперь усталые, с паутинкой морщин, разбегавшихся к скулам.
— После войны все время в Озерске, — ответила она. Олена Михайловна поняла подтекст вопроса Шугалия, потому что добавила после паузы: — Так уж случилось, что все с братом и с братом… — Она махнула рукой с деланным безразличием, и Шугалий догадался, что эта женщина пережила какую-то личную драму, которая и наложила отпечаток на всю ее жизнь, ибо что же еще может вынудить двадцатилетнюю девушку замкнуться в доме брата.
Но расспрашивать было неудобно, и капитан положился на случай, не столько, правда, на случай, как на длинные языки знакомых и соседок Завгородней, которые уже давно перемыли косточки по-девичьи стройной старой деве.
Сочувственно покачал головой.
— Такая трагедия, — произнес он, — и мне, право, неловко…
— Делайте свое дело, — прервала его Олена Михайловна довольно решительно; у нее все-таки был характер, и капитану это понравилось.
Начал прямо:
— Вы знаете, конечно, содержание письма, найденного вашим племянником в ящике письменного стола покойного Андрия Михайловича? Как считаете, что побудило его написать это?
Женщина покачала головой.
— Не имею представления, — Не связано ли это письмо с визитом Романа Стецишина?
— Не думаю.
— Он — ваш родственник?
— Двоюродный брат. Мы не виделись с сорок четвертого года.
— Переписывались?
— Андрий Михайлович писал несколько раз.
— А вы?
— Нет.
— Почему?
Олена Михайловна неуверенно пожала плечами.
— Не о чем было писать.
— Но ведь брат…
— У них — своя жизнь, у нас — своя.
— И все же рады были увидеться?
Женщина как-то странно посмотрела на Шугалия.
— И это, действительно, интересует вас?
— Даже очень.
— Конечно, рада. Целая жизнь прошла, интересно…
Но, — махнула она рукой, — в воспоминаниях все всегда лучше.
— Хотите сказать, что встреча с двоюродным братом разочаровала вас?
— Я этого не говорила.
— Но намекнули.
— Очевидно, я все еще под впечатлением гибели Андрия Михайловича. А Роман мало изменился.
— Не постарел?
— Кого же из нас щадит время? Просто остался почти таким, каким был.
— Почему он отступил с гитлеровцами?
— Вероятно, вы знаете, что его отец был куренным УПА.
— Знаем, — подтвердил Шугалий. — Но ведь, насколько нам известно, сам Роман Стецишин не был членом ОУН.
— Он хотел учиться в университете, и все прочее мало интересовало его.
— Почему же не остался?
— Вряд ли сына куренного атамана приняли бы в университет.
— Но ведь и в Канаде он не смог учиться.
— Так уж судьба сложилась. В конце концов, ему там неплохо. У него типография, но ведь вы, должно быть, знаете об этом не хуже, чем я…
— И он доволен жизнью?
По лицу женщины пробежала тень.
— Да. Сказал, что у него все есть.
— Неужели можно иметь все?
— И я так думаю. Хотя… — Она обвела рукой вокруг себя. — Кажется, тут есть все. И ничего больше нам не надо.
— Так-таки — ничего?
— Я не отказалась бы от сортовых роз…
— Стецишин требовал чего-нибудь от Андрия Михайловича? — неожиданно спросил Шугалий и увидел, как нервно шевельнулась женщина.
— Ну что вы!
У Шугалия сложилось впечатление, что Олена Михайловна заволновалась.
— Может, Стецишин просил о какой-то услуге?
— При мне — нет. Понимаете, я — хозяйка, хлопотала по дому, у нас не принято, чтобы на столе было пусто.
— Ему понравилось у вас?
— Разве у нас может не понравиться? — это прозвучало так уверенно, что Шугалий даже несколько смутился.
— Конечно, — согласился он, — вы чудесная хозяйка, и я давно не видел таких райских уголков. Кстати, я хотел бы поговорить и с Олексой Андриевичем. Он дома?
- Предыдущая
- 4/28
- Следующая
