Кола - Поляков Борис - Страница 32

Андрею представилось, как бы стал просить Афанасия. Вот бы уж тот повздыхал вволю.

— Еще чего...

— Притворись. Руку или ногу, мол, подвернул, боль нестерпимая. И жалуйся, не боись. Чай, язык не отвалится.

— Я и матерью не учен этому.

Все тело ныло. Андрей снова зашевелился, укладываясь удобней: господи, да где оно, это место, чтоб лечь и покой сыскать!

– Болит?

– Болит...

– В баньку бы тебе да попариться. Хочешь, поговорю с Суллем, чтоб велел истопить хозяйке? Он для меня что хошь сделает.

Смольков от Сулля на шаг не отстанет. Работа у него легкая, отъелся Смольков, порозовел. Даже хихикать стал реже.

– Поговорить? – переспрашивает Смольков.

– Уймись ты! Без вас с Суллем тошно.

Смольков обиделся и уполз вниз. Андреева еда стояла нетронутой.

Всю неделю лил дождь. Ветер северный, холодный, казалось, нарочно гнал на Колу тучу за тучей, чтобы они тут опорожнились. Даже на сеновале только и спасения, что шкуры постельные. По утрам из-под них не хотелось вылезать: сухой сменки не было, а посконный зипун и онучи не просыхали.

Поднимался Андрей, унимая дрожь, и, набросив зипун на голову, бежал через лужи в кузню. Шустро растоплял горно, грелся и завтракал тем, что хозяйка клала ему в узелок с вечера. Задрав ноги к огню, сушил лапти. Как ни берег их он, сколько ни латал, поизносились. Оставалась еще одна пара, праздничная, а что потом будет – Андрей не знал. Правда, Сулль обещал одеть на зиму, но когда это еще будет.

Афанасий стал приходить в кузню поздно, здоровался кивком, снимал с себя дождевик, встряхивал, его, аккуратно вешал на гвоздь. Надевая кожаный фартук, бросал на качалку короткие исподлобья взгляды и, отвернувшись, подолгу перемешивал уголь в горне.

Потом целый день Андрей мучился на качалке. Трудно она давалась. Но работа шла-таки. Былой дрожи от слабости уже не было, и тело больше не ныло, как от надрыва. Работа спокойно шла, неторопко. Сулль, говорят, подался в погост лопарский шить из шкур им одежду, давно не показывался. Смольков бездельничал: ел, спал или резался с хозяином в подкидного. За обедом жаловался Андрею:

– Вволю уж ем и сплю, а мясом не обрастаю. Видать, кость у меня особая, тонкая.

Он щупал свои бока и живот, сокрушался:

– Ну хоть бы чуть приросло, а то в слободку ходить никакой приятности нету.

Крестя рот в зевке, спрашивал, не слыхать ли о Сулле чего, и опять забирался на сеновал спать.

...Сулль пришел в кузню совсем неожиданно, со Смольковым. Поздоровался от ворот хмуро и стал там, как обычно, с трубкою, наблюдал. Андрей взгляд его даже ногами чувствовал. Смольков суетился за Суллем, что-то ему шептал. «Принесла нелегкая», – думал Андрей и чувствовал, как ноги под этим взглядом тяжелеют, не слушаются. Скорей бы уж слезть с нее, что ли. Но не успел подойти к мехам, как Сулль словно ожил: скинул малицу, схватил держак от метлы и подталкивает Андрея к качалке, сует ему в руки молот:

– Бей! Бей! Попадай сюда! – И пристукивает держаком по наковальне, водит туда-сюда. Сам ощерился, руки расставил, присогнул ноги, глаза блестят.

Андрею спешка Сулля совсем непонятна, но он становится на качалку, пружиня ногами, ловит взглядом держак на наковальне.

Дзиннь! – Сулль успевает убрать держак, и молот звонко отскакивает от наковальни, сильно прыгает в сторону. Андрей не может его сдержать и соскакивает с качалки.

– Плохо! Плохо! – кричит Сулль Афанасию. – Надо попадать палка! – Он машет ею у самого носа Андрея. – Палка! – И бегает раздраженно по кузне, и снова подталкивает Андрея к качалке: – Пошел! Пошел! Стой сюда!

Андрею шатко стоять, затея раздражает его непонятностью.

– Попадай палка! Попадай! – кричит Сулль и водит ею по наковальне, а сам впился в Андрея взглядом, готовый мгновенно убрать ее.

Дзиннь! – бьет молот по наковальне и летит в сторону.

Смольков смеется:

– Ты, Андрюха, как в зыбке стоишь.

– Что тут надо?! – бешено оборачивается Сулль.

Афанасий поднял кулак, цыкнул яростно:

– Пшел вон, зашибу!

Смолькова за двери словно ветром сдуло.

– Попадай! – орет Сулль.

– Ты спокойня, спокойня. Поехали, – говорит Афанасий.

Примерив глазами и выждав чуть, Андрей бьет.

Хрясь! – крошится держак в мелкие щепки. Молот не прыгнул, и Андрей снова посылает его на палку. Сулль не успел отдернуть, и она крошится с сухим неприятным звуком. Сулль лишь теперь успевает убрать ее, но и Андрей успевает сдержать молот.

Мгновение они смотрят друг на друга.

— О-о! – протягивает довольно Сулль. – Это хорошо. Хорошо!

И, отбросив смятую палку, хватает железный прут, опять щерится, не спуская с Андрея глаз, кричит:

– Еще попадай! Еще!

– Ты спокойня, спокойня, – говорит Афанасий.

Дзиннь! – мимо. Дзиннь! – мимо.

Андрей начинает входить в раж: страстно хочется одолеть Сулля, но Сулль ловок чертовски, в последний миг успевает сдвинуть прут.

– Попадай! Попадай!

Бац! – на мгновение молот приковывает прут к наковальне.

– Попадай! – орет Сулль.

Бац! – и снова прут оседает под молотом.

Может, хотел схитрить Сулль, а может не успел убрать прут, но молот настиг его почти на весу, по ту сторону наковальни: вылетел прут из рук Сулля. От боли Сулль крутанулся волчком, пряча руку под мышкой и приседая:

— О-о-о! Дьявол!

Андрей слез с качалки понуро и виновато. Афанасии хлопает по плечу Сулля, хохочет:

— Попадай, попадай! Ну-ка руку-то покажи, Сулль Иваныч. Кости целы?

Сулль держит руку под мышкой, разглядывает Андрея и кивает в его сторону Афанасию:

— Хорошо.

— Хорошо, – в тон ему вторит и Афанасий. – Сойдет лучше некуда.

Сулль осматривает ладонь, шевелит пальцами.

— Ничего, – протяжно говорит он, набивает табаком трубку и долго прикуривает ее от горна.

Андрей и Афанасий ждут молча.

— Будем грузить шняка, – медленно говорит Сулль.

— Сейчас? – изумляется Афанасии.

— Да.

— Может, завтра с утра?

– Нет, завтра будем уходить.

– Вот те раз! – удивляется Афанасии.

Сулль достает из кармана ключ и сует Афанасию.

— Это амбар. Там все хорошо готово. – И тычет в

Андрея и Афанасия. – Ты и ты. Надо носить на берег. Все носить! Шняка будет скоро.

Сулль надел свою малицу и ушел.

— Вот те раз! – опять сказал Афанасий.

Вверх по туломскому берегу у колян длинною улицей – амбары. На клетях поднятые от земли, чтобы пакость какая не заводилась, амбары стояли добротные рубленые, с навесами. Складывали коляне в них снасти на зиму, паруса от шняк, яруса рыбные, хранили и рыбу соленую, для себя и для продажи. Здесь же держали свои амбары и вешняки мурманцы, люди пришлые, что появлялись на Мурмане в летние промыслы из Мезени, Онеги, Кеми и прочих мест побережья Белого моря и лесистой Карелии. Тут же был и амбар Сулля.

Афанасий, наверное, знал его давненько. Подошел уверенно, не задумываясь. Андрей вошел следом – из амбара дух рыбный, густой. Подумалось: «Вон чего все амбары за городом».

В амбаре полутемно, но разглядеть можно: мешки, свертки из парусины, бочонки и бочки, шкуры оленьи, веревок кучи.

Афанасии кинул на берег взгляд, показал Андрею:

— Вон на те мостки носить будем.

— Они сюда приплывут?

— Чиво? – откликнулся смешком Афанасий.

— Говорю, Сулль Иваныч на шняке сюда приплывет? – Андрей старался сказать яснее.

– На шняке не плавают – ходят. Идут, значит.

Еще когда закрывали кузню и Афанасий прятал ключ в условное место, Андрей обратил внимание: как-то уж лихо больно перекрестился на дверь он: «Ну покуда прощевай, кормилица!» Закрыл кузню и словно оставил в ней же и сиплость свою, и угрюмость. Совсем другой человек. Даже разговор стал вести без превосходства, на равных будто.

– Запомнил?

— Запомнил, – сказал Андрей.

— А кротилку видел свою?

– Нет. Что это?

— Вон лежит, – нагнулся и подал Андрею деревянный молот с полпуда весом. Рукоять добротная. – Вишь, какая она, матушка-выручалочка.