Необычайные похождения Севы Котлова. Повести - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/44
• Следующая

Тут взревели моторы, да так, что я, если бы не привязал себя ремнем, наверно, от восторга выскочил бы из своего кресла. Моторы ревели с такой силой, что мне казалось, они могут унести нас к Марсу, к Луне, к самым далеким звездам и вообще куда захотят!

Самолет поехал на взлетную дорожку, а бортпроводница Настя стала расхаживать с подносом и совершенно бесплатно раздавать всем прозрачные конфетки, которые я очень любил. Еще в Москве Генриетта Петровна предупредила меня, что такие конфетки раздают специально для того, чтобы у пассажиров «не закладывало уши», и еще для того, чтобы их не тошнило. «Для этого, — предупредила Генриетта Петровна, которая ни разу не поднималась в воздух выше нашего четвертого этажа, — еще раздают пакеты, которые почему-то называются «гигиеническими».

Такие пакеты и правда лежали на каждом кресле. Я захватил сразу четыре или пять конфет, хотя все брали только по одной, положил себе на колени «гигиенический пакет» и с той минуты стал напряженно ждать, когда же меня затошнит…

Моторы заревели еще сильнее, и «ТУ-104» помчался по взлетной дорожке со скоростью, какой я даже и представить себе не мог. Мне ведь раньше казалось, что и автомобили ездят быстро, и электрички тоже, но они просто ползут, как черепахи, по сравнению с самолетом.

А он все мчался, мчался, и я даже не уловил того момента, когда колеса его оторвались от земли и мы уже оказались в воздухе. Аэродром, и дома, и лес стали уменьшаться, уменьшаться, пока совсем не исчезли. Самолет пробил облака так же быстро, как мы на уроке пробиваем карандашом белый листок бумаги, чтобы повертеть его пропеллером. Ну, а потом… Потом я увидел такую картину, какой еще ни один художник никогда, мне кажется, не изображал. Внизу, под нами, как сказочная, бесконечная снежная поляна, лежали облака, а вокруг были солнце и синева. Солнце, синева — и больше ничего! Чтобы облака были не надо мной, а подо мной — этого я еще никогда не видел! Наш самолет плыл, как белый айсберг, по синему воздушному океану (айсбергов я, конечно, никогда не видел, но читал о них в приключенческих книжках).

Все отстегнули пояса. Наш новый знакомый Владимир Николаевич огляделся по сторонам, посмотрел, погасло ли строгое предупреждение рядом с кабиной летчиков: «Не курить!» — и зажег папиросу. Папиросный дым как-то сразу напомнил о земле, от которой я в мыслях своих совсем уже оторвался.

— Вы, наверно, металлург? — спросил папа у Владимира Николаевича.

— Бываю и металлургом…

Папа удивленно наклонил голову.

— Как это «бываете»?

— Я бываю человеком разных специальностей. Не удивляйтесь, пожалуйста… Такая уж у меня профессия: перевоплощаться в разные профессии!

— Кто же вы?

— Артист. Там у нас, в Заполярске, большой драматический театр! И кино, и стадион, и дома культуры…

Потом уж я заметил, что не только Владимир Николаевич, но и другие жители Заполярска всегда говорили: «У нас тут…» «У нас в городе…», «В нашем Заполярске…» Они очень любили свой город, потому что сами построили его прямо на голом месте, среди тундры.

Папа сразу повернулся к маме.

— Вот видишь? А ты боялась, что будет скучно!…

— И притом у нас, в Заполярске, всегда «билеты проданы». Я уж вам по знакомству буду доставать, — мягко улыбаясь, продолжал Владимир Николаевич своим очень приятным, ласковым голосом.

Он, казалось, все время ждал, что кто-то вот-вот захочет вставить в разговор какое-нибудь слово или замечание, и готов был в любую минуту уступить место в беседе.

— Да, представьте себе, в полярную ночь, в пургу, в метель, при пятидесяти градусах мороза люди идут в театр…

Пурга, метель и мороз в пятьдесят градусов как-то сразу испортили маме настроение. Она тяжело вздохнула и сказала:

— Да-а… Надо очень любить искусство, чтобы…

— А как хорошо мы должны играть! — воскликнул Владимир Николаевич. — Ведь люди преодолевают такие трудности, чтобы до нас добраться! Тут уж нельзя обманывать. Тут уж сливки молочным порошком не заменишь…

Я, помнится, не очень понял, при чем тут «молочный порошок», и отправился осматривать самолет.

Пассажиры уже совершенно успокоились и спали или читали газеты и журналы — ну, прямо как где-нибудь в парикмахерской, ожидая своей очереди стричься. Я прошел через весь огромный воздушный лайнер и добрался до двери с надписью «Туалет». Тут я остановился, подергал ручку белоснежной металлической двери, очень напоминавшей дверь огромного холодильника. Но дверь была заперта изнутри. Я подождал минут десять, потом еще слегка подергал…

Вдруг дверь с силой распахнулась, и из-за нее высунулась красная, таинственная мальчишечья физиономия с веснушками, напоминавшими кляксы от каких-то коричневатых чернил, и с рыжими волосами, которые стояли на голове огненным ежиком. Физиономия быстро огляделась по сторонам, потом повернулась ко мне.

— Ты один?

— Один… А что?

— Тогда залезай сюда!

Из-за белоснежной двери высунулась рука, тоже словно обрызганная коричневатыми чернилами, и затащила меня в «Туалет». Сперва я немного испугался, но после пришел в себя, разглядел рыжего мальчишку повнимательней и спросил его:

— Ты чего тут засел?

— Скрываюсь! — шепотом ответил он.

— Скрываешься? От кого?…

Мальчишка опасливо огляделся с таким видом, точно готовился раскрыть мне великую тайну. А потом передумал и махнул рукой:

— Много будешь знать — скоро на пенсию выйдешь… То есть состаришься!

— Ну, что тебе стоит? Объясни! — пристал я. — Скажи, от кого прячешься?

— Дольше тут, в «Туалете», сидеть нельзя: уж десять раз дверь дергали, — вместо ответа сообщил паренек. — А ты с кем едешь? Один?

— Нет, я с родителями… И со старшим братом. Димой его зовут.

— Со взрослыми? Тоска! А я один…

— Как? Совсем?!

— Совсем! Что ты так раскудахтался?

— Как же тебя из дому отпустили?

— А меня никто и не отпускал. Я сам удрал.

— Зачем?

— Дурацкие ты вопросы задаешь. Зачем удирать в Заполярье?! Чтобы жизнь настоящую узнать! Там же р-р-романтика! — не проговорил, а прямо прорычал паренек. После он помолчал немного, поразмышлял и предложил: — Пойдем к вам, туда… Ну, где твои родители.

— Нельзя туда, Рыжик!

— Ты откуда узнал, что меня Рыжиком зовут?

— А я и не узнавал нигде… Так просто, само собой выговорилось… А тебя, значит, в самом деле так зовут?

— Не в метрике, конечно. Не на бумажке. А просто на словах… Еще в детском саду Вовкой Рыжиком прозвали.

— Так слушай, Рыжик! Туда, к нашим, тебе идти нельзя! Опасно для жизни!

— Почему?

— Да потому! Если моя мама узнает, что ты из дому удрал, она самолет обратно повернет!

— Не повернет!… Нельзя же в «Туалете» всю дорогу сидеть: пассажиры заболеть могут.

Когда мы пришли к нашим, мама сразу воскликнула:

— Ах, какие у мальчика прекрасные волосы! Женщины сейчас в Москве специально в такой цвет перекрашиваются. А у него свои, естественные… Даже жалко, что мальчишке достались. Настоящая медь на голове!

— Вот я на медный комбинат и пробираюсь! — неожиданно заявил Рыжик.

— Как это «пробираешься»? — насторожилась мама.

— Да вот… так уж получилось. Из дому я, значит…

Я нажал Рыжику на ногу: зачем, мол, раскрывать эту тайну? Все равно ведь не оценят и не поймут! Но он почему-то обязательно хотел поделиться с моей мамой.

— Удрал я из дому, вот и все! Хочу на северную р-р-романтику своими собственными глазами взглянуть!

«Свои собственные глаза» у Рыжика были зеленые-презеленые, и он ими так вращал, произнося слова «север-рная р-р-романтика», что мама отошла на несколько шагов в сторону.

— Как это ты решил «взглянуть»? — изумилась она. — Один, без участия родителей?!

— А с родителями это уже будет не р-р-романти-ка, а тоска зеленая! — гордо и независимо ответил Рыжик.

• Предыдущая
• 27/44
• Следующая