Жемчужина Лабуана - Сальгари Эмилио - Страница 8

• Предыдущая
• 8/56
• Следующая

Он вскочил, в полубреду готовый сейчас же сразиться с врагом, и тотчас, как подкошенный, упал на траву.

«Терпение, Сандокан, – морщась от боли, сказал он себе. – Я выздоровлю, даже если два месяца придется жить в этом диком лесу, питаясь лишь травой и устрицами. Но когда силы вернутся ко мне, я возвращусь на Момпрачем, я сумею это сделать».

Несколько часов он лежал, распростертый под широкими ветвями дерева, то мрачно глядя на волны, которые с тихим плеском угасали у самых его ног, то вновь впадая в болезненное забытье.

Тем временем жар все сильней охватывал его, он чувствовал, что кровавая волна заливает его мозг. Рана невыносимо болела, но ни стона, ни жалобы не срывалось с его уст.

Вскоре солнце ушло за горизонт, и гнетущая тьма спустилась на море, окутала лес. То, чего не могли сделать с его душой ни жестокое поражение, ни гибель всех его соратников, ни жестокие раны и страдания, добилась эта тьма – душа его дрогнула, и сознание помутилось.

– Эта тьма! Это черная смерть!.. – вскричал он, царапая землю ногтями. – Я не хочу, чтобы была эта тьма!.. Я не хочу умирать!..

Он зажал рану обеими руками и с трудом встал. Диким взглядом окинул море, ставшее черным, как смола, и вдруг бросился от него, уже не сознавая, что делает, пустился бежать, как сумасшедший, в чащу леса, продираясь сквозь колючие кусты.

Куда он бежал? Почему он бежал?.. Сознание уже покинуло его. В страшном бреду он слышал глухое рычание и лай собак, конское ржание, крики людей. Ему казалось, что он зверь, он раненый тигр, которого обнаружили и преследуют. Охотники близко, их много, они стреляют из ружей и вопят, сейчас они нагонят его и затравят собаками.

Вне себя он бросался из стороны в сторону, врываясь в чащу кустов, перескакивая через поваленные стволы, пересекая заводи и ручьи, хрипя и ругаясь, и бешено размахивая криссом, рукоятка которого, усыпанная алмазами, яркими искрами сверкала в лунном свете. Глаза его вылезали из орбит, губы были покрыты кровавой пеной. Ему казалось, что голова его вот-вот разорвется, что десять молотов бьют ему по вискам. Сердце прыгало в груди, словно желая вырваться, а рану точно жгло серным огнем.

Он бредил… Повсюду, со всех сторон: и под деревьями, и в кустах, и на берегу, и в воде – повсюду были враги… Легионами летающих призраков они носились над его головой, какие-то скелеты с дикими ухмылками прыгали и плясали перед ним… Покойники поднимались из-под земли, гниющие, страшные, с окровавленными головами, с оторванными членами и вспоротыми животами. И все они смеялись, хохотали, издевались над ним, над жалким бессилием страшного Тигра Малайзии.

Во власти ужасного приступа бреда, он падал, вставал, он катался по земле, сжимал кулаки и скрежетал зубами.

– Прочь! Прочь, собаки!.. – орал он. – Что вам нужно от меня?.. Я Тигр Малайзии и не боюсь вас!.. Нападайте, если осмелитесь!.. Ах, вы смеетесь?.. Вы считаете меня бессильным? Врете, псы, я еще переверну всю Малайзию!.. Что вы глазеете на меня? Какого черта кривляетесь и пляшете вокруг? Зачем вы пришли сюда?.. И ты, Патан? И ты пришел посмеяться надо мной?.. И ты, Морской Паук?.. Убирайтесь! Убирайтесь к себе в преисподнюю! Прочь! Все прочь! Возвращайтесь в глубь моря, в царство тьмы. Я не пойду с вами! Я не хочу!.. А ты, Джиро-Батол? Тебе что нужно?.. Отмщения? Да, ты будешь его иметь, потому что Тигр воспрянет, он еще встанет на ноги, он вернется на Момпрачем… И он всех… Всех… леопардов… всех до последнего…

Он остановился, замер на секунду, вцепившись в волосы руками, с глазами, вылезающими из орбит, и, вновь рванувшись вперед, продолжал свой безумный бег.

– Кровь!.. – хрипел он. – Дайте мне крови, чтобы утолить мою жажду!.. Я Тигр Малайзии!..

Так он бегал и метался в ночном лесу, не заметив, когда выбежал на открытое место, на равнину, в дальнем конце которой виднелась какая-то изгородь.

Здесь он остановился; последние силы покинули его, глаза заволокло кровавым туманом. Он покачнулся и рухнул на землю, испустив страшный крик, раскатившийся в ночи гулким эхом.

Придя в себя, он с удивлением обнаружил, что лежит не на траве, где сознание ночью покинуло его, а в уютной и светлой комнате, оклеенной цветными обоями, что рана его перевязана чистым бинтом, а тело покоится на удобной и мягкой постели.

Он подумал, что все еще спит, что все это снится ему, но, протерев глаза, убедился, что все это реальность.

«Где это я? – спросил он себя. – Я еще жив или мертв?»

Он посмотрел вокруг, но не увидел никого, к кому можно было бы обратиться с вопросом.

Тогда он внимательно осмотрел комнату. Она была просторная, довольно элегантно обставленная и освещалась через два окна, за стеклами которых покачивались высокие деревья.

В углу он увидел фортепьяно, на котором были разбросаны ноты; справа – мольберт с незаконченной картиной, представляющей море; посередине – стол красного дерева с оставленной на нем вышивкой, сделанной, несомненно, женскими руками; а около постели – низкий табурет, инкрустированный черным деревом, на котором лежал его верный крисс, а рядом какая-то полураскрытая книга с засохшим цветком между страниц.

Он прислушался, но не уловил никаких голосов; издалека доносились какие-то нежные аккорды, похожие на звуки лютни или гитары.

«Но где же я? – снова спросил он себя. – В доме друзей или в плену у врагов? И кто перевязал мою рану?»

Внезапно его глаза остановились на книге, лежащей на табурете, и, движимый любопытством, он взял ее. На обложке ее, с обратной стороны, было что-то вытеснено золотом.

«Марианна! – прочел он. – Что это значит? Это имя или слово, которое я не понимаю?»

Он снова прочел его, и словно что-то мягкое и нежное ударило в сердце этого человека, стальное сердце, казалось бы, навеки закрытое и для более сильных чувств.

Он открыл книгу, вернее, рукописный альбом. Его страницы были исписаны чьим-то легким изящным почерком, но ни единого слова понять он не мог. Это был какой-то незнакомый язык, немного похожий на португальский Янеса, но, казалось, более мягкий и мелодичный.

Сам не желая того, движимый таинственной силой, он осторожно взял цветок, лежавший между страницами, и долго, внимательно смотрел на него. Он понюхал его несколько раз, стараясь не помять своими жесткими пальцами, отвыкшими от всего, кроме карабина и сабли, и снова испытал это странное чувство, эту пронзившую его сердце таинственную дрожь.

Невольным движением прикоснувшись к нему губами, он вложил цветок на прежнее место между страницами, закрыл книгу и снова положил на табурет.

И вовремя: ручка двери повернулась, и в комнату вошел человек. Он шагал неторопливо и с тем уверенным в себе достоинством, которое отличало людей англосаксонской расы. На вид ему было лет пятьдесят, лицо его окаймляла рыжеватая борода, начинавшая седеть, глаза были голубые, глубокие, и взгляд такой, что сразу ощущалось, что этот человек привык повелевать.

– Рад, что вы наконец пришли в себя, – сказал он Сандокану. – Три дня и три ночи вы были без сознания.

– Три дня! – воскликнул удивленный Сандокан. – Уже три дня, как я здесь?.. Но где я?

– Вы у людей, которые позаботятся о вас и сделают все возможное, чтобы вас вылечить, – сказал вошедший господин.

– Но кто вы?

– Лорд Джеймс Гвиллок, капитан флота ее величества королевы Виктории.

Сандокан вздрогнул, и лоб его нахмурился, но он тут же овладел собой, стараясь не выдать той ненависти, которую питал к англичанам, и спокойно проговорил:

– Благодарю вас, милорд, за все, что вы сделали для меня, незнакомца, который не принадлежит к числу ваших друзей.

– Это мой долг – оказать помощь раненому, быть может, даже раненному смертельно, – ответил лорд. – Как вы себя чувствуете сейчас?

– Гораздо лучше. Я уже не чувствую боли.

– Очень рад, но, скажите на милость, кто же вас так отделал? Кроме пули, которую извлекли из груди, ваше тело было покрыто ранами, нанесенными холодным оружием.

• Предыдущая
• 8/56
• Следующая