Владыка морей - Сальгари Эмилио - Страница 29

• Предыдущая
• 29/63
• Следующая

— Купить? А цена?

—Дела — всегда дела, — отозвался американец. — Фирма, построившая этот корабль, просит за него пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

— Заплачу и шестьдесят тысяч, — пылко отозвался Янес. — Вы получите деньги через банк Понтианака, но с условием, что вы оставите у меня на службе, за двойное жалованье, всех машинистов.

— Понятно, никто из экипажа не откажется служить вам на таких условиях. Так что ваше предложение принято. По рукам!

— А где вы, сеньор, думаете сдать мне пароход?

— Где угодно. Хочу только добраться до Лабуана, чтобы уже оттуда отправиться в Шанхай, а затем домой.

Янес достал никогда не покидавшую его в странствованиях чековую книжку и подписал несколько чеков.

— Вот вам, капитан, чеки на шестьдесят тысяч фунтов стерлингов, подлежащих уплате предъявителю в банке Понтианака, где я и Сандакан имеем на депозите три миллиона дукатов. Сеньор Брайан, с этого момента судно мое, не правда ли?

— Разумеется!

— Ну, так я вступаю в командование им.

— А я, — сказал довольным тоном американец, — с этого момента из капитана превращаюсь в простого мирного пассажира, пользующегося вашим гостеприимством. Желаете теперь пройтись по кораблю, осмотреть его?

— Нет, зачем? Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить его. Мне только хотелось бы знать, сколько на нем пушек?

Новые знакомые обменялись крепким рукопожатием. Сделка была заключена, и Янес приступил к ознакомлению с боевыми ресурсами своей новой покупки. К его удовольствию, выяснилось, что пароход прекрасно оснащен: четырнадцать скорострельных дальнобойных пушек новейшей системы, не считая мелкой артиллерии.

— Отлично! — сказал Янес. — Теперь я займусь допросом моего пленника. Он скажет мне, куда ушел паровой баркас с моими друзьями, или я подвергну его пыткам.

Слова португальца не удивили капитана Брайана: плавая в Южных морях, он привык к особым условиям этой пестрой и странной жизни. Да и сам он, будучи американцем, не отличался особой сентиментальностью.

— Если пожелаете, — отозвался он деловитым тоном, — я помогу вам развязать язык этому мистеру в зеленом тюрбане. Знаете, наши краснокожие осведомлены по этой части, а я от них научился кое-чему. Но куда держать курс? На Мопрачем?

— Полным ходом, — ответил Янес. — Весьма возможно, что Сандакану приходится круто, и моя помощь подоспеет как раз вовремя.

Ведь теперь у моего друга нет других судов, кроме прао, а на них не очень-то повоюешь с англичанами.

— Да. Но зато теперь у вас, сэр, великолепное боевое судно с прекрасной артиллерией. С ее помощью вы сметете все укрепления Лабуана, как карточные домики.

Они вместе вышли на палубу.

Пароход мчался к юго-востоку с такой скоростью, которая в ту эпоху могла казаться сказочной: почти шестнадцать узлов22. Янес был в восторге.

— Ах, дьявол! — воскликнул он, потирая руки. — Летит, как молния. С таким суденышком Сандакан может объявить войну не только лабуанскому радже и крутящимся около него английским авантюристам, но хоть и самой Англии.

В этот момент на палубе показался Каммамури, который пришел с докладом о состоянии здоровья пленного таинственного хаджи.

По его словам, рана пилигрима не представляла серьезной опасности: пуля карабина Янеса, по всем признакам, встретила на своем пути какой-то посторонний предмет, может быть, рукоятку криса, и только рикошетом ударилась в грудь хаджи, не пронзив ее, а причинив более страшную на вид, чем действительно опасную наружную рану.

Янес с Брайаном спустились в каюту, где находился пленник под присмотром Самбильонга и одного часового из экипажа парохода.

Это был человек лет пятидесяти, худой, как скелет, смуглый, с тонкими чертами лица, как у индусов высших каст, и черными, пронзительными глазами, горевшими зловещим огнем.

— Господин! — сказал при их появлении Самбильонг. — Я осматривал тело пленника. На груди есть татуировка, изображающая змею с женской головой.

— Ага! Несомненно, «душитель»! — воскликнул американец.

— Разумеется! — отозвался Янес. — Не араб и не мусульманин, а туг и индус.

Услышав звуки голоса португальца, пленный открыл глаза, и его взор, полный жгучей, непримиримой и неутолимой ненависти, скользнул по лицу Янеса.

— Да, я тут, — скорее прошипел, чем сказал он. — И я друг Суйод-хана. Я поклялся отомстить Тремаль-Наику, Дарме, тебе, Малайскому Тигру и всем, помогавшим вам, за смерть людей моей религии. Я в твоих руках. И битва проиграна, когда я уже праздновал победу. Но это ничего не значит: можешь убить меня. За меня отомстит другой. Он раздавит всех вас.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Янес. — Как страшно! Но зачем ты, дружок, так торопишься довести меня до обморока? Лучше выкладывай, кто это примется мстить за твою персону?

— Узнаешь от него самого.

— А ты не скажешь? Ну так скажи хотя бы, куда ушел паровой баркас.

— Пойди за ним, узнаешь.

— Гм! Ты удивительно откровенен. Но может быть, еще что-нибудь скажешь, милый друг?

— Убейте меня. Пытайте меня. Вы увидите, можно ли вырвать тайну из моих уст. Я скорее проглочу собственный язык, чем вы услышите хоть одно слово.

— Ай-ай, какое упрямство! — отозвался Янес, поднимаясь. И, обратившись к капитану Брайану, добавил:

— Сеньор, кажется, вы что-то хотели сказать о способах, которые применяются в этих случаях краснокожими Северной Америки?

Вместо ответа Брайан отдал распоряжение часовому приготовить на палубе пару досок и бочку с водой.

— Что вы думаете делать? — обратился к нему Янес, удивленный этим распоряжением.

— Увидите, сэр! — ответил американец. — У нас это называется — дать напиться водицы.

— Пытка водой?

— Да, что-то в этом роде.

Самбильонг и Каммамури подняли пилигрима и вытащили его на палубу, куда не замедлили выйти и Янес вместе с капитаном.

Описывать ли подробности того, что произошло на палубе купленного Янесом парохода? Правда, долг летописца — говорить обо всем. Но, с другой стороны, и так наше повествование полно ужасных картин.

Кровавые бои, во время которых бойцы не просят и не дают пощады. Картины истребления человека человеком. Картины насилия, влекущего за собой другое насилие И кровь, кровь без конца…

В этом нет вины самого рассказчика: такова, нет, еще гораздо ужаснее сама жизнь там, в той стране, о которой повествует наш рассказ. Там мог бы быть рай земной, но человек превратил этот рай в ад. Там могли бы мирно развиваться колоссальные культурные государства, ибо нет в мире почвы плодороднее, чем на островах в тех водах. А там обитают только орды дикарей, которые и в наши дни, кажется, знают только одно искусство — убивать себе подобных. Жечь, грабить, истреблять. И поневоле те немногие представители цивилизованных стран, которых судьба швыряет в этот омут, в этот ад на земле, сами вынуждены силе противопоставлять силу, на хитрость отвечать еще большей хитростью, на жестокость — еще более ужасной жестокостью.

Иначе они погибают.

Может быть, когда-нибудь и в этих краях загорится заря новой, культурной, мирной жизни, и тогда о них будут петь другие песни, и кисть художника будет изображать другие картины. Пока же, если только рассказывать правду о жизни Малайзии, приходится описывать сцены, подобные тем, с которыми уже знаком наш читатель.

Но от описания пытки, произведенной над злосчастным лжепилигримом, мы уклоняемся. Зачем тревожить, будоражить нервы подобными картинами?

Скажем только, что сначала пилигрим держался вызывающе, смеялся, бодрился. Янес, которому в его странствиях по островам и морям Малайзии давно удалось закалить свои нервы, но который вместе с тем вовсе не был любителем жестокостей и избегал применять даже сравнительно легкие наказания, кроме исключительных случаев, пытался уговорить пилигрима миром покончить дело, обещая ему освобождение, если он сообщит, куда увезли Тремаль-Наика и Дарму. Но пилигрим издевался над этими попытками и все твердил:

• Предыдущая
• 29/63
• Следующая