Иисус. Надежда постмодернистского мира - Райт Том - Страница 22

Студенты богословия того времени считали, что огромная пропасть разделяла эти две точки зрения, «противостояние» между которыми никогда не доходило до «рукопашного боя». Оставляя между собой отдающую холодком нейтральную полосу, «войска» выстраивались на значительном расстоянии друг от друга, подобно роялистам и парламентариям времен английской Гражданской войны, расположившимся на Северном и Южном плацах в Северном Оксфорде. Пушечные выстрелы с безопасного расстояния позволяли обеим сторонам уверять свою сторону в одержанной победе; в тех, что осмеливались выйти на нейтральную полосу, стреляли и свои, и чужие.

Иногда, после того как война давно закончилась, какой–то вояка все еще продолжает скрываться в засаде, не ведая, что мир волнуют уже совсем иные вопросы, и случайная встреча двух таких солдат может закончиться смертельным поединком. Но в новых условиях их противоборство уже не имеет смысла. То же самое, мне кажется, происходит и между теми, кто по–прежнему противопоставляет две вышеизложенные точки зрения: «Иисус называл себя Богом, и, значит, так оно и было» и «Иисус не мог быть Богом, а потому не был им и не считал себя таковым». Рискуя навлечь па себя гнев обеих сторон, я вынужден не согласиться с такой постановкой вопроса. Мир изменился, и этому в немалой степени способствовали исторические исследования, в частности в области иудаизма и христианства первого века. Новые баталии, хотя они и напоминают прежние, включают в себя новые немаловажные элементы. Я также верю, что вместе с этим существуют и новые пути примирения.

В качестве отправной точки необходимо проникнуть в образ мышления иудейских современников Иисуса и попытаться понять, что именно означало для них слово «бош.

Многие богословские системы признают существование бога или богов, которым, однако, нет дела до людей«. Далекие и недоступные, они обитают в своем мире и счастливы уже тем, что не имеют ничего общего с нашим. Другие верят, что бог или некие «божественные» или «священные» силы представляют собой одну из граней, одно из измерений нашего мира. В этом случае «бог» практически отождествляется с миром или, как понятие, передает ощущение чуда, благоговейного трепета перед некой духовной аурой незримо окружающей нас.

Обе эти точки зрения рано или поздно приводят человека к атеизму: либо теоретическому (люди теряют веру в процессе размышлений), либо практическому (у людей нет ничего общего с богом или богами, в которых они якобы верят). Первые позволяют своему «богу» отдалиться настолько, что он постепенно исчезает из их поля зрения. Такая судьба постигла некоторых мыслителей XIX века, позволивших обособленному от мира «богу» деистов медленно отдаляться, подобно сбившемуся с орбиты и растворившемуся в космическом пространстве спутнику. Вторые настолько привыкают к поклонению различным высшим «силам», воплощенным во множестве «богов», что те становятся безликими и незначительными, сохраняя свои позиции лишь в отдельных суевериях. Это было характерно для древних языческих религий Греции и Рима.

С другой стороны, логическим следствием обеих точек зрения (или их первопричиной?) является популярный в наше время релятивизм. Интересно наблюдать, как в современном религиозном климате люди отстаивают равенство всех религий с не меньшим пылом, чем догматики прошлого — отдельные формулировки и толкования. Догмат о несправедливости всех догматов и единодушное отрицание всех единых систем захватили общественное воображение на уровне, далеко превосходящем способность к логическим рассуждениям. Этому только способствует идея «удаленного бога». Если он или они далеки и, по большому счету, непостижимы, то все человеческие религии в лучшем случае лишь смутные догадки, переплетающиеся между собой горные тропы (каждая из которых вскоре теряется в тумане). Пантеисты, для которых «бог» олицетворяет собой духовную составляющую современного мира, движутся в тол( же направлении. В равной степени поклоняясь этой «духовности», все религии представляют собой лишь разные языки, выражающие одни и те же понятия.

Немногие из сторонников одной из этих двух точек зрения (а иногда и обеих одновременно) задумываются, с какой удивительной самонадеянность)о и высокомерием они отвергают якобы самонадеянные и высокомерные притязания той или иной религии. Вслед за просветителями XVIII века они заявляют, будто пришли к пониманию тайной истины, не понятой ни одной мировой религий (в особенности иудаизмом, христианством и исламом), а именно: все религии есть не что иное, как вариации на тему «религиозной идеи» самих просветителей. Человека, ставшего на подобный путь размышлений, очень трудно остановить, не так ли?

Но почему мы должны верить самонадеянным заявлениям просветителей больше, чем кому–либо еще? Некоторые христиане, желая проявить благодушие к представителям других религий, стали называть таких людей «тайными христианами». Подобная мысль все чаще отвергается как безнадежно самонадеянная. Зачем буддисту быть «тайным христианином»? Однако не менее (если не более) самонадеянно заявление, будто приверженцы всех религий — лишь «тайные сторонники религии Просвещения».

Конечно, мы не можем сейчас решить весь этот сложнейший вопрос. Я обратился к нему только для того, чтобы показать, каким образом различные понимания бога определяют различные мировоззрения, и наоборот. Кроме того, я хотел показать резкое отличие иудейского понимания о боге от далеких и недоступных объектов поклонения древних эпикурейцев и более поздних деистов, а также имманентного божества древнего и современного язычества и пантеизма.

Иудеи верили во вполне определенного единого Бога–Творца, который постоянно присутствует и действует в мире, сохраняя над ним безраздельную власть и (таинственным образом) существуя вне своего творения. Они знали своего Бога под именем Яхве — «Сущий», Всевышний, хотя в какой–то момент они и перестали произносить это имя вслух. Он — а в отношении Яхве использовались местоимения мужского рода, хотя иудеи прекрасно сознавали его превосходство над самим понятием рода и зачастую использовали женские образы для его описания, — пи в коей мере не был удален от людей. Не был он и обобщенным выражением священной составляющей нашего мира или объективным олицетворением действующих в нем сил. Яхве считался создателем всего сущего. Он управляет своим творением, активно участвуя в его жизни, но никоим образом не являясь его частью. Итак, классический иудейский монотеизм представлял собой веру (а) в существование единого Бога, Творца неба и земли, развивающего тесные живые взаимоотношения со своим творением, и (б) в призвание Израиля быть его особым народом. Это призвание было неразрывно связано с первым пунктом : Яхве избрал Израиль ради всего мира, тем самым открыв нам свое намерение даровать миру спасение и исцеление, и дать начало, по выражению некоторых библейских авторов, «новому творению».

Эти два основных постулата (монотеизм и избрание или, если хотите, сотворение и завет) никогда не были абстрактным результатом философских изысканий или гипотетических размышлений. Они открылись людям в рамках вполне конкретной истории и продолжали находить свое выражение в той или иной форме. В этой истории говорилось о том, как потомки Авраама отправились в Египет, попали в рабство, а затем Господь чудесным образом избавил их и даровал им в собственность землю. Самосознание и дальнейшая жизнь участников этих событий определялись повторением этой истории и драматическим переживанием ее в различных праздниках и обрядах. Что бы ни происходило с ними впоследствии, — иноземный гнет, страдания, плен или угроза полного истребления – потомки Авраама черпали силы в истории Исхода, вновь открывая для себя Бога и умоляя его повторить чудо, которое когда–то закрепило их избрание.

Одно из откровений этой истории заключалось в том, что именно означала на практике верность и спасительная сила Бога, или иными словами, как следовало понимать загадочное имя Яхве (Исх. 6, 2–8). Бог стал известен иудеям как спаситель, который будет сопровождать их в странствиях по пустыне в виде облака или огненного столпа и даст им Закон — собственное самовоплощение в образе жизни избранного им народа. Итак, история Исхода повествует об активном присутствии единого истинного Бога в мире и в Израиле: прежде всего, в «шекине» — славе Божьей, нашедшей свою обитель в скинии, а позднее в иерусалимском Храме; и во–вторых, в Торе — Божьем волеизъявлении, воплощенном в Моисеевом законе. Немалое значение имела также вера в то, что Дух Божий снисходил на Моисея (а также и на некоторых его последователей) и обитал в нем, утвердился его в роли вождя избранного народа. Эти три проявления участия Яхве в судьбе Израиля и его спасительной любви — присутствие Божье, Закон Божий и Дух Божий, лучше всего представленные в истории спасения и освобождения, т. е. в Исходе, — отличали представления иудеев о своем боге от религиозных учений соседних народов.