Вам сообщение - Дубини Мириам - Страница 22
- Предыдущая
- 22/26
- Следующая
— Это из-за Греты, да? — угадал Шагалыч.
— Что «это»?
— Хмурый вид.
Ансельмо грустно улыбнулся.
— Что-то случилось?
Случилось все. Нападение, украденный дневник, эта девочка, которая вошла в его сердце, чтобы обмануть его доверие. Как объяснить все это Шагалычу? О многих вещах он не мог говорить, для других не умел подобрать нужных слов. Ему оставалось только молчать, как всегда. Ему оставалось молчание и оглушающее одиночество. В такие минуты он обычно говорил с отцом. Тот все знал и все мог понять. Но на этот раз с отцом не поговоришь: Гвидо не должен догадаться, что дневник украли.
— Понял: ты не хочешь об этом говорить.
— Нет, просто я…
— …не знаешь, что сказать… Понимаю… Со мной тоже бывает. Знаешь, что нужно делать в таких случаях?
— Нет.
— Ничего. Не нужно ничего делать.
Ансельмо недоуменно посмотрел на художника, но тот не собирался объяснять. Шел себе дальше, шаг за шагом, не сбиваясь с ритма. Они свернули в переулок и вышли на площадь. В центре — машины, припаркованные в два-три ряда, перед решеткой парковки — сваленная в кучу мебель в ожидании мусороуборочного грузовика.
— Дай-ка я взгляну одним глазком. Вдруг тут есть какая доска для моих картин.
— Ты рисуешь картины?
— Я все рисую. Дай мне стиральную машину — и я сделаю из нее Джоконду.
Все-таки Шагалыч — удивительный человек. Он может выдавить из тебя улыбку даже в самые черные минуты.
— О, смотри! Эта мне подойдет. — Он извлек из груды мусора дверцу шифоньера, большую и гладкую. — Я напишу тебе на ней красивый пейзаж в стиле восемнадцатого века. С холмами и овечками. Нет, я поставлю ее вертикально и нарисую алтарную картину со святыми и Мадонной. Чем я хуже Джотто!
Шагалыч поднял доску вверх, чтобы подробнее рассказать о своих планах, и под кучей барахла Ансельмо вдруг увидел диван, обитый бархатом вишневого цвета.
— Это нам тоже пригодится, — обрадовался Шагалыч, проследив за взглядом друга. — Мы поставим его вместо Клоповника. Смотри, какой классный! Он из твоей мастерской автосалон сделает.
Неплохая идея. Они погрузили на диван две дверцы шкафа и поспешили с ним обратно, пока грузовик-мусороуборщик не лишил их нежданно найденного клада.
— О! То, что было нужно! Видишь, как иногда оборачивается случай, — прокомментировал Шагалыч.
Случай.
Обычно Ансельмо мог видеть его траекторию в воздухе и должен был следовать ей, даже когда предпочитал не двигаться с места. Сегодня все было по-другому. Он никуда не бежал, он ничего не искал, он вообще ничего не делал. Он слушал болтовню друга, плетясь по скучной римской улице. И набрел на клад, зарытый среди вещей, которые людям больше не нужны. Был ли во всем этом какой-то смысл? Он не мог понять. Может, просто пришло время бросить задавать ненужные вопросы. И пересесть на новый диван.
— Давай. Ответь же.
Эмма и Лючия всю перемену пытались дозвониться до Греты, но она не брала трубку.
— А вдруг с ней что-то случилось? — волновалась Лючия. — Я никогда себе этого не прощу.
— Ничего с ней не случилось. Она просто разозлилась.
Эмма в сотый раз набирала номер, когда зазвенел звонок с перемены.
— Нам надо идти.
Эмма услышала, как гудки прервались срывающимся от всхлипываний голосом Греты:
— Может, хватит уже мне названивать?!
Она могла по-прежнему не снимать трубку, она могла сбросить вызов, но она ответила. Значит, ей надо было поговорить, даже если она сама себе в этом не признавалась.
— Нет, не хватит. И на этот раз ты меня выслушаешь.
— Я никого не хочу слушать! — всхлипнула Грета.
Это была ложь, и Эмма это знала. Поэтому как ни в чем не бывало продолжила говорить то, что должна была сказать:
— Через два дня Ансельмо будет у Колизея, вечером, в десять часов семнадцать минут. Мы с Лючией пойдем и скажем ему, что это мы украли его дневник и что ты тут ни при чем.
Грета молчала.
— Когда он узнает правду, у него не будет причин злиться на тебя.
Всхлипывания сменились более спокойным дыханием. Грета не знала, что сказать. От Эммы она такого никак не ждала. Значит, это не конец. Значит, можно еще что-то сделать. Она снова вспомнила его разочарованный взгляд и поняла, что во второй раз этого не переживет. Лучше оставить все как есть.
— Бесполезно. Он решит, что мы сговорились и врем ему.
— А мы ему докажем, что говорим правду.
— Как?
— Пока не знаю, нам надо разработать план. Нам надо вместе разработать план.
Ну вот, опять она со своими планами. Пока от ее планов не было никакой пользы, одни проблемы. Грета не хотела разрабатывать никаких планов, она хотела только бросить все и навсегда забыть об этой истории. Но что-то толкало ее дальше самых мрачных мыслей. Туда, где не будет больше тайн, где будет только он и его запах дороги и ветра.
— А теперь возвращайся в школу, — приказала Эмма. — Плакать в одиночку запрещается.
— Плакать надо с подружками! — послышался вдалеке голос Лючии.
На заплаканном лице Греты появилась тень улыбки:
— Уже еду.
На следующее утро Ансельмо читал газету, сидя на новом диване. Шагалыч окрестил его Вишенкой, потому что он был мягкий и красный и потому что рядом с ним пахло летом. Художник… Ансельмо перевернул страницу и пробежал глазами разворот хроники.
— Сегодня «КМ», — напомнил ему отец, стирая масло с рук. — Ты пойдешь?
— Да, у меня там доставка.
— Странное место для доставки, — задумчиво произнес Гвидо.
Ансельмо кивнул, переходя к прогнозу погоды. Небо ясное, ветер слабый, температура весенняя.
— В котором часу?
— В десять семнадцать.
— Странно. Может, адресат — кто-то из велосипедистов? Ты уже видел цвет?
— Нет, пока не видел.
Гвидо отложил тряпку и внимательно посмотрел на сына. Нервный и задумчивый. Гвидо хотел с ним поговорить, но ему показалось, что Ансельмо не понравится, если кто-то нарушит сейчас его молчание. Мастер перевел взгляд на «Грациеллу» Лючии. Она стояла среди других непочиненных велосипедов. Одно колесо уже было в порядке, второе — все такое же кривое. Зато рама, очищенная от ржавчины, блестела как новенькая.
— Куда подевались эти девочки? Жаль… У них так хорошо все получалось.
Ансельмо молчал. Ему вдруг захотелось рассказать отцу обо всем, что случилось, попросить помощи, посоветоваться, как вернуть дневник, но тогда ему пришлось бы рассказать о Грете, и он передумал. Надо было выкручиваться самому. Надо было попытаться найти этих мотоциклистов, но он не знал, откуда начать. Он всегда старался держаться подальше от таких людей. Он все дни проводил в мастерской за работой в ожидании сигнала от ветра или летал по улицам Рима со своей почтальонской сумкой. Он совсем не знал своего района. Грета могла бы ему помочь. Но она предала его. Ей нельзя доверять. Ей больше нельзя доверять.
— Я не думаю, что они вернутся, — резко ответил он отцу.
Потом отложил газету, взял ключи на кожаном шнурке и пошел в комнату в глубине мастерской. В этом месте ему всегда было спокойно. Как будто все эти послания были доказательством какого-то высокого плана. Нам редко удается понять его, но именно он направляет все наши шаги к счастливым горизонтам. Каждую секунду. Нужно только чуть больше веры, чуть больше надежды, чтобы приблизиться к ним.
Ансельмо сел на пол перед полками с потерянными письмами и стал смотреть на их следы. Кроме него, никто не видел этих следов. Они дрожали в воздухе как огоньки света, вспыхивая самыми разными цветами. Для каждого предмета — свой цвет. Со временем Ансельмо научился понимать смысл всех этих оттенков. Красный означал слова, которые обжигают горло, перехватывают его и никак не могут прорваться наружу. Синий просил прощения за все, что случилось, желтый утирал слезы, зеленый означал, что уже слишком поздно или, наоборот, слишком рано, но так и должно быть. Голубой был цветом воспоминания, розовый — обещания, фиолетовый означал, что что-то вот-вот начнется, белый означал конец, белый был как последняя страница в книге. Черный цвет требовал срочного вмешательства, черный говорил, что послание должно быть доставлено, чтобы свершилась судьба.
- Предыдущая
- 22/26
- Следующая
