Дикие карты (сборник) - Снодграсс Мелинда М. - Страница 39

• Предыдущая
• 39/114
• Следующая

Буквы расплывались у него перед глазами. Большая капля скатилась по горбинке длинного тонкого носа, она повисла на самом кончике, но рыжеволосый даже не сделал попытки смахнуть ее. Он замер, скованный ужасным параличом, не имевшим ничего общего с болью. Боль неминуемо должна была прийти позже; сейчас же не было ничего, кроме полной опустошенности.

«Я должен был понять, должен был почувствовать!» Он положил лист на коленку и нежно провел по бумаге худым пальцем — таким движением влюбленный мужчина гладит щеку возлюбленной. Взгляд рассеянно скользнул по строчкам: там было еще что-то о Китае, об Арчибальде, о «Четырех тузах» и о вирусе.

«Все это — вранье!» — подумал он в бешенстве, и его рука судорожно вцепилась в лист.

Он торопливо расправил бумагу и снова начал гладить ее. Ему очень хотелось знать, не мучилась ли она, умирая. Забрали ли ее из той грязной клетушки, перевели ли в больницу…

Палата насквозь пропиталась запахом пота и страха, испражнений, тошнотворной сладковатой вонью разложения, но все перекрывал едкий дух антисептика. Запах пота и страха исходил в основном от троих ординаторов, совсем молоденьких, замерших в центре палаты, как отставшие от стада овцы. У южной стены стояла ширма, отгораживавшая одну из кроватей, но эта преграда была слишком незначительной, чтобы заглушить доносившееся из-за нее бормотание, которое просто не мог издавать человек.

Неподалеку от ширмы сидела склонившаяся над требником женщина средних лет; она читала вечернюю молитву. Худые пальцы перебирали перламутровые бусины четок; время от времени на страницу с шорохом падала очередная капля крови. Каждый раз, когда это происходило, ее губы начинали шевелиться в торопливой молитве, и она стирала с бумаги крошечное красное пятнышко. Если бы ее непрекращающееся кровотечение ограничивалось истинными стигматами, ее могли бы причислить к лику святых, но у нее кровь сочилась из всех имеющихся отверстий: из ушей, склеивая волосы и оставляя пятна на плечах халата, изо рта, носа, глаз, прямой кишки. Какой-то врач окрестил ее сестрой Марией Геморрагической, и веселье, которое с тех пор вызывало это прозвище, можно было оправдать лишь отупляющей усталостью. Со Дня дикой карты — пятнадцатого сентября тысяча девятьсот сорок шестого года — все до единого медицинские работники практически не покидали своих рабочих мест, и почти пять месяцев беспрерывной работы не проходили для людей даром.

Рядом с ней в солевой ванне плавал некогда привлекательный чернокожий мужчина. Два дня назад с него снова начала слезать кожа, и теперь от нее лишь кое-где оставались редкие клочки. Ободранные мышцы воспаленно краснели, и Тахион приказал лечить его так же, как ожоговых больных. Одну такую линьку несчастный уже пережил. Переживет ли следующую, никто сказать не мог.

Тахион подвел вереницу угрюмых врачей к ширме.

— Не хотите ли присоединиться к нам, джентльмены? — позвал он ординаторов своим приятным низким голосом, в котором проступал какой-то звонкий, мелодичный акцент, напоминавший о Центральной Европе или Скандинавии. Те неохотно подтянулись поближе.

За ширмой оказался истощенный старик. Его полный отчаяния взгляд устремился на докторов, а губы издали ужасный полузадушенный звук.

— Весьма любопытный случай, — сказал Мандель, открывая карточку. — По какой-то непостижимой причине вирус заставляет каждую полость в теле этого больного зарастать. Через несколько дней его легкие уже не смогут втягивать воздух, и места для нормальной работы сердца тоже не останется…

— Так почему бы не положить этому конец?

Тахион взял старика за руку и уловил слабое согласное пожатие в ответ.

— А что вы предлагаете? — Мандель понизил голос до настойчивого шепота.

Тахион отчетливо выговаривал каждое слово:

— Ничего сделать нельзя. Не гуманнее ли было бы избавить его от мучительного умирания?

— Не знаю уж, что там за медицина в вашем мире — или, пожалуй, знаю, если судить по этому чудовищному вирусу, — но в нашем мире не принято умерщвлять пациентов.

— Вы гуманно усыпляете своих кошек и собак, а людям отказываете в том единственном средстве, которое, по-настоящему, укрощает боль, и обрекаете их на мучительную смерть. Ох… будьте вы все прокляты!

Он скинул белый халат, под которым обнаружился роскошный костюм из тускло-золотой парчи, и присел на краешек кровати. Старик отчаянно попытался сесть, но Тахион удержал его за руку. Войти в его сознание оказалось несложно.

«Пожалуйста, позвольте мне умереть», — всплыла мысль, окрашенная болью и страхом, но все же в этой просьбе была непоколебимая решимость.

«Не могу. Они не позволят мне. Но я подарю тебе забвение».

Он быстро блокировал болевые и мыслительные центры в мозгу старика. В своем сознании он представил этот процесс в образе стены из сияющих серебристо-белых блоков энергии, затем усилил работу центров удовольствия и позволил старику уплыть прочь на волнах сновидений — таких, каких тот сам пожелает. Возведенная им стена была всего лишь временной и не могла продержаться больше нескольких дней, но этого должно хватить — бедный джокер умрет раньше.

Тахион поднялся и взглянул на безмятежное лицо старика.

— Что вы с ним сделали? — накинулся на него Мандель и встретил надменный взгляд.

— Пустил в ход еще один прием чудовищной такисианской магии.

Снисходительно кивнув ординаторам, Тахион покинул палату и двинулся по коридору, вдоль стен которого одна за другой выстроились кровати. Ширли Дэшетт поманила его к себе в сестринскую. Они провели вдвоем несколько приятных вечеров, устанавливая сходства и различия земных и такисианских способов любви, но сегодня он не чувствовал себя способным на что-либо большее, чем улыбка, и отсутствие физического отклика встревожило его. Наверное, настала пора отдохнуть.

— Да?

— Доктор Боннерс хотел бы посоветоваться с вами. У него пациентка в состоянии шока, время от времени она впадает в истерику, но физически женщина совершенно здорова, и он решил, что…

— Что она может быть одной из моих. — «Только бы не еще один джокер, — мысленно взмолился он. — Еще одного урода я сейчас не вынесу». — Где она?

— В двести двадцать третьей.

Тахион чувствовал, как дрожат от усталости его мышцы и как сильно напряжены нервы. А следом за усталостью подступали отчаяние и жалость к себе. Выругавшись себе под нос, он грохнул кулаком по столу, и Ширли отпрянула.

— Tax? Ты в порядке?

— Да. Разумеется.

Он усилием воли расправил плечи и, стараясь шагать пружинисто, пошел по коридору.

Когда Тахион толчком открыл дверь, Боннерс совещался с другим врачом. Он нахмурился, но, похоже, был более чем счастлив передать ему руководство, когда женщина на кровати издала пронзительный вопль и попыталась выгнуться дугой, несмотря на то что была привязана. Tax подскочил к ней, ласково положил ладонь ей на лоб и слился с ее сознанием.

«О боже! Неужели Райли пройдет на выборах? Видит бог, он достаточно заплатил за это. Он мог купить себе победу, но, черт побери, неужели полную победу?.. Мама, мне страшно… Морозное зимнее утро, свист коньков на льду… Рука, сжавшая мою руку… это чья-то чужая рука. Где же Генри? Как он мог оставить меня в такой миг… сколько еще часов… он должен был бы находиться с ней… Опять схватка. Только не это. Я этого не вынесу. Мама… Генри… Больно!»

Он отстранился и, хватая ртом воздух, привалился к шкафу.

— Боже правый, доктор Тахион, вы здоровы? — Боннерс положил руку ему на локоть.

• Предыдущая
• 39/114
• Следующая