Выбери любимый жанр

Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович - Страница 37

Изменить размер шрифта:
37

Охнарь остановился возле него, попросил:

— Дяденька, оставь разок потянуть.

Розовощекий пассажир глянул на него сквозь толстые стекла очков, улыбнулся и ничего не ответил. Не торопясь он выпустил дым сигары, что-то долго на чужестранном языке говорил соседу с мочального цвета бакенбардами и в зеленой шляпе.

Третий мужчина, стоявший рядом, заинтересовался, спросил по-русски у зеленой шляпы:

— Что это он вам сказал?

— Мистер Дуайер сказал, — сухо, чуть свысока, с явным акцентом заговорил тот, — что в Советской России голод, нищенство и воровство стали обычным явлением. Стоит прилично одетому человеку показаться на улице, как его моментально окружают умирающие дети и просят хоть один цент... как это по-советски... одна копейка.

Третий мужчина был одет в обыкновенное пальто москвошвеевского покроя и обладал обыкновенным русским носом, похожим на картошку. Наверно, он был прикомандирован к этим двум заграничным гостям, а может, просто ехал в одном с ними купе.

— Положение у нас трудное, — усмехаясь, сказал он. — Скрывать мы этого не собираемся. Однако мы сейчас широко принялись за восстановление заводов, шахт и начинаем бороться с безработицей... которая, кстати, свирепствует и в Европе, и даже у вас, в Соединенных Штатах. Не так ли? И к слову сказать, этот беспризорник просил у мистера Дуайера не цент или кусочек хлеба, а... покурить.

Услышав, что говорят о нем, Охнарь задержался возле пассажиров. Может, высокий, упитанный, очкастый иностранец все-таки даст окурок сигары: любопытно попробовать ее на вкус. Он понял, что этот дядька — «главный буржуй», а второй, в зеленой шляпе, наверно, его помощник. Охнарь еще раньше слыхал, что в Москве находятся посольства разных стран. Может, этот переводчик оттуда?

Зеленая шляпа перевела розовощекому земляку слова русского. Тот засмеялся, покачал головой, что - то длинно-длинно ответил, глядя на Леньку и двух его товарищей, молча стоявших рядом.

— Мистер Дуайер сочувствует вашей стране— также бесстрастно начал помощник переводить третьему пассажиру слова своего шефа. — Он жалеет и этих трех нищих мальчиков и несчастного, задавленного поездом. Но, к сожалению, он не питает иллюзий в отношении развития экономики России. Мистер Дуайер — видный в Штатах предприниматель, человек дела... по вашему сказать — буржуй. — При слове «буржуй» зеленая шляпа бросила взгляд на здоровенного розовощекого американца, и тот закивал головой и широко улыбнулся, показывая, что доволен шутке. — История утверждает, что большевики, несмотря на свою энергию, не могут справиться с разрухой. У них для этого нет ни ресурсов, ни... как это сказать... практические знания. Да, вы не имеете практические знания потому, что у вас совсем нет специалистов: инженеров, агрономов, врачей... Армии таких вот нищих будут расти с каждым годом и в конце концов затопят и города и деревни. Социализм в технически отсталой стране — утопия. Вам придется обратиться за помощью к Западу и принять его условия...

Со станции принесли носилки, маленький труп забрали. Обер-кондуктор дал свисток, и пассажиры полезли в свои вагоны. Охнарь разочарованно сплюнул: так и не дал этот паразит буржуй затянуться хоть разок. Но тут упитанный, розовощекий иностранец внезапно улыбнулся огольцу и бросил к его ногам окурок сигары. Ленька радостно схватил его, и все трое беспризорников взапуски побежали вперед, к паровозу.

Состав тронулся. Кондукторы некоторое время шли возле подножек, не давая огольцам уцепиться, нырнуть в собачьи ящики. Но Ленька с товарищами сумели догнать локомотив и по ступенькам забрались в тендер с углем.

XX

Недели две спустя с неба полетели мокрые белые мухи; липкий снег таял на тротуаре, густо покрывал крыши домов, опавшие деревья, плечи прохожих.

Зима застала огольцов в большом южном городе, расположенном на берегу великой, многоводной, еще не застывшей реки. О дальнейшей поездке на крышах вагонов, на ледяных железных бочкарах, в пульманах, на подножках нечего было и думать: замерзнешь, не доберешься живым. И огольцы задумались: не бросить ли им здесь якорь?

В этот вечер они решили отправиться спать на железнодорожные пути. Из невидимых во мгле туч изредка срывались снежинки, порывами дул ветерок. Огольцы, кутаясь от холода в тряпье, обходили побелевшие будки, ныряли под товарные эшелоны, прыгали через стыки рельсов. Далеко позади остался ярко освещенный вокзал, экспресс у первой платформы, шум посадки. Вокруг разлилась тишина, снежная темень, лишь кое-где мерцали огоньки стрелок. В тупике, недалеко от глухой кирпичной стены, чернел пассажирский состав без паровоза.

— Это дачный, — сказал Охнарь. — Значит, простоит тут до утра, в нем и перекемарим. Давай, братва, пробуй двери, може, «гаврилки» забыли какую запереть. Хорошо бы раздобыть железнодорожный ключ: открыл — и там. Кое-кто из шпаны имеет.

Влезая на подножку всех вагонов по очереди, огольцы толкали двери, но надежды их не оправдались. Тогда они по буферу стали забираться на площадку сцепления, пытаясь зайти оттуда. Мерзлое железо обжигало руки, беспризорники совсем закоченели, зато здесь им повезло: то ли кондукторы забыли запереть одну дверь, то ли ее открыл кто из ранее проходивших ребят, имеющих ключ, только она поддалась, отодвинулась, и все трое попали в вагон.

Они очутились словно в раю. Внутри было сухо, тепло, пахло табаком, людским потом, замасленным деревом. Прислушались: ни звука. Значит, вагон пустой. Живо забравшись на верхние, багажные полки одного купе, мальчишки легли. Здесь было и теплее и безопаснее, чем внизу: если войдет кто из железнодорожников, не сразу увидит.

— Поспать бы, пока не выгнали,—кротко сказал Нилка Пономарь и, надсадно кашляя, вытянул ноги в дамских ботах, найденных на городской свалке.

Однако вскоре подошла еще компания таких же любителей бесплатных квартир. Вновь прибывшие шумно рассыпались по купе, закурили: розово затеплились огоньки. У одного беспризорника нашлась свечка. Ее зажгли, стасовали засаленные, разбухшие от грязи карты, начали играть в «буру». К ним пристроился и Охнарь. Когда огарок погас, Киря Косой стал было рассказывать сказку, но в дальнем углу вагона кто-то запел; многие знали слова этой песни и нестройно, вразброд, подхватили:

Позабыт, позаброшен,

С молодых юных лет,

Я остался сиротою,

Счастья-доли мне нет.

Стихла возня на полках, прекратилось откашливание; теперь пел весь вагон.

Часто-часто приходилось

Под открытым небом спать

И хлеб черствый с водою

Раз в сутки хлебать.

Мало есть на свете песен, которые бы так верно, с такой беспощадной правдой отражали горькую жизнь маленьких бездомников. Печальная, надрывная мелодия брала за душу каждого из присутствующих.

Вот умру я, умру я,

Похоронят меня,

И никто не узнает,

Где могилка моя.

Под низким закопченным потолком давно замолкли отголоски песни, а огольцы молчали, словно задумались о своей нерадостной судьбе.

Заснули поздно.

Разбудил Леньку толчок в бок.

— Ша, Охнарь, — шептал Косой,—ктой-то по майдану[12] шарит. Слышишь?

Бродячая жизнь научила Охнаря спать чутко. Он сонливо моргнул раз, другой, подавил зевок и уже настороженно поднял голову. Действительно, от тамбура несло холодом—дверь, видимо, была открыта,— внизу слышалось движение, чьи-то шаги, неясный говор. Вдруг вспыхнул голубой лучик света, забродил по стенке вагона, по потолку.

37
Перейти на страницу:
Мир литературы
Наши партнеры