Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич - Страница 60

— Руки в гору! — приказал Семенчук и вскочил с ружьем.

Человек упал, и очередь из автоматического пистолета прострекотала в сонной тиши ржаного раздолья.

Не сговариваясь, хлопцы ударили залпом из ружей. Бывший пограничник успел подползти к врагу вплотную.

— Бросай оружие!

Заслышав перестрелку, я помчался на дрезине к переезду. По полю бежали пограничники с собаками.

Тарас Семенчук и его приятель скрутили нарушителя границы и привели к будке сторожа. Уложили на траву вниз лицом.

— Не шевелись! — покрикивал Семенчук.

На ходу соскакиваю с дрезины.

Семенчук ставит лазутчика на ноги. Брюки у него навыпуск, юнгштурмовка под ремнем. Кепка с «громоотводом». Ни дать, ни взять — активист районного масштаба!

В мешке из прорезиненной ткани оказалась мокрая одежда — переплывал Днестр. В карманах — советский паспорт, военный билет, справка с места жительства. Отобрали пистолет новейшей немецкой марки и финский нож в чехле.

— Я ранен! — простонал лазутчик, прихрамывая.

Семенчук влепил ему в зад заряд дроби!

Мы положили нарушителя на живот и так повезли в Одессу. Нашей дрезине повсюду давали «зеленую улицу».

При дневном свете я внимательно оглядел нарушителя границы. Вывернутые губы. Квадратный подбородок. Ноги — колесом. Да это же Щусь попался!

— Никакого Щуся… не знаю. — Пойманный враг стонал и охал.

И так на всех допросах. Тогда самолетом с Крайнего Севера был доставлен Леонид Ставский. Очная ставка началась драматически.

— Брось запираться, Наум! — миролюбиво сказал располневший и огрубевший Ставский.

Щусь покраснел и молча, оскалив лошадиные зубы, бросился на бывшего соратника. Лазутчику удалось дотянуться до горла Ставского, и мы едва отбили бывшего офицера.

— Продался, сволочь! — кричал Щусь, тяжело отдуваясь, и все рвался к Ставскому.

Вызывали и других свидетелей, знавшихся с бывшим атаманом батьки Махно. Таких было много.

Как говорят в мире преступников, Щусь «раскололся» и выдал явки и пароли, указал связи, тянувшиеся вплоть до Москвы…

…Рассматривая мой рапорт с просьбой о поощрении Тараса Семенчука и его товарища, начальник возразил:

— Могли бы и сами чекисты его перехватить! А то выходит, что мы сами одного лазутчика не в состоянии поймать.

Однако ходатайство подписал, и смелые ребята были отмечены наградой.

В Южноморске наступила самая лучшая пора года. Зацвели белые акации. Солнце щедро светило и грело. С моря тянул терпкий ветерок. На улицах с самого раннего утра и до поздней ночи людно.

Я не спеша шел на службу, радовался погоде. Хорошее настроение сопутствовало мне еще из дому: Анна Ивановна впервые за последние месяцы прошлась по комнате. Вместе с семьей пила утренний чай. И это вселяло надежду на выздоровление…

А началось с того, что соседка привела в наш дом молодого русского парня, отменно одетого, с бархатистым, усыпляющим голосом.

— Врач-гомеопат, — представила его мне соседка.

Для начала медик закатил лекцию о том, как развивалась гомеопатия, открытая немецким врачом Ганеманом в начале XIX века.

— Подобие лечить подобием — таков наш принцип. Сила действия лекарства увеличивается по мере уменьшения дозы. Хорошо растирать лекарство с молочным сахаром, — монотонно журчал бархатистый голос, располагая ко сну.

— За меня взялись бы? — робко спросила Анна Ивановна. Она сразу уверовала, что именно этот молодой человек, на которого, по словам соседки, молился весь Южноморск, станет ее спасителем-исцелителем.

Врач осмотрел ее, расспросил о самочувствии и заключил небрежно:

— Вероятно, удастся что-то сделать и помочь…

И стал навещать больную.

Лекарства в микроскопических дозах, долгие отвлекающие разговоры, а скорее всего самовнушение временно благотворно подействовали на Анну Ивановну.

— Не нужно было никуда ездить — ни в Шафраново, ни на Кавказ. И профессор — пустое дело! — оживленно говорила мне Нюся. Она чувствовала прилив сил, воспрянула духом. И во всем слушалась гомеопата.

…С такими радужными мыслями и вошел я в отдел НКВД.

— Вас вызывают в областное управление, — доложил дежурный по отделу.

«К чему бы ранний вызов?» — размышлял я, стараясь припомнить минувшие дни. Так и не догадавшись, переступил порог кабинета начальника управления НКВД.

Предисловий не последовало. Начальник положил передо мною пистолет, умещавшийся на ладони.

— Ваш?

Пистолет был весь никелирован, с позолотой. На золотой цепочке. Ценная игрушка и только. И я задал встречный вопрос:

— Откуда он у вас?

— Отвечайте, когда вас спрашивают! — повысил голос начальник управления. Бритая голова его покраснела, голос сорвался.

— Пистолетик я подарил своей жене. Она повесила его у изголовья как украшение…

— Бросьте сюсюкать! Пистоле-е-етик… Пистолетик, как вы изволили выразиться, бьет насмерть человека! Напишите объяснение и явитесь завтра на бюро обкома КП(б)У!

На следующий день мне влепили выговор с занесением в учетную карточку за халатное хранение огнестрельного оружия.

Выяснилось, что в порыве благодарности Анна Ивановна однажды спросила гомеопата:

— Чем порадовать вас, дорогой доктор?

Молодой лекарь любовался позолоченным пистолетиком, что висел на ковре над кроватью больной.

Жена моя поняла врача и тотчас отдала игрушку. А мне об этом не сказала.

Спустя, быть может, месяц или больше, сотрудники милиции Южноморска установили, что молодой гомеопат никакого отношения к медицине не имеет — обыкновенный аферист и жулик! При аресте у него отобрали мой пистолет.

Этот нелепый случай сразил Анну Ивановну: обострился процесс, открылось горловое кровотечение. В забытьи она твердила:

— Он новейшими средствами лечил… По самому хорошему методу… Научно… Как же так? Зря, наверное, на человека… Прости меня, глупую… Поедем отсюда! В Днепропетровск…

Теща тоже настаивала на возвращении в родные места. Климат сырой, ветры морские — все не для нашей Нюси.

Мы до этого надеялись получить помощь от знаменитостей — в Южноморске тогда работали лучшие в стране медики, занятые проблемой туберкулеза. Профессор предложил хирургическое вмешательство, но Анна Ивановна не решилась на операцию. И тут злосчастный гомеопат…

— Повезем Нюсю к родным берегам Днепра! — просила теща, но мне нужно было получить разрешение на переезд.

Как-то летним вечером в прихожей нерешительно звякнул звонок. Открываю дверь. На лестничной площадке стоит высокий мужчина в сером коверкотовом костюме и желтых «джимми» — полуботинках с усеченными носками. Велюровая шляпа в руке. В тусклом свете я сперва не признал гостя.

— Позволите войти? — Голос удивительно знакомый. И нос вздернутый. И отметина на щеке.

— Павел! — вырвалось у меня. Я схватил его за руку.

— Не один я, Володя.

Из-за спины Бочарова выступила маленькая женщина в белом берете и строгом темном костюме. Я отстранился:

— Прошу в дом. Ну что же вы стоите?..

Павел Ипатьевич представил меня своей жене Марине.

Анна Ивановна не смогла сразу подняться и с болезненной улыбкой встретила гостей:

— Очень и очень рады… Столько не виделись… Павел, Павел… А я вот…

— Ничего, Нюся! Все образуется. — Павел Ипатьевич присел на краешек кровати, взял руки Анны Ивановны. — Мы с тобою еще попляшем. Помнишь, как на вашей свадьбе?.. Чуть не отбил я тебя у Володи. Ты, главное, крепись! Тебе плохо, а ты тверди — хорошо! Черт возьми, мне хорошо!

Анна Ивановна всхлипнула:

— Эх, Паша, золотая твоя душа… Сколько же в тебе доброты…

Марина понимающими глазами смотрела на мою жену и успокаивала ее, как умела.

— Ты, Аня, слушайся ее — врач! — сказал Павел Ипатьевич.

Возбужденная нежданным приездом старинного друга, Анна Ивановна поднялась с кровати. Мы ее усадили за стол, обложили подушками. Румянец пылал на ее исхудалом лице Большие глаза лихорадочно блестели.