Ничто не случайно - Бах Ричард Дэвис - Страница 6

• Предыдущая
• 6/49
• Следующая

– Вы и есть те самые парни с самолетами, правда? – Официантка, подававшая на наш деревянный дачный стол, была преисполнена почтения, и я хотел попросить ее не думать об этом, успокоиться и сделать вид, что мы самые обычные посетители. Я заказал кучу горячих сосисок и пиво, следуя примеру Пола и Стью.

– Все будет как надо, – сказал Пол. – Мы и сегодня вечером могли бы прокатить два десятка пассажиров, если бы ты не так боялся поработать несколько минут на своем самолете. Нам бы все отлично удалось. А ведь мы сюда только что прибыли. Пять часов назад мы даже не подозревали о существовании такого местечка, как Райо, штат Висконсин! Да мы заработаем целое состояние.

– Возможно, Пол. – Как командир на этот день, я не был в этом так уверен.

Полчаса спустя мы вошли в контору и включили свет, ослепивший нас и прогнавший ночь.

В офисе были две кушетки, которые мы с Полом сразу же заняли своими постелями, пользуясь своим положением ветеранов Великого Американского Цирка. Подушки с кушеток мы отдали Стью.

– Сколько пассажиров мы прокатим завтра? – спросил Стью, нимало не обеспокоенный своим низким положением. – На что спорим?

Пол прикинул, что мы прокатим 86 человек. Стью предложил цифру 101. Я беспощадно высмеял их обоих и сказал, что самой правильной цифрой будет 54. Все мы ошибались, но в тот момент это не имело значения.

Мы выключили свет и легли спать.

Я проснулся и снова замурлыкал Рио Риту, я никак не мог от нее отделаться.

– Что это за песня? – спросил Стью.

– Брось! Ты что, не знаешь Рио Риту?

– Нет. Я никогда ее не слышал.

– А… Пол? Ты задумывался когда-нибудь, что Стью, юный Стью, может не знать песен военного времени? Когда ты… примерно, родился… в тысяча девятьсот сорок седьмом! Боже ты мой! Ты можешь себе представить кого-нибудь ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ СОРОК СЕДЬМОГО года рождения?

– Мы трое кабальеро… – пропел для пробы Пол, глядя на Стью.

– …трое веселых кабальеро… – подхватил я за ним.

– …трое славных ребят в ярких пончо.

Стью был совершенно озадачен этой странной песней, а мы были озадачены тем, что он может ее не знать. Одно поколение пыталось найти общий язык с другим, пройдя половину своего пути ранним висконсинским утром в офисе-хибарке, и пришло в никуда, не находя ничего, кроме улыбки непонимания нашего парашютиста, застегивавшего свои белые джинсы.

Мы испробовали на нем целый набор песен, и все с тем же результатом… «…Сияет имя… Роджера Янга… сражался и умер за тех, с кем он рядом шагал…»

– Ты и этой песни не помнишь, Стью? Господи, да где же ты БЫЛ? – Мы не дали ему возможности ответить.

«О, в пехоте у них не было времени на славу… о, нет у них времени на хвалебные песни…»

– Как дальше? – Пол не помнил слов, и я посмотрел на него с упреком.

– «…НО К ВЕЧНОЙ СЛАВЕ ПЕХОТЫ…»

Его лицо просияло. «СИЯЕТ ИМЯ РОДЖЕРА ЯНГА! Сияет имя та-та-тата… Роджер Янг…» – Что с тобой, Стью? Подпевай, парень!

Мы пропели Крыло и молитву и Восславь Бога и передай патроны только чтобы заставить его пожалеть, что он не родился раньше. Не вышло. Он явно был счастлив.

На попутной машине мы отправились в город завтракать.

– Никак не могу привыкнуть, – сказал наконец Пол.

– К чему?

– К тому, что Стью начинает таким молодым.

– Ничего плохого в этом нет, – ответил я. – Твой успех в этом мире определяется не тем, когда ты начинаешь, а тем, когда ты выходишь из игры. – Когда ты бродячий пилот, мысли вроде этой иногда приходят тебе в голову.

Картонка в витрине кафе гласила: Добро пожаловать, путешественники, заходите, а над нею – неоновая надпись со сползшей с трубок краской, которая читалась, как ЕАТ.

Это было маленькое кафе с короткой стойкой и пятью кабинками. Официантку звали Мэри Лу, и это была девушка из далекой и прекрасной мечты. Она была так хороша, что мир вокруг нее посерел, и я, прежде чем сесть, схватился за стол, ища поддержки. На остальных она не произвела впечатления.

– Как у вас французские тосты? – помню, спросил я.

– Очень вкусные, – сказала она. До чего очаровательная женщина.

– Вы это гарантируете? Хороший французский тост трудно приготовить. – Какая красавица.

– Гарантирую. Я их сама готовлю. Это хороший тост.

– Принято. И два стакана молока. – Это могла быть только Мисс Америка, играющая роль официантки в маленьком поселке на Среднем Западе. Я был очарован этой девушкой, и пока Пол и Стью заказывали завтрак, я задумался, с чего бы это. Разумеется, потому, что она такая хорошенькая. Этого уже достаточно. Но так нельзя – так плохо! Благодаря ей и благодаря нашему шумному открытию в Прейри дю Шайен я начал подозревать, что в маленьких городках по всей стране, возможно, живут десятки тысяч потрясающе красивых женщин, и как же мне теперь с этим быть? Впасть в транс от них всех? Поддаться колдовским чарам десяти тысяч разных женщин?

Плохая сторона ремесла бродячего пилота, – думал я, – заключается в том, что ты видишь только изменчивую внешность, искры в темных глазах, короткую сияющую улыбку. Много времени требуется, чтобы узнать, не прячется ли за этими глазами и улыбкой полная пустота или совершенно чуждый тебе разум, а при отсутствии времени приходится предпочесть сомнение проникновению в душу человека.

Стало быть, Мэри Лу была символом. Не подозревая об этом, зная лишь, что один из мужчин за четвертым столом заказал французский тост и два молока, она превратилась в сирену на полном смертельной опасности берегу. А бродячий летчик, чтобы остаться в живых, должен привязать себя к своей машине и заставить себя быть всего лишь проплывающим мимо зрителем.

Весь завтрак я провел в молчании.

В ее словах так глубоко засел Висконсин, думал я, акцент почти шотландский. «Тост» звучал как тоост, «два» – как нежное дваа, а жареная картошка моего собрата была каартоошкой. Висконсин – это шведско-шотландско-американский язык, с долгими, долгими гласными, и Мэри Лу, говорившую на языке, бывшем для нее родным, было так же приятно слушать, как и глядеть на нее.

– Думаю, пора мне постирать кое-какую одежонку, – сказал Пол за кофе.

Одним ударом я был выбит из мыслей о девушке.

– Пол! А Кодекс Бродячих Пилотов! Стирка одежды – это нарушение Кодекса. Пилот-бродяга – это промасленный, пропахший керосином мужик… ты слышал когда-нибудь о чистом пилоте-бродяге? Парень! Что ты собираешься делать?

– Послушай, я не знаю, как ты, а я иду в прачечную-автомат…

– ПРАЧЕЧНАЯ-АВТОМАТ! Кто ты такой, парень, фотограф из большого города или еще кто? Мы можем хотя бы спуститься к реке и отбить наши одежки где-нибудь на плоских камнях! Прачечная-автомат!

Но мне не удалось заставить его отречься от своей ереси, и на выходе он заговорил об этом с Мэри Лу.

– … а при сушке он лучше работает на отметке «среднее», чем «горячее», – сказала она на своем языке с ослепительной улыбкой. – Тогда ваши вещи не садятся. Вот и все.

– Великая Американская Летающая Прачечная, – сказал Стью себе по нос, запихивая нашу одежду в стиральную машину.

Пока она там бултыхалась, мы лениво прогуливались по универмагу. Стью задумчиво остановился у ящика с замороженными продуктами в глубине зала, поддерживаемого деревянными столбами.

– Если бы мы взяли этот обеденный набор, – размечтался он, – и прикрутили бы его к выхлопному коллектору да запустили бы двигатель на пятнадцать минут…

– Получился бы мотор с подливкой, – сказал Пол.

Мы прошли по кварталам Мэйн-стрит под широкой листвой и глубокой тенью дневного Райо. Методистская церковь, белая и аккуратная, выбросила свой старинный игольчатый шпиль далеко вверх, за листву, чтобы удержаться на этом якоре в небесах. День был тихий, спокойный, и единственным движущимся в нем предметом была случайная ветка в вышине, чуть колеблющая глубокие тени на газоне. Вот дом с витражами в створках окон. А там другой – с овальной стеклянной дверью, весь клубнично-розовый. То там, то здесь в окне, словно в раме, виднелась хрустальная лампа с висюльками. Боже, думал я, понятия времени не существует. Это вам не покрытое пылью, дергающееся звуковое кино, а здесь и сейчас, медленно и плавно все это цветовое великолепие неторопливо кружит по улицам Райо, штат Висконсин, Соединенные Штаты Америки.

• Предыдущая
• 6/49
• Следующая