Первая книга мечей - Саберхаген Фред - Страница 18
- Предыдущая
- 18/81
- Следующая
— Ну и что? Я все равно настаиваю на том, что сегодня он должен умереть. Должен. Хотя бы потому, что я предвижу — дальнейшее вмешательство в игру принесет всем нам одни неприятности.
— Ты бы лучше сказала не «нам», а «лично мне».
Но тут в разговор вмешался новый, еще не слышанный голос:
— Если ты говоришь: «Он должен умереть», то я говорю: «Он будет жить!» И какую бы точку зрения ты ни приняла, моя всегда будет прямо противоположной.
«Они совсем как люди», — пронеслось в голове Марка. А затем пришло осознание того, что он умирает. Но теперь мысли о смерти были приятными — смерть несла облегчение и освобождение.
Ночь все тянулась и тянулась, умирал он очень медленно, а собравшиеся вокруг его смертного ложа боги все продолжали спорить. Иногда то, что они говорили, казалось ему перлами неземной мудрости, и он даже пытался запомнить хоть что-то из сказанного; но ни словечка не удержалось в его бедном усталом мозгу, и позже он так и не сумел вспомнить, о чем хотя бы велась речь. А порой их спор превращался в обычную вздорную свару, и Марк вяло удивлялся, как только боги могут нести такую чушь. Но и из этих перебранок в его голове наутро также не осталось и следа.
В конце концов Марк так и не узнал конца спора, потому что проснулся. Он дожил до утра, и небо над скалами уже было совсем светлым. Но увидеть долгожданный восход ему не удалось — обзор с востока закрывал огромный утес, зато на далеком отроге с северо-запада от его пещеры снег уже полыхал нежно-розовыми бликами.
Марка снова охватил озноб (возможно, он продрожал всю ночь, но почувствовал холод только сейчас). Костер еле-еле тлел, и мальчик тут же подбросил в него несколько новых веток, с удивлением отметив, что тело его полностью слушается. Он вообще неплохо себя чувствовал, а на душе было полное спокойствие — словно этой ночью произошло нечто необычайно важное. По крайней мере он выжил. И теперь уже не важно, что именно было тому причиной: счастливая случайность или воля нескольких благоволивших к нему богов. Правда, он так и не смог разобраться в своих ощущениях: приходили к нему боги на самом деле или же это был только сон? Но если они и приходили, то не оставили ни малейших следов своего присутствия: кругом были только голые скалы, небо да пронизывающий ветер.
На стенах пещеры остались символы и копоть, а пол ее устилал пепел от старого огромного костра.
Внезапно вернулось чувство голода, и Марк с ужасом подумал, что на обратный путь ему может просто не хватить сил. Поэтому в первую очередь, пока он не свалился где-нибудь от слабости, надо решить, как все же поступить с мечом. Только-только отогревшись, так что зубы перестали клацать, а руки трястись, он без сожаления покинул возрожденный им огонь древней кузницы богов. Закутавшись в полотно, привязав на спину лук и колчан и держа Градоспаситель в боевом положении, он начал осторожно спускаться, принюхиваясь к ветру.
Определив, где пахнет серой сильнее всего, Марк пошел по запаху и почти сразу наткнулся на то, что искал. Кратер был высотой ему по грудь и походил на кусок колонны из черного камня или, скорее, на старый пень с прогнившей сердцевиной. Над скважиной курился темный удушливый дымок, по которому время от времени пробегали багровые отсветы бушующего под землей пламени, видимые даже при уже взошедшем солнце. От дыры тянуло теплом, серой и еще чем-то, вонявшим еще хуже, — наверное, так может пахнуть из пасти какого-нибудь сказочного чудовища.
Время от времени что-то в глубине тяжко вздыхало, и тогда из кратера вырывалась волна горячего воздуха.
Марк поднял меч. Он держал его обеими руками — так же, как держал его Кенн во время своего первого и последнего боя. Но сейчас меч молчал, в нем не чувствовалось никакой магии, а значит, Марк мог сделать с ним все, что захочет. Быстро, не раздумывая, так чтобы боги не успели ничего понять и вмешаться, он занес Градоспаситель над кратером и разжал руки.
«Папа, Кенн, я сделал это».
Меч исчез в черном жерле, но Марк слышал, как он звякнул об один уступ, потом о другой… Задержав дыхание, мальчик вслушивался, стараясь не пропустить последнего удара о дно пропасти или всплеска, если там, на дне (как когда-то рассказывал ему староста), действительно камень кипит как вода. Марк уже начал задыхаться и сделал новый вдох, но из кратера так и не донеслось больше ни звука.
Марк поднял глаза к небу. Небо как небо — утреннее, ясное. Вон облака. Тоже — облака как облака. А чего он ждал? Известно чего: грома, молнии или какого-нибудь другого проявления ярости обманутых богов. Он ждал, что его поразят на месте. Но ничего не произошло.
Но вместо этого пришло ощущение какой-то огромной ошибки. Где-то на краю подсознания забрезжило подозрение, что бросать меч в вулкан было нельзя! Недопустимо! Ведь он это сделал для того, чтобы отомстить богам за свою исковерканную жизнь. Ну и как, им что, хуже стало? А ему самому это хоть чем-то помогло?
За все тринадцать лет Джорд ни разу не попытался совершить ничего подобного, он и не думал возвращать плату, данную за его правую руку, в лапы тех, кто ее отнял. Вместо этого он повесил ее на стену в своем доме. Он никогда не пытался сражаться этим мечом, не пытался продать его, не хвастался им — но он хранил его. И никогда до сего момента Марк не задавался вопросом, почему он это делает.
Но в одном он был уверен: отец никогда не старался избавиться от меча.
Потрясение от увиденного им на деревенской улице действия жестокой магии наконец стало отпускать мальчика, зато всплыло осознание того, что он совершенно один в диких горах, что силы его на пределе, а родной дом отныне для него закрыт. А кроме того, он только что, повинуясь дурацкой гордости, совершил настолько чудовищное богохульство, что теперь превратится в жертву, которую будут преследовать не только люди, но и боги.
Марк бессильно оперся на камень и замер, вдыхая струившиеся из жерла черного каменного обрубка ядовитые испарения. Ему было все хуже и хуже, все страшнее и страшнее. И вдруг ему показалось, что вместе с туманящим мысли дымом из-под земли доносятся голоса богов. Да, боги были разгневаны. И Марк все больше утверждался в мысли, что совершил непоправимую ошибку. Его страх перерос в панический ужас.
- Предыдущая
- 18/81
- Следующая
