Златоустый шут - Sabatini Rafael - Страница 40

• Предыдущая
• 40/49
• Следующая

— Лампаньяни не был дураком, а повел себя глупо, — задумчиво произнес старик. — Он догадался о том же самом, что и вы. С каждым из посыльных Рамиро поступал следующим образом: его хорошо кормили и еще лучше поили, причем подавали ему самое крепкое, неразбавленное вино, после чего утомленный с дороги курьер засыпал, а Рамиро спускался на кухню, завладевал его шляпой и доставал оттуда письмо. Затем, как я полагаю, он писал ответ, прятал его обратно в шляпу и возвращал ее на место. А наутро проснувшемуся и ничего не подозревающему курьеру вручался, так сказать, официальный ответ, и он отправлялся в обратный путь.

Мариани сделал небольшую паузу и затем продолжал:

— Лампаньяни о чем-то подозревал и следил за Рамиро, чтобы убедиться в обоснованности своих подозрений. Но он слишком неосторожно обмолвился о своих открытиях и уже поплатился за это. Сейчас он лежит с кинжалом в груди, мертвый и холодный. Час назад Рамиро убил его, пока он спал.

Я невольно содрогнулся. Сколько же крови пролилось здесь! Неужели Чезаре Борджа не имеет ни малейшего представления о том, что творит в Чезене его губернатор?

— Бедняга Лампаньяни! — вздохнул я. — Упокой, Господи, его душу.

— Его место в аду, и я не сомневаюсь, что он уже горит в вечном огне, — равнодушно отозвался Мариани. — Он был негодяем еще почище, чем сам Рамиро, и теперь ему предстоит ответить за свои гнусные дела. Но хватит о Лампаньяни. Я пришел говорить не о нем.

Так вот, вернувшись после своего нового преступления, Рамиро велел мне отправляться спать. Проходя по коридору, я обратил внимание на широко распахнутую дверь в комнату Лампаньяни. Я заглянул туда и сразу понял, какая трагедия произошла там. Затем я вспомнил реплику Лампаньяни насчет шляпы и поспешил назад, на галерею, откуда хорошо виден весь зал. Рамиро там уже не было, и я предположил, что он пошел на кухню. Тут я подумал о вас и решил, что, наверное, могу рассчитывать на вашу по мощь. Дрожа от страха, я торопливо спустился вниз в зал, достал из буфета бутыль, из которой обычно поили вином курьеров, сорвал помечавшие ее печать и красный шнурок и поставил на стол вместо той бутыли, что подал Рамиро в его присутствии, перед тем, как он отослал меня.

Затем я спрятался на галерее и оттуда наблюдал за всем, что происходило в зале. Вскоре вернулся Рамиро, неся в руке шляпу. Он извлек письмо, стал читать, и его лицо буквально просияло от восторга. Он налил себе полную чашу вина и одним глотком осушил ее. За ней последовала другая чаша и третья — мессер Рамиро редко останавливался прежде, чем выпивал все до последней капли. Прикончив бутыль, он устроился в своем кресле поудобнее, словно решил поразмышлять над письмом, которое лежало перед ним на столе. Скоро он громко захрапел, и тогда я поспешил к вам.

Мариани замолчал, и вновь наступила пауза.

— И что же от меня требуется? — наконец спросил я. — Зарезать его, пока он спит?

Он покачал головой.

— В моих руках достаточно сил, чтобы сделать это самому, но после того, что он сотворил с моим мальчиком, такая смерть стала бы для него слишком легкой.

— Так что вы предлагаете?

— Если Рамиро действительно замышляет предательство, то предать он может только одного человека — Чезаре Борджа, а раз так, то неплохо было бы заглянуть в лежащее перед ним письмо и завладеть им.

— А что случится завтра, когда он проснется и обнаружит его отсутствие? Начнутся повальные обыски, пытки и казни, которые прекратятся только тогда, когда оно отыщется. Впрочем, незачем убеждать вас в этом — вы лучше меня знаете нрав губернатора Чезены.

— Только это и останавливает меня, — тяжело вздохнул он. — Если бы я знал, как переправить письмо Чезаре Борджа или как выбраться с ним сейчас из Чезены, я ни секунды не колебался бы. Армия Чезаре Борджа сейчас стоит в Фаэнце, до которой не более двенадцати часов пути верхом [Расстояние от Чезены до Фаэнцы незначительно превышает 30 км]. Увы, я не смогу выехать раньше, чем настанет утро, но к этому сроку о пропаже станет известно и никому не будет позволено покидать крепость.

— Что ж, значит, надо сделать так, чтобы он не заметил исчезновения письма, а на это очень трудно уповать, — сказал я.

Мы опять замолчали.

— Как вы считаете, он еще спит? — поинтересовался я.

— Наверняка, — утвердительно кивнул Мариани.

— Кто-нибудь может случайно увидеть нас, если мы сейчас отправимся на галерею?

— Это исключено. В такое время в Чезене бодрствуют одни часовые.

— Тогда идемте и посмотрим, что можно предпринять, — сказал я, вставая. — Может быть, там, на месте, нам скорее удастся что-то придумать.

Я направился к двери. Мариани подхватил свой фонарь и последовал за мной, стараясь идти мягко и бесшумно.

Мы на цыпочках прокрались вдоль коридора в сторону галереи, венчающей банкетный зал. Благополучно достигнув ее, мы притаились в темноте и прислушались — ни один звук не нарушал царившую в замке тишину.

Осторожно опершись о крепкие дубовые перила, ограждавшие галерею, я заглянул вниз. Там все было черно, и лишь в центре зала, вокруг стола с двумя горевшими на нем свечами, образовался небольшой оазис света. У стола, уронив голову на грудь, неподвижно сидел Рамиро, а перед ним лежала какая-то бумага, которая, как я догадался, и являлась интересующим нас письмом. Если не задумываться о последствиях, то завладеть им сейчас не составляло никакого труда, но это был бы поступок не только неосмотрительный, но и опасный.

Требовалось срочно что-то придумать, однако, признаюсь, поначалу я почувствовал себя совершенно обескураженным. Рядом с собой я слышал напряженное дыхание Мариани, драгоценные минуты уходили одна за другой, и я уже собирался признать свое поражение, как вдруг меня осенила неожиданная идея. Я попросил Мариани принести мне другой лист бумаги, примерно такого же размера, как тот, что лежал на столе перед Рамиро. Старик молча кивнул головой и, осторожно ступая, исчез в темноте коридора.

Рамиро тем временем громко захрапел, и я начал не на шутку опасаться, как бы его не разбудил его же собственный храп. Впрочем, Мариани отсутствовал недолго. Я буквально выхватил лист бумаги из руки сенешаля и, игнорируя его расспросы — не время было заниматься объяснениями, когда каждая секунда была на счету, — поспешил к лестнице и ринулся вниз.

Но не зря пословица гласит: «Торопись медленно». Преодолев пару ступенек, я пропустил третью, сделал резкое движение, и колокольчики на моем колпаке предательски звякнули. Я замер, до боли сжав зубы и затаив дыхание. На верху Мариани предупреждающе зашипел на меня, только увеличивая этим мое смятение. Надо же было оказаться таким дураком, чтобы забыть про колокольчики, обругал я себя, боясь даже подумать о последствиях своей оплошности.

Слава Богу, Рамиро даже не шелохнулся в своем кресле. Однако я подумал, что не стоит искушать судьбу, и решил сначала избавиться от этого проклятого колпака. Кто знает, вдруг мне потребуется быстро и бесшумно скрыться отсюда; в таком случае, звяканье колокольчиков непременно выдало бы меня.

Я поднялся на галерею, к неописуемому удивлению и испугу Мариани, который успокоился лишь тогда, когда я сказал ему о причине своего возвращения, мы вместе углубились в коридор, и там он помог мне стащить с головы колпак.

Попросив его отнести колпак в мою комнату, я вернулся к лестнице и вновь начал спускаться, на сей раз без всякой спешки, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Рамиро сидел спиной ко мне, а справа от меня находился высокий буфет — тот самый, откуда мальчик доставал вино, — который мог послужить мне прикрытием в случае опасности. Секунду постояв в нерешительности у подножия лестницы, я медленно двинулся вперед. Густо устилавшие пол камыши заглушали звуки моих шагов, и, пройдя половину расстояния, я почувствовал себя увереннее. Но, на свою беду, в полутьме я не заметил табуретку, неизвестно как оказавшуюся на моем пути, и с грохотом опрокинул ее. Думаю, что, раздайся над моим ухом пушечный выстрел, мои до предела натянутые нервы спокойнее отреагировали бы на это. Обливаясь липким ледяным потом, я упал на четвереньки и неподвижно замер, не осмеливаясь даже дышать.

• Предыдущая
• 40/49
• Следующая