Златоустый шут - Sabatini Rafael - Страница 17
- Предыдущая
- 17/49
- Следующая
— Это действительно ваш собственный выбор? — воскликнула мадонна Паола, и в ее голосе мне послышался упрек.
— Это выбор, навязанный мне, — с горячностью ответил я. — В моей комнате просто не оказалось другой одежды, а чтение книг всегда можно истолковать как угодно.
Она вновь повернулась с увещеваниями к синьору Джованни, и на сей раз к ней присоединилась мадонна Лукреция. Он внезапно посерьезнел и величественно поднял руку, останавливая их.
— Я проявил больше милосердия, чем вы думаете, — заявил он. — Что же касается восстановления в правах бывшего владельца земель Бьянкомонте, то это повлечет за собой слишком серьезные политические последствия; такие, о которых вы, как я вижу, даже не подозреваете. В чем дело? — резко обернулся он к приближавшемуся слуге, который сопровождал забрызганного с ног до головы грязью курьера.
— Откуда вы? — не дожидаясь объяснений слуги, спросил Джованни посыльного.
— Из Рима, — ответил тот. — Я привез письма от папы светлейшему синьору Джованни Сфорца, тирану Пезаро, и его благородной супруге мадонне Лукреции Борджа.
Он протянул помрачневшему Джованни письма, и тот, словно нехотя, взял их. Затем, велев слуге позаботиться о курьере, он отпустил обоих и секунду стоял, взвешивая оба пергамента на руке, как будто по их весу мог определить важность написанного там. Шут Боккадоро был немедленно забыт, и у всех — за исключением, наверное, мадонны Лукреции — мелькнула одна и та же мысль: папа требует вернуть мадонну Паолу в Рим. Наконец Джованни подал жене адресованное ей послание и с мрачной ухмылкой сломал печать на своем письме.
Он развернул пергамент, но едва начал читать, как у него на лице отразилось сперва удивление, а затем возмущение и страх; он побагровел, вены у него на висках вздулись, как веревки, и он гневно взглянул на мадонну Лукрецию, не менее своего супруга взволнованную тем, что было написано в ее письме.
— Мадонна! — вскричал он. — Папа велит мне немедленно отправляться в Рим, чтобы ответить на некоторые обвинения, связанные с нашим браком. Вы знаете об этом?
— Да, синьор, — твердо ответила она. — Но папа умалчивает о причинах вызова.
Я подумал, что, возможно, эти причины изложены в другом письме, в том самом, которое ее брат велел мне тайно доставить ей.
— Вы не догадываетесь хотя бы, что это за обвинения, о которых столь туманно намекают мне? — с плохо скрываемым нетерпением продолжал синьор Джованни.
— Прошу прощения, синьор, — с подчеркнутой холодностью произнесла мадонна Лукреция, — но столь интимные вопросы не должны обсуждаться во дворе замка.
Такой ответ подействовал на синьора Джованни словно ушат воды, и от его былой горячности не осталось и следа. Он испытующе посмотрел на жену, но та невозмутимо выдержала его взгляд.
— Через пять минут, мадонна, — сурово проговорил он, — я попрошу вас принять меня в своем кабинете.
Она согласно кивнула; синьор Джованни сдержанно поклонился ей и мадонне Паоле, во все глаза наблюдавшей за происходящим, и, повернувшись на каблуках, быстро пошел прочь. Когда он скрылся в замке, мадонна Лукреция глубоко вздохнула.
— Бедный Боккадоро! — воскликнула она. — Боюсь, что здесь, в Пезаро, тебе больше не на что надеяться. Твои дела придется на время отложить, однако я все же постараюсь уговорить своего брата простить тебя за то, что ты расстроил его планы, — тут она указала на мадонну Паолу. — Если мое ходатайство увенчается успехом, я немедленно дам тебе знать из Рима. Но пусть это останется нашим секретом.
Из этих слов я понял, что вряд ли вновь увижу мадонну Лукрецию в наших северных краях после того, как она покинет их. Так оно и случилось; но ее светлый образ не потускнел в моей памяти, несмотря ни на долгие годы, минувшие с тех пор, ни на горы грязи, которой было запачкано ее гордое имя. А если кто-либо, прислушиваясь к завидующим славе рода Борджа клеветникам, продолжает считать ее отравительницей, развратницей и бог весть кем еще, пусть не сочтет за труд заглянуть в архивы Феррары, чьей герцогиней она стала в двадцать один год и где правила потом целых восемнадцать лет [В 1501 г. Лукреция Борджа вышла замуж за Альфонсо д'Эсте, старшего сына герцога Феррарского. Двор герцогини Лукреции стал одним из самых интеллектуальных в Италии. Здесь находили приют многие видные художники, музыканты, поэты, скульпторы и мыслители]. Он обнаружит, что в хрониках о ней упоминается исключительно как о набожной, богобоязненной христианке, верной и достойной жене, благоразумной матери и справедливой правительнице, которую народ любил и уважал за милосердие, благочестие и мудрость.
Синьор Джованни отправился в Рим двумя днями позже, но буквально перед самым его отъездом в Пезаро прибыл блистательный и изящный синьор Филиппо ди Сантафьор, брат мадонны Паолы. Он узнал, что в Ватикане его заподозрили в потворстве дерзкому побегу сестры, и весьма мудро решил на время сменить нездоровую атмосферу Рима на более благоприятный для него климат Пезаро.
Удивительное создание был этот синьор Филиппо, женоподобный, столь похожий на сестру своими тонкими чертами лица; право же, на него стоило взглянуть: весь в переливающемся бархате, дорогих мехах, золоте и драгоценностях, он приехал на палевой лошади, от которой за версту разило мускусом, словно ее выкупали в нем; но больше всего меня поразило, как один из конюхов синьора Филиппо поспешил счистить пыль с великолепного наряда своего господина, едва тот спрыгнул на землю. Изысканные одежды, нарочитая щеголеватость и прочие достоинства этого несравненного франта произвели изрядное впечатление на синьора Джованни, который, надо сказать, и сам не чуждался жеманности, и он поспешил укрепить возникшую между ними с самого начала симпатию тем, что предоставил в полное распоряжение синьора Филиппо и его сестры прекрасный дворец, известный под названием Палаццо Сфорца.
Однако неотложные дела звали синьора Джованни в Рим, куда он и отбыл на следующее утро с небольшой свитой, в которую, к счастью, не включил меня. Еще через два дня за ним последовала мадонна Лукреция, и тот факт, что они путешествовали порознь, а также ее осунувшееся от бессонницы и обильно пролитых слез лицо свидетельствовали о том, сколь мало она разделяла честолюбивые устремления своей семьи.
После их отъезда жизнь в Пезаро, казалось, замерла. Придворные синьора Джованни разъехались по своим поместьям в окрестностях города, и замок опустел. Мадонна Паола оставалась в Палаццо Сфорца и за последующие два месяца я виделся с ней всего однажды, и то мельком.
Я же проводил время, предаваясь чтению, размышлениям и бесцельному хождению по галереям замка, а когда эти занятия мне надоели, начал подумывать о том, не отправиться ли мне к своей старушке матери и не заняться ли честным крестьянским трудом на том крохотном клочке земли, что все еще принадлежал нам.
Еще безрадостнее прошел великий пост, но на Святой неделе внезапное появление синьора Джованни внесло изрядное оживление в наше унылое существование. Он прибыл в одиночестве, грязный и изможденный, и его лошадь пала под ним в тот момент, когда он въехал в городские ворота. Позже он рассказал, как за одни сутки преодолел расстояние, разделяющее Рим и Пезаро, спасаясь от рук убийц, о которых его предупредила мадонна Лукреция. На другой день он отправился в свой замок в Градаре, надеясь укрыться там от опасностей, о которых мы могли только догадываться, и жизнь в Пезаро вновь стала напоминать стоячее болото.
Почему я не уехал оттуда в те безрадостные месяцы, что казались тогда бесконечными? Возможно, причиной тому был чей-то голос — и не был ли он плодом моего скучающего воображения? — неустанно нашептывавший, что мне еще предстоит послужить мадонне Паоле.
Следующий год, 1497-й от Рождества Христова, можно без преувеличения назвать роковым для семейств Сфорца и Борджа. В июне пришли известия о смерти герцога Гандийского [Герцог Гандийский — Джованни Борджа (1476-1497), брат Чезаре. В 1494 г. отец (папа Александр VI) назначил его командующим папскими войсками, которые вели тогда борьбу с родом Орсини, что вызвало зависть и неудовольствие Чезаре, которому молва приписала убийство брата. Титул герцога Гандийского Джованни получил в 1488 г. Убийству герцога Джованни автор посвятил рассказ «Ночь ненависти» (см.: Сабатини Р. Капризы Клио. СПб.; М., Прибой, 1994)], сопровождаемые слухами — насколько упорными, настолько же и необоснованными — о том, что в ней повинен не кто иной, как его старший брат, Чезаре Борджа. В том же месяце в Пезаро из Рима зачастили курьеры, и из обрывочных сведений, которые удавалось выудить из них, стало ясно, что папа Александр [Папа Александр VI — под этим именем в 1492-1503 гг. Святой престол занимал испанец дон Родриго де Борха Доме; итальянцы переделали звучание его фамилии на свой лад — Борджа] в категоричной форме требовал от синьора Джованни Сфорца дать согласие на развод с Лукрецией Борджа. Синьор Джованни вновь уехал из Пезаро, на сей раз в Милан, посоветоваться со своим могущественным кузеном Лудовико по прозвищу «Мавр» [Герцог Лудовико Мария Сфорца, прозванный Мавром (1452-1508), правил в Милане в 1494-1500 гг], и вернулся оттуда еще более угрюмый и мрачный, чем прежде. Подобно отшельнику, он вновь уединился в Градаре, и в декабре мы услышали, что развод состоялся. Эта новость, а также преданные гласности причины (о них, из соображений благопристойности, лучше все-таки умолчать), повлекшие за собой столь решительный шаг, отозвались взрывом презрительного хохота, который прокатился по всей Италии, долго еще потом потешавшейся над несчастным синьором Джованни.
- Предыдущая
- 17/49
- Следующая
