Вечера с историком - Sabatini Rafael - Страница 51

• Предыдущая
• 51/52
• Следующая

Он медленно поднялся, оглядывая Шарлотту злобными, будто у хорька, глазами.

— Сколько у тебя детей? — глумливо проскрипел он.

Щеки Шарлотты слегка порозовели, но тон холодного ответа остался спокойным и презрительным:

— Разве я не говорила, что незамужем?

Впечатление, которое стремился внушить Тенвиль, завершил его злобный сухой смех, и он уселся на место.

Настал черед адвоката Шово де ля Гарда, которому было поручено защищать Корде. Но какая тут защита? Шово запугивали: одну записку, с указанием помалкивать, он получил из жюри присяжных и другую, с предложением объявить Шарлотту безумной, — от председателя.

Однако Шово избрал третий путь. Он произнес превосходную краткую речь, которая не унижала подзащитную, но льстила его самоуважению. Речь была целиком правдива.

— Подсудимая, — заявил он, — с полнейшим спокойствием признается в страшном преступлении, которое совершила; она спокойно признается в его преднамеренности; она признает самые жуткие подробности — короче говоря, она признает все и не ищет оправдания. Это, граждане присяжные, — вся ее защита. В ее невозмутимом спокойствии и крайней самоотреченности, невзирая на близкое дыхание самой Смерти, мы не видим никакого раскаяния. Это противоестественно и можно объяснить лишь политическим фанатизмом, заставившим ее взяться за оружие. Вам решать, граждане присяжные, перевесят ли эти моральные соображения на весах Правосудия.

Жюри присяжных большинством голосов признало Шарлотту виновной, и Тенвиль встал для оглашения окончательного приговора суда.

Это был конец. Ее перевезли в Консьержери, в камеру приговоренных к гильотине; согласно Конституции, к ней прислали священника. Но Шарлотта, поблагодарив, отправила его восвояси: она не нуждалась в молитвах. Она предпочла художника Оэра, который по ее просьбе добился разрешения написать с нее портрет. В продолжение получасового сеанса она мирно беседовала с ним, и страх близящейся смерти не лишил ее присутствия духа.

Дверь отворилась, и появился палач Сансон, проводивший публичные казни. Он внес красное рубище — одеяние осужденных за убийство. Шарлотта не выказала ни малейшего испуга, лишь легкое удивление тому, что проведенное с Оэром время пролетело так быстро. Она попросила несколько минут, чтобы написать записку, и быстро набросала несколько слов, когда ей это позволили; затем объявила, что готова, и сняла чепец, дабы Сансон мог остричь ее пышные волосы. Однако сначала сама взяла ножницы, отрезала прядь и отдала Оэру на память. Когда Сансон собрался вязать ей руки, она сказала, что хотела бы надеть перчатки, потому что запястья у нее покрыты ссадинами и кровоподтеками от веревки, которой их скрутили в доме Марата. Палач заметил, что в этом нет необходимости, поскольку он свяжет ее, не причиняя боли, но пусть она делает, как пожелает.

— У тех, разумеется, не было вашего опыта, — ответила Шарлотта и без дальнейших возражений протянула голые ладони. — Хотя меня обряжают для смерти и делают это грубые руки, — промолвила она, — они все-таки приближают меня к бессмертию.

Шарлотта взошла на повозку, поджидавшую в тюремном дворе, и осталась в ней стоять, не обращая внимания на предложенный Сансоном стул, дабы продемонстрировать народу свое бесстрашие и храбро встретить людскую ярость. Улицы были так запружены народом, что телега еле плелась; из гущи толпы раздавались кровожадные возгласы и оскорбления обреченной женщине. Два часа потребовалось, чтобы достичь площади Республики. Тем временем над Парижем разразилась сильнейшая летняя гроза, и по узким улочкам устремились потоки воды. Шарлотта промокла с головы до пят, красный хитон облепил ее, словно сросшись с кожей, и являл миру лепную красоту девушки. Багряное одеяние бросало отсвет на лицо Шарлотты, усиливая впечатление ее глубокого спокойствия.

Вот тогда-то, на улице Сент-Оноре, куда мы наконец добрались, и вспыхнула трагическая любовь.

Здесь, в беснующейся толпе зевак, стоял высокий, стройный и красивый молодой человек по имени Адам Люкс. Его направили в Париж чрезвычайным депутатом Национального Конвента от города Майнца. Он был благородным, образованным молодым человеком, доктором философии и одновременно медицины, которой, впрочем, не практиковал по причине своей чрезмерной чувствительности, внушавшей ему отвращение к анатомическим исследованиям.

Человек экзальтированный, он рано и неудачно женился и жил теперь с женою врозь — частый удел тонких натур. Подобно всему Парижу, он следил за каждой деталью процесса и приговора суда и собирался взглянуть на эту женщину, к которой питал невольную симпатию.

Телега медленно приближалась, вокруг звучали выкрики и проклятия, и наконец он увидел Шарлотту — прекрасную, спокойную, полную жизни, да еще с улыбкой на устах. Адам Люкс окаменел и завороженно смотрел на девушку. Затем, невзирая на опасность, снял шляпу и молча отсалютовал, воздавая ей дань уважения. Она его не заметила, да он и не думал, что заметит. Он приветствовал неотзывчивый образ святей. Телега проползла мимо. Люкс повернул голову и долго провожал Шарлотту глазами. Затем, работая локтями и расчищая путь сквозь толпу, он, словно в трансе, двинулся вперед, устремив взгляд на девушку.

Когда голова Шарлотты Корде пала, Адам Люкс стоял рядом с эшафотом. До самого конца взирал он на благородное выражение неизменно спокойного лица, и в гуле, разросшемся после свиста падающего ножа, внезапно раздался его голос.

— Она более велика, чем Брут! — воскликнул он и добавил, обращаясь к тем, кто в изумлении обернулся на него. — Было бы счастьем умереть вместе с нею!

Адам Люкс страдал, что остался жив. Это произошло, в основном, потому, что всеобщее внимание в тот миг было приковано к подручному палача, который, подняв отрубленную голову Шарлотты, дал ей пощечину. Предание гласит, что мертвое лицо должно покраснеть. Ученые до сих пор муссируют этот вопрос, и некоторые видят в том доказательство, что сознание покидает мозг не тотчас после обезглавливания.

Когда Париж той ночью уснул, кто-то тайно расклеил по стенам листовки, восхвалявшие Шарлотту Корде как мученицу республиканизма и освободительницу страны и где она сравнивалась с величайшей героиней Франции Жанной д'Арк. То была работа Адама Люкса, и он не делал из этого секрета. Образ Шарлотты так подействовал на воображение впечатлительного мечтателя ж воспламенил в душе такой энтузиазм, что он крайне беспечно выплескивал эмоции и фанатично признавался в неземной любви, которую в последнее минуты жизни внушила ему Шарлотта.

Через два дня после казни Люкс выпустил длинный манифест; в нем он убеждал, что чистота побуждений вполне оправдывает поступок Шарлотты, превозносил ее наравне с Брутом и Като и страстно призывал воздать ей благоговейные почести. Здесь-то и было применено слово «тираноубийство». Он открыто подписал документ своем именем, понимая, что за свое безрассудство заплатит жизнью.

24-го июля, ровно через неделю после того дня, когда он видел смерть Шарлотты, его арестовали. Влиятельные друзья сумели получить для него гарантию прощения и освобождения при условия публичного отречения от написанного. Но он насмешливо и презрительно отверг это условие и с жаром заявил, что последует за той, которая зажгла в нем безнадежную, неземную любовь и сделала невыносимым его существование в этом мире.

Друзья продолжали бороться за него. Суд над Адамом Люксом удалось отложить. Они уговорили доктора Веткэна засвидетельствовать безумие Люкса, которого свел с ума взгляд Шарлотты Корде. По их просьбе он составил документ, рекомендующий, ввиду несчастья молодого врача, проявить к нему милосердие и отправить в госпиталь либо в Америку. Адам Люкс разозлился, когда услыхал об этом, и яростно возражал против голословных утверждений доктора Веткэна. Он обратился в газету монтаньяров, и та опубликовала 26 сентября его декларацию, в которой он утверждал, что пока не сошел с ума настолько, чтобы у него все еще оставалось желание жить, и что стремление встретить смерть на полпути есть доказательство его разумности.

• Предыдущая
• 51/52
• Следующая