С мешком за смертью - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/33
• Следующая

Около мельницы открылась ярмарка. Вдоль поезда на подмостях из шпал и досок мурманцы выложили свои товары. За порядком и чтобы не было воровства, следили вооруженные от мурманцев и фронтовиков; мужики выбирали товар и получали квиток от вагонного приказчика, чтобы у мужика приняли в уплату за товар столько-то пудов пшеницы или ржи. С этим квитком в руках мужик въезжал с возом на весы; взвесив и ссыпав, с пометкой номера квитка мелом на дуге и в квитке, что зерно сдано, ехал или шел за товаром к вагону. Везде стояла крепкая ругань — спорили о ценах, о расчете, пахло дегтем, новым хлебом, дымом, лошадиным потом, паром, ладаном сосны, мануфактурой — новым ситцем.

В первые дни принимали в товарообмен и на помол до ста возов. Мужики стояли вокруг мельницы станом. В лесу и на поляне полыхали ночью сотни костров. Неделя со дня пуска была на исходе, и на мельнице все еще работали только элеваторы силосов: с воза зерно высыпали на пол, рабочие и мужики дружно подгребали лопатами к нависшим над самым полом соплам, которые в минуту, захлебываясь, втягивали целый воз пшеницы.

Вместе с зерном сопла забирали и всю пыль, какая всегда есть в плохо вывеянном крестьянском зерне, — от этой-то пыли, когда сыплют зерно, у всех першит в горле, от нее же на плохих мельницах и развиваются грудные болезни среди рабочих. На этой мельнице вся пыль вытягивалась автоматически вместе с зерном, и в приемном амбаре никто из работников не кашлял…

Из сосунов зерно поднималось вверх и первым делом шло на магниты. Марк удивлялся в первый раз, когда ему крупчатник показал работу магнитов: редким и тихим током зерно перекатывалось из узкой щели через ряд стальных намагниченных полос, оставляя на них приставшими мелкие ржавые гвоздики, обломки подков, жестянки, сломанные иглы, обрывки проволоки — что на глаз в зерне никак не заметить. Тут был поставлен мальчик, чтобы от времени до времени снимать с магнитов щеткой вороха прилипших железок…

С магнитов зерно шло на шумные веялки-сортировки. Это отделение было наглухо закрыто железными люками, из него зерно выходило полновесным, освобожденным от пыли и охвостья — пыль поглощалась водой, а не выпускалась в воздух. Вместо пыли внизу мельницы в канаву из трубы стекала черная жидкая грязь. Зерно, охвостье[93] и мякина шли снова вниз, каждое по своей течке. Мякина и охвостье — в закрома, откуда их по весу и расчету выдавали обратно мужикам на корм скоту и птице. А полновесное зерно шло на тарары; медленно вращаясь, их блестящие барабаны выливали в одну сторону поток отборной чистой золотисто-серой пшеницы, а в другую — иссиня-черную ленту куколя. Из-под куколеотборников почти горячая от всей этой передряги пшеница снова поднималась под самую крышу мельницы, где ее в открытых желобах в прохладном токе электрических вентиляторов винтами Архимеда, мешая, двигали к силосам, куда зерно падало золотым дождем.

Так пять дней работала мельница только одной своей половиной, и когда крупчатнику сказали, что в приеме на дуге поставлен 1001 номер воза, а привоз нынче двести возов, он, наконец, решил, что мельница заряжена, — пустил размольные вальцы и сеялки. Ожила и вторая половина мельницы. Зазвенели размольные станки с чугунными и фарфоровыми вальцами… В течках за стеклом показалась, словно первый снежок в октябре, крупка… Задрожали в неистовой лихорадке сортировки, зашелестели шелковые сита.

Василий Васильевич неутомимо бегал с пола на пол: учил, показывал, помогал надеть сбежавший погон, прочкнуть закупоренную течку, продуть засорившееся сито. Но, как бы экстренно его куда ни звали прибежав мальчишки, крупчатник не упускал случая выпить стакан чаю, присев на стул, поставленный около отгороженной стеклянными стенами комнаты, где гудела динамо. Самая трудная работа досталась мальчишкам, которые то и дело носились с чайником вниз по лестнице и по двору к Глафире Петровне за крутым кипятком…

Всюду за крупчатником носился и Марк.

Василий Васильевич никогда не давал прямого указания мальчику, приставленному к аппарату, а говорил все Марку, оставляя их затем вдвоем, а сам, ловя счастливое мгновение, наливал себе стаканчик чаю и пил, сначала ловко кинув в рот маленький кусочек сахару. У него был полный карман таких кусочков. Рафинад выдали мурманцы; крупчатник заявил:

— Без сахару я не работник.

Глафира Петровна научила Аню стричь сахар на мелкие кубики щипцами — девочка настрижет уже почти целую шкатулку (из орехового дерева с замочком), а крупчатник утром заберет горсть и снова надо стричь…

Из мельницы Василий Васильевич совсем не выходил и ничего не ел целый день. К концу работы он подходил к оконцам счетчиков, которые суммировали работу всех автоматических весов мельницы и, подсчитав мелком на тут же повешенной грифельной доске, сколько «итого» пудов, делал на доске росчерк, если сумма достигала «перевала», и включал ток сигнальных колоколов: внизу в приемной, на дворе, в машинной поднимался дребезжащий звон и тотчас медленно снижались пение и звон; начинала замедленнее двигаться машина, за стеклышками исчезали струи муки — и через полчаса мельница стояла.

Тогда Василий Васильевич снова подходил к оконцам счетчиков, из некоторых еще мелькали цифры, потому что и после останова машины кое-где «товар» шел еще самотеком. Крупчатник звал к себе Марка. Наконец, легкий удар в колокольчик говорил, что ни на одних весах нет груза, и цифры во всех счетчиках переставали двигаться…

— Вот смотри, Марочка, что за чудесная машина. Эта красная цифра — все, что мельница с утра приняла; а эта белая — все, что отдала: тут и пыль сосчитана; видишь, сегодня тридцать семь пудов пыли. Красная 6032, белая 6035… Видишь, никого, голубушка, не обманула. В инструкции так и сказано — разница в показаниях белого и красного счетчиков не должна превышать пяти. В противном случае, налицо серьезная порча автомата. Вот ты и подумай, сломается тут винтик — ведь, часовщик нужен! Да! А у меня дома часы каждый день на десять минут отстают… Вот, милый, заведи ты в России такую машинку, а придет мужик и говорит: «смели мне десять пудов ячменю на солод, сына „жаню“, кулагу затирать на пиво завтра надо». Да, милый! Идем-ка обедать.

Выходя из затихшей мельницы, первые дни Марк каждый раз останавливался на дворе и с недоумением оглядывал высокие, красные, гладкие стены мельницы. Раньше ему паровоз представлялся машинным чудом; здесь, в этих кирпичных стенах был сложен в тысячу раз более чудесный механический организм; внизу на дворе галдели мужики в посконных синих или красных домотканных штанах, в рубахах с красными ластовками, бабы в невиданных давно синих сарафанах поверх холщевых рубах, повязанные за уши белыми платками. И стояла предзакатная, слегаясь на ночь, золотая дымка пыли.

В застрехах сарая ворковали несколько пар сизых голубей — вернулись с полей на скрип телег.

В две недели мурманцы почти расторговались. Напоследки закупили дров с тем расчетом, чтобы наверное с простоями хватило до Ленинграда. Рессоры вагонов заметно подались под грузом. Внутри вагонов для людей немного оставалось места.

Починочная бригада поезда все время возилась над котлом мельницы, приводя его в порядок. С ними вместе, помогая, работали несколько бакшеевских солдат. Бакшеев откуда-то из дальней деревни вывез печников, которые снова замуровали котел. Его испытали паром из локомотива: ничего — давление держит хорошо, только нет арматуры: манометра, водомерного стекла и еще кой-какой мелочи, без которой, однако, котел пустить в работу невозможно.

Мурманцы стали подумывать о том, что пора «ко дворам», к тому же и с магистрали были хорошие вести. Красные зашли от Борисоглебска в тыл казакам, и на линии Москва — Саратов восстановилось сквозное движение поездов. Надо было пользоваться этим временным, быть может, улучшением, чтобы проскочить с маршрутом на Москву, а если это не удалось бы, то пробиваться на Тулу — Вязьму — Лихославль.

• Предыдущая
• 28/33
• Следующая