Меч ислама - Sabatini Rafael - Страница 37

• Предыдущая
• 37/75
• Следующая

Он поставил бокал на стол и чуть повернул голову, глядя Джанне в лицо. Веселящиеся сотрапезники не обращали на них внимания, и голос Просперо тонул в гвалте и смехе.

— Что могло бы сделать тебя счастливой, моя Джанна? Серьезные и мечтательные глаза ее на бледном овальном лице пристально рассматривали его.

— Возможно, твой ответ на мой вопрос. Я должна получить его, чтобы разобраться в себе. — И она повторила: — Ты больше не хочешь мстить? Прошлое действительно забыто?

Просперо невозмутимо выдержал ее пытливый взгляд. Его подвижные губы тронула легкая улыбка.

— Прошлое действительно забыто, — уверил он ее, поскольку только что сделал окончательный выбор. И тут же, будто в награду, к нему вернулись спокойствие и безмятежность. Он словно сбросил с себя какой-то мерзкий кокон, сковывавший движения, и вновь стал свободным, преданным и пылким возлюбленным. Почувствовав это, Джанна впервые за последнее время ощутила себя счастливой.

Просперо завел речь о свадьбе, которая состоится после его возвращения из похода на мусульман. До сих пор он, казалось, боялся затрагивать эту тему, но сейчас в его радостных словах были слышны такие благоговение и трепет, что Джанна впала в восторженный экстаз. Заметив издалека, что они оживленно беседуют, синьор Андреа многозначительно улыбнулся им, словно давая свое благословение, а потом поднял и осушил за них бокал рейнского.

Позже, гораздо позже, когда кончился пир, погас свет и ушли все гости, Джанна пожелала адмиралу доброй ночи. Он наклонился к ней:

— Твои глаза сияют счастьем, Джанна. Я надеюсь, ты довольна мной? С дрожью в голосе она ответила:

— Да.

— Я рад, что ты счастлива. Твой Просперо достоин тебя, а это — высокая похвала. Насколько я его знаю, он вернется домой, к тебе, увенчанный лаврами.

Наутро император отправился в Болонью, где должен был получить из рук папы корону Каролингов, которой добился путем выборов (правда, не обошлось и без подкупа). Затем он намеревался проследовать в Германию, где развитие событий требовало его присутствия.

На следующий день флот, неся все вымпелы и флажки, под орудийный салют отплыл к берберскому побережью. Такая помпезность была бы уместна при триумфальном возвращении домой, но уж никак не при отбытии в поход.

Не считая вспомогательных транспортных судов, трех бригантин и полудюжины фелюг, флот состоял из тридцати галер, мощных и хорошо оснащенных. Пятнадцать из них принадлежали Дорио, двенадцать — неаполитанской эскадре, включая семь судов под командованием капитана Просперо (они были его собственностью). Оставшиеся три были испанскими, ими командовал дон Алваро де Карбахал, мореплаватель, которого ценил сам император.

Возвышение преобразило Просперо. Он примирился и с Джанной, и со своей совестью. Кардинал Адорно отпустил ему грехи, благословил и в конце концов поздравил. На мгновение, которое он не забудет никогда, Просперо заключил в объятия Джанну, заключил с любовной страстью, которой не свойственны никакие сомнения и дурные предчувствия. Он сказал ей, что хотел бы сыграть свадьбу сразу же по возвращении из похода.

Не желая гневить свою мать в миг расставания, Просперо постарался внушить ей, что примирение по-прежнему остается ложным, а мадонна Джованна Мария Мональди Дориа — вовсе не его Дама из сада.

Известно, что душа поэта, освобожденная от оков, снова начинает петь. Поэтому Просперо по пути к берберийским берегам возобновил работу над «Лигуриадами». В эти дни он написал несколько песней, посвященных визиту императора в Геную, а также торжественному отплытию флота с карательной экспедицией против корсар-язычников, прочно обосновавшихся на побережье Северной Африки от Триполи до границ с Марокко.

Дориа намеревался бросить прекрасно оснащенный флот на Алжир. Нанеся удар, который позволил бы ему захватить столицу Хайр-эд-Дина, он надеялся сковать корсарское царство. По пути Дориа посчастливилось встретить французский корабль, с которого его предупредили, чтобы он не надеялся застать Хайр-эд-Дина врасплох. Главарь корсаров, по всей видимости, имел хороших разведчиков. Экспедиция, цели которой не скрывались, слишком долго собиралась в путь. Оповещенный о ней, Барбаросса собрал в Алжире флот, превосходящий императорский, чтобы дать достойный отпор врагу.

Известия, полученные Дориа, когда он находился в двухстах пятидесяти милях к юго-западу от Сардинии и менее чем в ста милях от места назначения, вынудили его сделать остановку. На борту своего галеаса «Грифон» он созвал военный совет и пригласил на него шестерых главных капитанов. Наиболее авторитетным среди них был генерал-капитан Просперо. Остальные — Джанеттино и Филиппино Дориа, Гримальди, двоюродный брат князя Монако, старый друг Просперо, Ломеллино и дон Алваро де Карбахал.

Дориа признался им, что, лишившись преимущества внезапного нападения, он едва ли сейчас может исполнить свой долг перед императором и успешно атаковать флот алжирцев.

Его племянники, так же как и Ломеллино, и думать не смели по-другому. Гримальди, имевший доводы против, выдвигал их осторожно и ненавязчиво. Точно так же осторожно высказывался и дон Алваро. Главенство неожиданно перешло к Просперо.

— Если бы император, — начал тот спокойно, — не желал победы своего флота, он бы никогда не послал экспедицию.

И дон Алваро тут же поддержал его, сказав: «Да будет воля Божья». Это был господин лет сорока, с изысканными манерами, уже облысевший, но с иссиня-черной бородой, с темными живыми глазами, казавшимися удивленными из-за постоянно вздернутых бровей. Если оба племянника и Ломеллино с осуждением смотрели на дерзкого Просперо, а Гримальди теребил бороду, не зная чью принять сторону, то дон Алваро в открытую улыбался.

Адмирал сдержал раздражение.

— Рисковать можно по-разному. Вы и без меня знаете, что опрометчивость на войне порой бывает мало чем лучше трусости.

— Думаю, в данном случае пойти вперед было бы вовсе не опрометчиво, — возразил Просперо.

Джанеттино тотчас же ощетинился.

— Если ты хочешь что-то сказать, говори прямо. Просперо вздохнул. Ему стоило немалых усилий сохранять мир с этими задиристыми родственниками Дориа.

— Я выскажусь откровенно, когда того захочу, — спокойно ответил он.

Слово взял Андреа. Его сообщение сводилось к тому, что Барбаросса направил капитанам корсаров послания с призывом поступить к нему на службу: в Шершел — старому приятелю Дшагут-рейсу; в Зерби — другому бичу христианства, Синай-рейсу, еврею из Смирны, подозревавшемуся в колдовстве, потому что он мог определить магнитное склонение с помощью арбалета, и Эйдину, которого испанцы называли Дьяволом-молотильщиком.

— У нас много причин начать штурм, — сказал Просперо. — Надо атаковать, пока корсары не получили подкреплений. Но Дориа покачал головой:

— У меня имеются сведения, что он уже достаточно силен. Дон Алваро тут же парировал:

— Я не думаю, что его флот сильнее нашего.

— Но его поддерживают пушки крепостей.

— Превосходство нашей артиллерии, — ответил Просперо, — вне всякого сомнения. На карту поставлена вера в могущество христиан, — продолжал он едва ли не умоляюще. — Чтобы поддержать ее, надо удвоить мужество. Эти корсары до того распоясались, что чувствуют себя хозяевами наших морей.

— Хозяева! — усмехнулся Филиппино.

— Да, хозяева, — настойчиво сказал Просперо. — Мавры в Андалузии уже обращаются к Барбароссе за помощью. Пока еще ни один кастильский корабль не попытался положить конец морскому разбою. Барбаросса же вывез множество испанских ценностей. А в Алжире, как нам стало известно, по милости неверных остается более семи тысяч христиан-невольников. Прекратить сейчас нашу кампанию, значит навлечь на себя презрение Барбароссы и позволить ему еще больше обнаглеть.

— Хорошо сказано, — поддержал его дон Алваро, — хорошо сказано. Господин адмирал, об отступлении не может быть и речи.

• Предыдущая
• 37/75
• Следующая