Меч ислама - Sabatini Rafael - Страница 19

• Предыдущая
• 19/75
• Следующая

— Короче говоря, нет никого. А их — трое. Он ощупью проверил свое оружие. Его правая рука потянулась к мечу, левая — к кинжалу, висящему на бедре.

— Вам придется принять гостей, — сказал Просперо. Хозяйка сжала его руку. Голос ее дрожал.

— Еще успеем, если они вас найдут. Но этого не случится. Вы только спрячьтесь получше.

И она опять указала на живую изгородь.

На дверь снова посыпались удары, потом их сменил поток отвратительных ругательств и проклятий, изрыгаемых одним из громил. На мгновение их голоса слились в невнятный гомон, около двери началась возня, затем все стихло, и вдруг послышался топот ног удиравших бандитов.

Просперо и женщина застыли на месте, прислушиваясь к звукам за стеной до тех пор, пока шум не замер в отдалении. Просперо был удивлен и смущен. Женщина улыбалась с видом человека, знающего, в чем дело.

— Что могло их так испугать? — спросил он наконец.

— Призрак чумы. Они увидели крест на двери. Я собиралась показать его им, если бы они выломали калитку. Мало кто не боится этого знака,

— она облегченно вздохнула и печально посмотрела на Просперо. — Я благодарна судьбе за возможность вернуть вам мой долг. Это счастливый случай.

— Тут меньше случайного, чем вы думаете. Я случайно избрал этот путь для бегства, но, оказавшись здесь, подумал, что пришло время потребовать долг.

— Понимаю, — сказала она. — Мне следовало бы предложить вам нечто большее. Вы очень рискуете, оставаясь тут. Даже дышать здешним воздухом опасно.

— Существует ли безопасность вообще?

— Вы ведь не рассчитывали на такое, когда бежали сюда?

— Но это было в прошлой жизни. Теперь я родился вновь. Было достаточно светло, и он увидел, что хозяйка недовольно нахмурилась.

— Синьор, я не могу оказать вам гостеприимство. У вас более нет никаких оснований задерживаться здесь.

— Оснований — возможно. Но есть ряд причин. Если я уйду отсюда, я могу потерять жизнь, которую вы мне сохранили. Во всей Генуе нет уголка, где я мог бы укрыться.

— Что же мешает вам покинуть этот город? — спросила она, и голос ее был похож на голос ангела.

— Вы, — отвечал Просперо. — Ворота не откроются. Я остаюсь, по крайней мере, до завтра.

Женщина промолчала. Осенив себя крестным знамением, она опустила голову и принялась бормотать молитву. Служанка присоединилась к госпоже. Обнажив голову, Просперо стал молиться вместе с ними.

Закончив, она взглянула ему в лицо, о чем-то размышляя. Пригласить беглеца в дом нельзя: болезнь сразит его с неменьшим успехом, чем сталь клинка. В доме умирает от чумы слуга. Остается только павильон, в который она перебралась после выздоровления. Даже воздух кругом заражен. И если отчаянное, безвыходное положение вынудило Просперо рискнуть, она не прогонит его. Да, надо оставить Адорно здесь. Иначе нельзя.

— Госпожа, — сказал Просперо, — здесь я рискую не больше, чем в любом другом уголке Генуи.

— Пусть будет так. Идемте, — она повела его через неухоженную лужайку, по тисовым аллеям за пруд, где смутно белел в сумерках мраморный тритон. Наконец они подошли к ступеням, ведущим в павильон. Здесь их встретили голуби. Хлопая крыльями, стая, будто облако, опустилась на плечи хозяйки.

— О, мои бедные птички, разве я могу забыть о вас? Она открыла шкатулку и стала горстями рассыпать зерно.

— Им повезло больше, чем вам. Вы отправитесь спать без ужина. Мы можем предложить вам только вино и яйца. Они не принесут вам вреда, если вы сами разобьете их. Но любая другая пища здесь будет для вас ядом.

Она окликнула женщину, следовавшую за ними, и послала ее вперед зажечь свет. Потом они поднялись в круглую комнату, облицованную цветным мрамором, с выложенным порфиром полом. Обставлена она была с восточной роскошью. Такое не редкость в домах генуэзской и венецианской знати. Тут стоял диван, покрытый шелковистым ковром, привезенным из Персии; бронзовый столик с хрустальной вазой, полной лилий; позади него лежали лира и два-три свитка тонкого пергамента. Несколько обитых бархатом кресел и изукрашенный свадебный сундук; на малахитовой подставке в виде колонны — увитый виноградной лозой и плющом стройный бронзовый Вакх note 19. Освещалось все помещение мягким пламенем двух лампад на стене, зажженных служанкой Боной. Осмотревшись, Просперо подумал, что именно такой он и представлял себе обитель небесного создания.

Бона отправилась в дом за провизией — вином и яйцами.

— Ни слова о случившемся Амброджо, — предостерегла ее госпожа. Она пригласила Адорно сесть и чувствовать себя, как дома.

— Дом мне теперь не нужен, — сказал Просперо. — Я нашел и убежище, и святилище.

— Вы имеете в виду этого языческого бога? — Она бросила взгляд на смеющегося Вакха. — Вряд ли его достаточно, чтобы превратить павильон в святилище, хотя я и перенесла фигурку сюда. А вот укрытие — да. Причем, возможно, не только от опасности, которой вы избежали, но и от угрозы, с которой столкнулись уже здесь.

Она не дала ему возможности ответить, продолжая рассказывать о себе. Женщина, казалось, хотела дать ему какие-то разъяснения.

Он узнал, что сейчас она одна в этом громадном дворце, охраняемом лишь ее служанкой Боной и двумя слугами, о которых она уже говорила. Один из них стар и слаб, другой настолько тяжело болен, что, вероятнее всего, не выживет. Сама она заразилась чумой давно, два месяца назад. Происходит она из знатного рода Мональди. Сирота, живет здесь, во дворце своего дяди, маркиза Фенаро, который заболел чумой незадолго до нее. Поскольку он тогда был в Падуе, ее тетка спешно отправилась к больному мужу. После его кончины она не отважилась вернуться в Геную. За заболевшей ее племянницей ухаживала Бона, которая скорее умерла бы, чем бросила в беде свою хозяйку. Именно ей она и обязана жизнью. Верная душа. Бона всегда была возле ее изголовья, сражаясь с болезнью, и победила ее. Сама же она была невосприимчива к чуме. поскольку, как и старый Амброджо, переболела ею в молодости. Беппо, единственный из слуг (кроме Амброджо), который не сбежал, на удивление долго не поддавался болезни, но все-таки слег несколько дней назад.

Вот и все, что успела сказать Просперо хозяйка, пока служанка выполняла поручение.

Когда вошла запыхавшаяся Бона, госпожа встала.

— Теперь я покидаю вас. Бона принесла вам все, чем может снабдить вас мой бедный дом. Мы еще увидимся до вашего ухода.

Он быстро поднялся, и какое-то мгновение они стояли лицом к лицу, всматриваясь друг в друга.

— В грустную минуту расставания я тщетно буду искать слова благодарности, — проговорил Просперо. Она покачала головой.

— Вы забыли, что я только возвращаю долг. Доброй ночи, синьор, желаю вам приятного отдыха.

Женщина быстро вышла, шелестя жесткой серебряной парчой, а он, выйдя в прихожую, смотрел ей вслед до тех пор, пока тускло мерцающая фигура не растворилась во мраке.

Просперо услышал за спиной голос Боны. Та принесла бутыль вина, несколько яиц в корзинке, стакан для воды, хрустальный бокал и вазочку меда.

— Все это, по крайней мере, не причинит вам вреда, — сказала служанка. — Ничья рука, кроме моей, не дотрагивалась до этих сосудов. Все протерто уксусом. Мед — очень хорошее лекарство от любой заразы. Можете есть его без опаски. Яйца разобьете сами. Не нужно ли вам еще чего-нибудь, синьор?

Едва Бона заговорила, Просперо вздохнул и повернулся к ней. Теперь, увидев ее пытливый взгляд и простое открытое крестьянское лицо, он невольно улыбнулся. Благодаря своей улыбке, Просперо снискал себе дружеское расположение множества людей.

Поблагодарив Бону, Просперо отпустил ее. Он, казалось, не спешил приступать к ужину. Когда Бона удалилась, беглец опять подошел к дверям и долго стоял, опершись о колонну. Его глаза привыкли к темноте, и он начал различать контуры окружающих предметов: кипарисы, замершие в прохладном ночном воздухе; стальной блеск воды и слабое сияние мраморного тритона, нависавшего над ней. Внезапно в одном из окон дворца замерцал свет, словно чьи-то глаза сверкнули, поймав его пристальный взгляд. Просперо замер. Когда свет погас, он медленно вернулся в павильон и запер за собой дверь. Адорно налил себе вина, выпил, и оно показалось ему прекрасным. Расстегнув и сняв портупею и оружие, Просперо бросил их на кресло. Сна не было. В его сознании, казалось, бушевал вулкан. Кровь прилила к голове, глаза лихорадочно засверкали. Он открыл шкаф эбенового дерева, стоявший у противоположной стены, нашел перо и бумагу и подвинул к столу кресло.

• Предыдущая
• 19/75
• Следующая