Меч ислама - Sabatini Rafael - Страница 1

• 1/75
• Следующая

На расстоянии ружейного выстрела от берега, в том самом месте, где вода из изумрудной становилась сапфировой, стояли на якорях галеры с парусами, поникшими в неподвижном мареве августовского полудня. Андреа Дориа note 1 следил за заливом от скалистого мыса Портофино на востоке до далекого Капо-Мелле на западе. Он видел, что эскадра перекрывала все морские подходы к сияющей мраморным великолепием великой Генуе, поднимавшейся террасами в объятиях окружающих ее гор.

В тылу длинного ряда кораблей расположилась вспомогательная эскадра, семь судов. Богато украшенные и позолоченные от носа до кормы, они несли на верхушках своих мачт папские флаги: на одном — ключи Святого Петра, на другом — регалии Медичи, к дому которых принадлежал его святейшество. По каждому из красных бортов располагались тридцать массивных весел, похожие на гигантский, наполовину сложенный веер.

В шатре — так называлась роскошная папская каюта, в сибаритской обители, увешанной коврами и сверкающими восточными шелками, восседал папский капитан, знаменитый Просперо Адорно, мечтатель и боец, солдат и поэт. Поэты ценили в нем великого воина, тогда как воины отдавали должное его таланту выдающегося стихотворца.

Как поэт Просперо взывает к вам из «Лигуриад», бессмертной эпической песни морю, предмет которой провозглашен в ее первых же строках:

Io canto i prodi del liguro lido,

Le armi loro e la lor, virtu.note 2

Как солдат он, пожалуй, достиг таких высот славы, каких никогда не достигали другие поэты. Ему было тридцать лет и он уже прославился как морской кондотьер note 3. Четыре года назад в сражении при Гойалатте его искусство и отвага спасли великого Андреа Дориа от рук Драгут-реиса, анатолийца, прозванного за свои подвиги Мечом Ислама. Слава его как человека, спасшего христиан от поражения, облетела Средиземноморье. А когда впоследствии Дориа перешел на службу к королю Франции, Просперо Адорно стал капитаном папского флота.

Теперь, когда его святейшество вступил в союз с Францией и Венецией против императора note 4, чьи армии поразили мир разграблением Рима в мае 1527 года, Андреа Дориа как адмирал Франции и первый мореплаватель своего времени стал главнокомандующим союзного флота; и таким образом Просперо Адорно вновь оказался на службе под началом Дориа. На первый взгляд, это поставило его в двусмысленное положение, заставив поднять оружие против республики, где его отец был дожем. В действительности, однако, целью кампании было избавление стонущей Генуи от императорского ига, а блокада должна была восстановить независимость его родины и превратить его отца из марионеточного правителя во влиятельного владыку.

С того места, где сидел Просперо, через арку шатра судно открывалось во всей длине до самого полубака, бастионом возвышающегося на носу корабля. Вдоль узкой палубы между скамьями для гребцов медленно шагали два раба-надсмотрщика; у каждого под мышкой была зажата плеть из сыромятной буйволовой кожи. По обе стороны от этой палубы, несколько ниже ее уровня, дремали в своих цепях праздные рабы. У каждого весла было по пять человек, всего — триста; несчастные представители разных рас и вероисповеданий: смуглые и угрюмые арабы, стойкие и выносливые турки, меланхоличные чернокожие тунисцы из Суса note 5 и даже враждебно настроенные христиане, все породненные общей бедой.

Внезапный сигнал трубы нарушил покой капитана. Перед входом в шатер появился почтительный офицер.

— Синьор, приближается шлюпка главнокомандующего.

Просперо мгновенно, одним упругим движением, вскочил на ноги. Именно эта атлетическая легкость, широкие плечи, тонкая талия и создавали образ воина. Из-за большого лба чисто выбритый подбородок Просперо казался узким, а широко поставленные задумчивые глаза и крупный подвижный рот не очень вязались с профессией солдата. Это было лицо, не унаследовавшее и малой толики чарующей красоты его пылкой и недалекой матери-флорентийки, Аурелии Строцци, запечатленной на портретах Тициана. Только бронзовые волосы и живые голубые, хотя и не столь красивые глаза повторились в ее сыне. По строгому богатству его платья, кованому золотому поясу без всякого орнамента, косо ниспадавшему на бедра, тяжелому кинжалу можно было определить, что его вкусы воспитывались изысканным Балдассаре Кастильоне note 6.

Он поджидал на корме двенадцативесельную шлюпку, несущую белый штандарт, расшитый золотыми королевскими лилиями, и не шелохнулся, когда по короткому трапу на палубу корабля из нее поднялись три человека. Это были Андреа Дориа и его племянники, Джанеттино и Филиппино.

Первым на борт поднялся Андреа. Мужчины из дома Дориа не отличались привлекательностью, но во внешности этого мужественного шестидесятилетнего человека с грозно насупленными рыжими бровями, огромным носом и длинной огненной бородой сквозило достоинство, а манеры отличались сдержанным благородством. В тяжелой нижней челюсти чувствовалась сила; высокий открытый лоб выдавал ум, а в глубоко посаженных узких глазах пряталось лукавство. Несмотря на возраст, он держался живо и энергично, будто сорокалетний.

Джанеттино, проследовавший за ним, был грузен и неуклюж. Его лицо

— крупное, гладко выбритое, с длинным носом и маленьким подбородком — было женоподобным и потому, даже не будучи уродливым, производило отталкивающее впечатление. Выпученные глазки казались подленькими, а маленький рот свидетельствовал о раздражительности. В своем стремлении подражать холодному достоинству дяди Джанеттино сумел достичь лишь воинственной заносчивости. Люди считали его племянником Андреа Дориа. На самом же деле он был сыном его дальней и бедной родственницы, который мог бы унаследовать дело отца — шелковую мануфактуру и торговлю, если бы не любящий устраивать судьбы своих родственников дядя. Его наряд демонстрировал склонность к щегольству. Разноцветные рейтузы и рукава с модными буфами и разрезами смущали глаз черно-бело-желтой пестротой.

Возраст обоих племянников приближался к тридцати годам. Оба были черноволосы и смуглы. На этом сходство между ними заканчивалось. Филиппино, одежда которого была столь же сдержанна, насколько кричащим был костюм Джанеттино, двигался быстрой и легкой походкой, слегка сутулясь, тогда как его кузен выступал важно, горделиво выпрямившись. В лице Филиппино не было изъянов, свойственных Джанеттино. Мясистый нос с горбинкой слегка нависал над короткой верхней губой; глаза цвета речного ила были полуприкрыты; короткая черная борода прикрывала подбородок. На перевязи из черной тафты он держал забинтованную правую руку. Манеры его выдавали хандру и угрюмость. Едва войдя в шатер и не ожидая, как того требовала учтивость, пока заговорит дядя, Филиппино первым — и весьма злобно — повел речь.

— Наше доверие к вашему отцу, синьор Просперо, вчера ночью обошлось нам слишком дорого. Более четырехсот человек потеряны, из них семьдесят — убитыми на месте. Вы, вероятно, еще не слышали, что наш кузен скончался от полученных ран. Этот памятный подарок я привез из Портофино. — Он показал на свою руку.

Этот наскок тотчас же поддержал другой племянник.

— Дело в том, что нам расставили ловушку. Гнусное вероломство, за которое мы должны благодарить дожа Адорно.

С царственной сдержанностью Просперо холодно переводил свои ясные глаза с одного напыщенного болтуна на другого.

— Господа, мне столь же непонятны ваши слова, сколь и ваши манеры. Не хотите ли вы сказать, что мой отец ответствен за провал вашей безрассудной попытки высадиться?

• 1/75
• Следующая