Маркиз де Карабас - Sabatini Rafael - Страница 4
- Предыдущая
- 4/88
- Следующая
— Мы сочли, — с пафосом произнес Белланже, — и вы, господа, согласитесь, что у нас были на то все основания, ибо положение слуги, коим запятнал себя этот несчастный, в чем, даже не покраснев, сам признался, не оставляло нам иного выбора, как осудить его. Мы вынесли приговор, согласно которому он должен отказаться от своего креста и впредь не носить никаких знаков отличия королевского и военного ордена Людовика Святого, равно как и звание его члена. Наш приговор мы намерены опубликовать в английских газетах, дабы в Англии знали, что приличествует членам столь высокого ордена.
— А что сказал Ла Воврэ в свою защиту? — спросил один их слушателей.
Рукой, за мгновение до этого простертой к публике, Белланже сделал жест оскорбленного достоинства.
— Это жалкое существо даже не пробовало защищаться. Он вяло сослался на то, что ему оставалось либо идти в услужение, либо голодать и просить подаяние.
— И настолько забылся, что предпочел бесчестье, — сказал один из офицеров.
Из могучей груди Белланже вырвался вздох.
— Приговор был суров, но при данных обстоятельствах неизбежен.
— Абсолютно неизбежен, — согласился второй офицер, тогда как третий добавил: — У вас не было другого выбора, нежели осудить его.
Белланже принял одобрение слушателей как должную дань своей рассудительности, но, встретив взгляд серых глаз учителя фехтования, почувствовал себя задетым.
— Возможно, господин де Морле придерживается иного мнения?
— Признаться, да, — безмятежно ответил Морле. — Похоже, ваш подсудимый действовал под влиянием излишне щепетильного отношения к вопросам чести.
— Совершенно верно, сударь! Совершенно верно! Думаю, объяснить это было бы весьма трудно.
— О нет. Нетрудно. Он вполне мог бы занять денег, зная, что не сможет вернуть их, мог бы прибегнуть к нескольким способам надувательства излишне доверчивых людей. Подобные трюки нынче в моде и не составили бы труда для обладателя креста Людовика Святого.
— Вы берете на себя смелость предположить, что кавалер ордена Людовика Святого способен воспользоваться столь бесчестными приемами? — поинтересовался герцог де Ла Шартр.
— Это не предположение, господин герцог, а утверждение, сделанное на основании собственного опыта. Я сам был жертвой. Но позвольте вас уверить, жертвой сознательной и добровольной.
У Морле был четкий, приятный голос, но хоть он и говорил негромко, его слова разнеслись дальше, чем он думал, и заставили всех смолкнуть, о чем он также не догадывался.
— Что же касается господина де Ла Воврэ, — продолжал Морле, — то позвольте мне кое-что рассказать о нем. Месяц назад он одолжил у меня одну гинею. Он, без сомнения, единственный кавалер ордена Людовика Святого, занимавший мои гинеи. Но он и единственный, кто когда-либо возвращал мне долг. Это случилось неделю назад, и мне остается предположить, что он заработал эту гинею в качестве лакея. Если у вас есть долги, господа, то мне кажется, что никакой труд, дающий вам возможность расплатиться с ними, нельзя считать недостойным.
Морле отошел, оставив небольшую компанию с разинутыми от удивления ртами, и в тот самый момент, когда за его спиной Белланже изливал свой ужас и изумление, оказался лицом к лицу с мадемуазель де Шеньер.
Она была среднего роста, и ее девическую стройность не портило розовое шелковое платье с уже выходившим из моды кринолином. Ее бледно-золотистые волосы были высоко собраны над овальным лицом, освещенным живыми синими глазами, горевшими любопытством. Глаза эти, не дрогнув, встретили взгляд молодого человека и в них зажглась едва заметная улыбка, одновременно приветливая и властная. Зажглась и тут же слетела на ее прелестные чуть приоткрытые губы. Сперва улыбка девушки озадачила молодого человека, но вскоре интуиция подсказала ему, что это улыбка одобрения. Мадемуазель де Шеньер слышала его, и он поздравил себя с тем, что случайные слова послужили ему неплохой рекомендацией. Из этого вы можете заключить, что с первого же взгляда на незнакомку господин де Морле почувствовал необходимость такой рекомендации. Восторг и нечто похожее на панику охватили молодого человека, когда он обнаружил, что она говорит с ним — нежным, ровным, мелодичным голосом, удивительно гармонирующим с ее исполненным достоинства видом. Пренебрежение тем, что они незнакомы, в ком-нибудь другом можно было бы приписать самоуверенности, в ней же казалось результатом воспитания.
— Вы очень смелы, сударь, — вот все, что она сказала. Его самого поразила непринужденность, с которой он ей ответил:
— Смел? Надеюсь, что да. Но в чем проявилась моя смелость?
— Чтобы в таком обществе поднять копье в защиту бедного господина де Ла Воврэ, нужна смелость.
— Наверно, он ваш друг?
— Я с ним даже незнакома. Но дружбой с таким порядочным человеком я бы гордилась. Теперь вы понимаете, насколько мне приятна ваша отвага.
— Увы! Должен вас разочаровать. Я всего-навсего преступил границы дозволенного людям моей профессии.
Глаза мадемуазель де Шеньер расширились.
— Вы не похожи на аббата.
— Я вовсе не аббат. И тем не менее, лишен права послать вызов и едва ли получу таковой.
— Но кто же вы?
Возможно, именно в этот момент в душе Морле пробудилась неудовлетворенность своим жребием. Как было бы лестно для его самолюбия представиться особой высокого положения и ответить на вопрос этой изящной девушки с манерами принцессы: «Я — герцог де Морле, пэр Франции», но он произнес, как того требовала истина: «Морле, maitre d'armes» [Учитель фехтования (фр.)], и с поклоном добавил: «Servileur» [Ваш покорный слуга (фр.)].
Его ответ не вызвал в ней перемены, которой он так боялся. Она снова улыбалась.
— Вблизи вы действительно похожи на человека вашей профессии, от чего проявленная вами смелость заслуживает еще большего уважения. Ваше мужество восхитило меня прежде всего в нравственном и этическом плане.
Здесь, к немалому огорчению молодого человека их беседу прервало появление довольно нескладной дамы средних лет с крупным рыхлым телом и тонкими конечностями. Невероятных размеров пудреный парик с буклями высился над некогда возможно и привлекательным, но и тогда столь же глупым лицом, которое теперь производило убогое впечатление, чему весьма способствовали выцветшие глаза и безгубый, жеманно ухмыляющийся рот. Тощую шею, являвшую собой поразительный контраст с пышной грудью, из которой она произрастала, украшал нитка дорогого жемчуга. Сияющие на голубом корсаже бриллианты свидетельствовали о том, что их владелица — одна из тех немногих француженок, которых обстоятельства еще не вынудили воспользоваться любезной готовностью господ Поуп и Компании с Олд Берлингтон-стрит приобрести за наличные драгоценности французских эмигрантов, о чем было объявлено в «Морнинг Кроникл».
— Вы встретили друга, Жермена?
Морле не был уверен, что в кислом голосе дамы не прозвучала ирония, но в том, что в ее глазах мелькнуло осуждение, он был уверен абсолютно.
— Думаю, родственника, — ответила девушка, заставив его вздрогнуть от удивления. — Это господин Морле.
— Морле? Морле де?.. — спросила пожилая дама.
— Морле де Никто, сударыня. Просто Морле. Кантэн де Морле.
— Я, кажется, слыхала об одном Кантэне из дома Морле. Но если вы не Морле де Шеньер, то я, вероятно, ошиблась. — И с сознанием собственного превосходства она объявила: — Я — госпожа де Шеньер де Шэн, а это моя племянница, мадемуазель де Шеньер. Жизнь в этой унылой стране мы находим просто невыносимой и возлагаем надежды на то, что такие люди, как вы, помогут нам вскоре вернуться в нашу любимую Францию.
— Такие люди, как я, сударыня?
— Конечно. Вы ведь вступаете в один из полков, которые сейчас формируются для предприятия господина де Пюизе [де Пюизе, Жозеф-Женевьев, граф (1755-1827) — один из организаторов движения шуанов].
Едва смолк голос госпожи не Шеньер, как в разговор вмешался Белланже, подошедший к ним под руку с Нарбоном:
- Предыдущая
- 4/88
- Следующая
