Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/127
• Следующая

Тургунбай, войдя в комнату, остановился, пытаясь рассмотреть что-либо при слабых отблесках света, проникавшего с переднего двора.

— Дочь, где ты? — окликнул он негромко.

Турсуной молчала, с трудом сдерживая нервную дрожь. Не дождавшись ответа, Тургунбай подошел к постели, нащупал плечи дочери И взял ее за руку.

— Пойдем. Я тебя покажу, как всемогущий аллах карает развратниц, осмелившихся противиться шариату.

Крепко сжимая руку дочери, он поволок ее из комнаты.

Вытащенная отцом на передний двор, Турсуной была поражена мрачной картиной, развернувшейся перед нею.

Освещенная красноватым, полыхающим светом факелов, окровавленная, в порванной одежде, у стены стояла Ахрос и, глядя на разъяренную толпу незрячими глазами, бросала своим мучителям слова презрения.

Турсуной показалось, что камень, ударивший в грудь Ахрос, ударил одновременно и ее. Вырвавшись из рук отца, она кинулась к Ахрос. Но в этот момент десятки камней засвистели в воздухе, и каждый камень с глухим стуком ударялся в тело слепой батрачки. Расширенными от ужаса глазами Турсуной смотрела на камень, который, ударившись о голову Ахрос, не отвалился, а так и остался в пробитом черепе.

— Видишь, дочь, как аллах карает противящихся его воле? — мрачно спросил Тургунбай.

Взглянув потухшими глазами на отца, Турсуной тихо, но с большой душевной силой сказала:

— И для меня это же готовите? Зверь!

С необычайной для нее силой Турсуной оттолкнула оторопевшего отца и стремглав бросилась в комнату.

Тургунбай хотел кинуться за Турсуной, но в этот момент во двор вбежал мальчишка, один из малолетних отпрысков Абдусалямбека. Он что-то горячо зашептал отцу. До Тургунбая донеслись только отдельные слова: «Юсуф… батраки с кетменями… идут…»

Абдусалямбек, до этого бушевавший больше всех, услыхав слова сына, сразу же стих. Воровато оглянувшись, он незаметно отошел от толпы в тень и, пройдя вдоль стены, торопливо юркнул в ворота. Бегство Абдусалямбека осталось незамеченным никем, кроме Тургунбая.

«Что еще там у них?» — встревоженно подумал Тургунбай и тоже вышел за ворота.

Над Ширин-Ташем плыла душная, по-осеннему темная ночь. Но на улицах селения не было обычной ночной тишины. Едва лишь Тургунбай вышел за ворота, как его сразу же насторожил несмолкающий гомон многих человеческих голосов, несшихся с окраин. Бедняцкие окраины Ширин-Таша не спали, как обычно, после трудового дня. И тогда Тургунбаю стал понятен смысл слов, переданных Абдусалямбеку сыном. Нет, не испугала батраков Ширин-Таша ни проповедь муллы, ни яростная злоба хозяев. Тургунбаю даже показалось, что он различает лязг стали кетменей, серпов и лопат — извечного оружия восставших батраков.

Тургунбай испугался. Он почувствовал себя бессильным перед тем, что произойдет, если толпы батраков придут сюда. Бегом, как мальчишка, он кинулся под навес, где Баймурад должен был запрягать лошадь.

— Ну, готово, запряг?! — подбежал он к дрожащему от страха Баймураду.

Но лошади еще не были запряжены. Баймурад, напуганный расправой с Ахрос, предчувствуя, что ему придется когда-нибудь отвечать за то, что сейчас произошло, сидел, скорчившись, за огромным колесом арбы, закрыв лицо руками.

Тургунбай яростно пнул его ногой.

— Собака! Так-то ты выполняешь мои приказания?!

Баймурад, скуля от ужаса, на четвереньках пополз к конюшне.

— Если сейчас же лошади не будут готовы, зарежу. Клянусь аллахом, зарежу, — прошипел Тургунбай и, едва удерживая дрожь в коленях, побежал к дочери.

Захлопнув за собой дверь, Турсуной крепко заперла ее на засов. Голова девушки горела. «Лучше сама… Лучше сама…» — лихорадочно шептали ее губы. Она металась по комнате, хватая руками все, что попадалось под руку. Но то, что ей попадалось, не годилось. «Даже голову о стену не разобьешь, — с отчаянием подумала Турсуной. — Стены глиняные, только измучаешься». И в эту минуту девушка вспомнила о ноже, принесенном отцом вместе с дыней.

В потемках на ощупь она нашла нож.

А в двери уже ломился Тургунбай.

— Дочь, отвори, — услышала она голос отца. — Открывай, тебе говорят! Все равно никуда не денешься! Сейчас в Шахимардан поедем. Открывай, а то двери вышибу!

Дверь затрещала под яростным нажимом. Это переполнило чашу. Судорожным рывком распахнув ворот платья, Турсуной ударила себя ножом в грудь. Страшная боль пронзила все ее тело. Голова девушки закружилась, она упала грудью вперед на рукоятку ножа. Потухающее сознание уловило последнее — торжествующий вопль муллы Гияса:

— Во славу аллаха милостивого, милосердного! Сегодня мы, правоверные, вырвали плевелы, посеянные дьяволом в прекрасном саду ислама. Мир с вами!

Отряд Лангового попал в ловушку. Путь на Фергану был отрезан. Ущелье, по которому Ланговой рассчитывал выйти из гор, захватила шайка курбаши Курширмата.

Басмачи неожиданно обстреляли головной дозор отряда. Потеряв двух человек, дозор спешился, залег и начал отстреливаться. Меткий огонь красноармейских винтовок и ручного пулемета охладил ярость кинувшихся было в атаку басмачей. Банда откатилась обратно в глубину ущелья. Но о продвижении отряда вперед нечего было и думать. Во всем отряде оставалось не более двадцати сабель.

Красноармеец Тимур Саттаров, коренастый и широкоплечий юноша, примчавшийся из головного дозора, подскакал к командиру отряда Ланговому и доложил:

— Ущелье занято, товарищ командир! Совсем занято! Прямо идти — ничего не выйдет. Везде басмачи… Обходить надо.

Саттаров был без фуражки. Его черные волосы рассыпались прядями, падали на лоб. Отбрасывая их со лба, Тимур недовольно подумал: «Чертов басмач, сбил фуражку. Совсем новая фуражка была. К командиру с голой головой ехать пришлось. Непорядок. Поругает, наверно».

Тимур Саттаров не более полугода тому назад стал конником в красной кавалерия, дравшейся с басмачами к Туркестане. Но эти полгода были для юноши хорошей школой.

Сын сельского кузнеца, добровольцем пришедший в Красную Армию, Тимур стал одним из лучших бойцов в отряде Лангового. Дисциплинированный и исполнительный, он был очень требователен к себе и сейчас, отдавая рапорт командиру одетым не по форме, без фуражки, болезненно переживал это. Потерю фуражки, сбитую пулей басмача всего пять минут тому назад, когда он уже скакал к Ланговому, Тимур считал собственным промахом, заслуживающим порицания.

Но Ланговой, не сделав замечания, молча выслушал донесение связного. «Обходить? По воздуху, что ли? — подумал командир, глядя на юношу, разгоряченного недавней стычкой с врагом. — Мало вероятности, чтобы, заперев выход из ущелья, басмачи и в верхней части не перерезали его». Но вслух Ланговой сказал совсем другое:

— Что ж, будем обходить. Поезжай обратно. Передай приказ: дозору удержать занятые позиции во что бы то ни стало. Вести наблюдение. Обо всем замеченном докладывать. Понял?

— Так точно, товарищ командир! Все понятно, — старательно выговаривая недавно ставшие понятными русские слова, ответил Саттаров и, круто повернув коня, ускакал.

— Козлова и Джуру ко мне!- — приказал Ланговой.

— Козлова и Джуру к командиру! Козлова и Джуру к командиру! — пронеслось по редкой цепочке всадников. Отряд растянулся на узком каменном карнизе, который в этом месте нависал над берегом шумной горной речки.

Ланговой соскочил с коня и, присев на камень, развернул карту.

Густо заштрихованный коричневыми линиями лист только в верхнем правом углу радовал глаз светлой зеленой краской. Там была долина, благословенная Ферганская долина!

Наискосок через лист карты бежали две извилистые голубые линии. Примерно около середины листа они соединялись и прихотливо извивающейся голубой полоской сбегали к правому краю карты в приветливую зелень долины. Карта рассказывала о двух небольших горных речках, сливающихся в шумную и бурную реку.

• Предыдущая
• 21/127
• Следующая