В рядах борцов - Гансовский Север Феликсович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/33
• Следующая

— Ты знаешь, на Двенадцатой улице есть музыкальный театр.

— Ну? — нетерпеливо сказал Айк.

— А напротив маленький домик, трехэтажный, нештукатуренный. Видел когда-нибудь?

— Ну видел.

— В этом домике комитет рабочей партии. Ты запомни, что есть такой комитет, и где он находится.

— Я не только запомню, — сказал Айк. — Я завтра же туда пойду…

— Вместе пойдем, — сказал Джо. — А по дороге я сорву портрет этого Торнтона, который висит на углу.

Когда где-то возле кожевенной фабрики снова возник сиплый гудок, под мостом все уже улеглись.

Айк обнял мальчика и прошептал ему в самое ухо:

— Ну, больше они тебя не поймают на такую штуку. Правда, Джо? Ни за что.

— Конечно, не поймают.

— Ты не думай, что мы всегда так будем жить. Мы что-нибудь сделаем. Это не навсегда…

Еще через полчаса все уже спали под мостом: Бриджер — на спине, широко раскинув руки и ноги, Айк — тесно прижавшись к брату, а маленький итальянец — скорчившись и обхватив колени руками.

Неожиданно Менсон завозился. Он поднялся и сел, ощупывая повязанную шарфом шею. Кругом было совсем тихо, только дыхание людей и стук падающих на бетон капель нарушали тишину. Менсон долго сидел задумавшись. Потом он поднял голову, как будто прислушиваясь к чему-то, и сказал:

— А, может быть, в Советском Союзе и правда нет безработных.

— Вот идет мексиканец, — сказал Данни.

— Пусть идет, — Хьюз поднял наполовину налитый стакан с виски и стал смотреть на приближавшегося мексиканца.

Тот шел медленно, обходя штабеля ящиков с апельсинами, которыми был заставлен двор фермы. В некотором отдалении от него следовала семья: жена — женщина лет сорока, сгорбленная, с резкими чертами лица; худощавая девушка лет шестнадцати и двое мальчиков — десяти и пяти лет, — оба смуглые, черноволосые, с быстрыми и диковатыми движениями.

— Ничего себе семейка, — сказал Хьюз, — целый курятник.

— А чего ему надо? — спросил Данни. — Ты его не рассчитал еще?

— Ну да, не рассчитал! Я вчера со всеми покончил. Наверное, что-нибудь не понравилось.

Мексиканец подошел к самой веранде, где сидели за столиком Данни и Хьюз, оглянулся и что-то сказал своим. Те остановились шагах в пяти от него. Мужчина поднял голову и, глядя на Хьюза, сказал несколько слов по-испански. Он был маленького роста, худой и высохший, с желтыми выгоревшими усами. Одежда у него была рваная и много раз заплатанная, но разноцветные заплатки и потрепанная широкополая мексиканская шляпа придавали ему какой-то оттенок щегольства и независимости.

— Чего он хочет? — спросил Хьюз. — Ты ведь их понимаешь. Бормочет что-то на своем языке.

— Да, — хихикнув, подтвердил Данни. — Ни черта не знает английского. Ни одного слова. Я еще, когда нанимал, обратил внимание. А девчонка, кажется, немного разговаривает. — Он повернул голову и заговорил с мексиканцем на его языке.

Тот ответил тихим хриплым голосом. Его черные глаза напряженно смотрели на Хьюза. Данни повернулся к Хьюзу.

— Хочет поговорить с тобой. Кажется, недоволен расчетом.

— Ну его к черту, — лениво протянул Хьюз. Большой, красной от загара рукой он подлил виски в стакан. — Скажи ему, пусть подождет. Мы сейчас заняты.

— А, может быть, отпустишь его? — неуверенно сказал Данни. — Будет тут стоять над душой.

— Нет, — отрезал Хьюз. — Пусть покоптится на солнце. Видишь, какой у него гордый вид, — одна шляпа чего стоит!

— Ну ладно. — Данни сквозь желтые зубы сплюнул слюну от жеванного табака, повернулся к мужчине и сказал по-испански, чтобы тот ждал.

Мексиканец неохотно повернулся и пошел к своим. Он сказал им одно короткое слово. Женщина оглянулась, раздумывая, на что бы присесть, но на пыльном дворе фермы ничего не было, кроме высоких штабелей из ящиков. Она вздохнула и выпрямилась. Мальчишки завозились между собой, но женщина искоса взглянула на них — и они затихли, спрятавшись за ее юбкой.

Было около 12 часов дня. Жара стояла страшная. Мужчина вытер пот со лба и достал из кармана табак и клочок бумаги. Он свертывал папиросу медленно и осторожно.

— Ну и шваль же ты привез на этот раз! — усмехнулся Хьюз. — Ты, наверное, брал их всех прямо из больницы. Вот посмотри хоть на этого, — он показал на мексиканца, — одни кости.

— Шваль или не шваль, — сказал Данни, — а дело сделано.

Дело действительно было сделано. Сотни тысяч апельсинов были уложены в ящики.

Хьюз был здесь хозяином. У него насчитывалось около пятисот акров плодового сада. Кроме того, он владел маленьким консервным заводом в Сакраменто.

Данни был вербовщиком. Его дело состояло в том, чтобы набрать в Мексике, Пуэрто-Рико или еще где-нибудь рабочих на сезон уборки и привезти их сюда, в Калифорнию. По договоренности с фермерами он получал по доллару с человека за каждый проработанный день.

— Да, дело сделано, — согласился Хьюз. — А кто его знает, какой будет спрос в этом году на сок и повидло!

— Ничего, — Данни хлопнул его по плечу. — Ты не прогоришь, не бойся. Такие не прогорают.

Хьюз усмехнулся. Помолчав, он сказал:

— Не люблю я этого виски. У меня потом от него голова болит. Да и жарко очень.

— Молодец ты, — сказал Данни, — даже виски не пьешь. — Он замолчал и в пьяном раздумье посмотрел на мексиканца. — Интересно, куда они потом деваются?

— Кто? — спросил Хьюз.

— Да вот эти, сезонные рабочие.

Хьюз пожал плечами.

— Во время уборки, — продолжал Данни заплетающимся языком, — их здесь всегда бывает такая уйма. Я сам привез человек пятьсот. Пока урожай не снят, они работают. Потом мотаются по дорогам, нищенствуют. А потом все куда-то исчезают.

— Подыхают, наверное, — сказал Хьюз. — Не буду я больше пить. — Он отодвинул стакан.

Мексиканец с семьей попрежнему стояли во дворе. Солнце палило беспощадно. Рабочие, нагружавшие машину в дальнем конце двора, двигались, несмотря на присутствие хозяина, медленно, как в полусне. Над бесконечным плодовым садом, правильные ряды которого поднимались сразу от дороги к холму, стояло синее марево. Воздух как будто сгустился.

Мексиканец облизал пересохшие губы, посмотрел на веранду и отвел глаза в сторону. Двое гринго[2] сидели за столом. Они сидели в тени, а он с семьей стоял на жаре и ждал. Это его не удивляло. Сколько он себя помнил, всегда было так, что он либо работал на жаре, либо стоял и ждал, а кто-то из гринго сидел в тени и смотрел. Ему, мексиканцу, было свойственно работать, как птице летать. Гринго было свойственно сидеть и смотреть, как другие работают, как змее свойственно ползать. Они не могли понять друг друга, как змея не может понять человека. Поэтому он относился к гринго с холодною ненавистью, смешанной с презрением, как человек относится к ползучим гадам.

Хьюз, сидя на веранде, всё это смутно чувствовал.

— Ты видишь, — сказал он Данни. — Этот мексиканец больше не подойдет. Будет стоять и ждать, пока я его не позову. Хоть неделю. Ненавидит нас. Ненавидит всех американцев.

Мексиканец в своей большой шляпе, женщина и девушка смотрели вниз, на пыльную землю. Они понимали, что гринго на веранде говорят о них, но в их позах чувствовалось полнейшее равнодушие к тому, что американцы могли говорить и думать. Только мальчики с любопытством смотрели на веранду.

— Эй, малый, — Данни взял со стола кусок дыни и поманил старшего мальчика. — Хочешь дыни?

Мальчик взглянул на мать. Та, сверкнув глазами, что-то резко сказала ему. Он отступил за ее юбку.

— Ну и пусть стоят, — произнес Данни обиженно. Грязной рукой он стер пот со лба. — Пусть стоят до вечера.

— Да ну их, — сказал Хьюз поднимаясь. — Надоели. Прямо какой-то парад нищих. Давай разберемся с ними. Ты будешь переводить.

Данни встал и, пошатнувшись, схватился за стол.

— Надо бы еще стаканчик выпить, — сказал он жалобно.

— Хватит, — отрубил Хьюз. — Эй, Майк, — крикнул он в сторону двери. — Давай сюда списки. Тут еще один недовольный пришел.

• Предыдущая
• 18/33
• Следующая