Абхазские рассказы - Гулиа Дмитрий Иосифович - Страница 4

Просыпаются утром хозяева — лошади Халила нет: украли! Вот беда!

Разбудили Халила, так и так, говорят, воры ночью увели со двора твою лошадь. Ох, и рассердился же Халил. Стал кричать:

— Знать ничего не знаю, но чтобы эти ваши презренные воришки сейчас же вернули мне лошадь! А не то я поступлю с ворами-сынками еще похуже, чем поступил однажды мой отец с их отцами-ворами!

Кричит, грозится, а адзюбжинцы только переглядываются: никто не знает, что же сделал отец Халила в Адзюбже?

Спрашивают Халила:

— Слушай, Халил, а что твой отец сделал в Адзюбже?

— Вам этого не нужно знать. Вы лучше зарубите себе на носу: не только ворам — худо будет всем адзюбжинцам!

Адзюбжинцы — народ любопытный. Решили во что бы то ни стало найти лошадь, украденную у Халила, лишь бы узнать, что сделал его отец в Адзюбже.

К вечеру воры вернули лошадь Халилу. Сказали, будто ее нaшли в лесу, где она паслась среди кустов.

Адзюбжинцы снова пристали к нему:

— Теперь-то ты расскажешь нам, что сделал твой отец в Aдзюбже?

А надо сказать, что отец Халила был известен как человек ленивый и глупый.

— Что сделал мой отец в Адзюбже? — переспросил Халил.

— Вот что: он однажды приехал в Адзюбжу, и у него украли лошадь. Так он взвалил себе седло на горб и пошел домой пешком. Вот и мне бы пришлось это сделать.

Все рассмеялись.

Рассказ "Под чужим небом" перевел автор, остальные — Л. Ленч.

Москва.

Тревожный шепот виснет в воздухе, никнет к земле, льнет к ушам, становится ощутимым, осязаемым...

Из Горок весть: "Ленин умер!" «Не стало Ленина!» Горе тяжелым молотом стучит в ушах. Давит глыбой... Леденит мозг... Сжимает сердце...

Ширится весть. Гудят провода. Стучится у Кавказских гор радиогоревестник: «Умер горный орел!» И кажется, что скорбно склоняют седые головы гордые исполины Эльбрус и Казбек.

— Джанат ему, — говорят старики, срывая с голов башлыки и папахи.

Съезжались в Москву со всего СССР прощаться с любимым вождем.

Павелецкий вокзал. Шесть часов утра. Бледнеет электрический свет. Тихо.

Поезд № 6 стоит в траурном уборе. От него веет скорбью.

Садятся делегаты.

Поезд отходит. Он идет медленно, как бы под гнетом тяжелых дум. — Все ближе и ближе к Горкам.

Понурив головы, в скорбном молчании сидят делегаты. Их мысли — в Горках.

Тихо. Только стук колес отдается в тишине.

Сурово, сосредоточенно смотрят люди на станциях вслед про~ ходящему поезду.

Герасимово — последняя станция.

Поезд остановился.

От станции до Горок пять километров.

Длинной вереницей растянулось полсотни саней. Едут делегаты. Звонко хрустит под ногами снег. Сверкает морозная пыль, жжет щеки.

Впереди возвышаются Горки.

Сердце бьется сильней. Перед мысленным взором широкий гениальный лоб Ильича.

Сквозь строй берез и сосен мелькнул белый дом, в котором Владимир Ильич проводил последние дни своей жизни.

Скоро увидим Владимира Ильича. Скоро. Но... — мертвого.

Нет, не хочется верить в его смерть! Ленин не умер, он не может, не должен умереть! Молча двигаемся по аллее к белому, болъшому зданию.

Вот здесь, на этой даче, больной Ильич проводил последние дни своей жизни.

Ходил по этой аллее. Сидел на скамейках. Беседовал со здешними крестьянами. К ласковому дедушке Ленину приходили деревенские ребятишки. Он думал об СССР, о мировой революции.

Сюда к нему за советами приезжали руководители партии и правителъства... Здесъ каждый сантиметр земли — история.

Поднимаемся на верхний этаж. Вот мы у дверей комнаты великого Ильича.

Волнение...

Входим. Взор падает на белеющий лоб Ильича. Мертвый! Недвижим лежит он в гробу, обложенный цветами и зеленью. Морщинки у глаз. На груди орден Красного Знамени.

Соратники по работе и борьбе в почетном карауле у тела вождя. Надежда Константиновна, Мария Ильинична.

Обходим прах Ильича медленно, неотрывно глядя, чтобы запечатлеть его образ навсегда.

Спустились. Двор и улицы запружены народом. Проститься с любимым вождем трудящихся пришли крестьяне ближних деревень.

Красный гроб плывет вниз по лестнице. Его опускают на землю.

Снежинки нежно ложатся на лоб Ильича, осыпают его, словно белые лепестки весенних цветов.

Закрыли гроб. Подняли.

Скользнув по нему опечаленным взором, бородатый крестьянин говорит:

— Наш Ильич... как отец о нас заботился...

И низко опустив голову, идет за гробом.

На белой снежной равнине вьется длинная лента людей. Мелькают башлыки, папахи, меховые шапки. Впереди красный гроб Ильича.

Станция.

Продолжительный плач гудка встречает прах вождя мирового пролетариата. Звучит скорбная музыка.

Приняв дорогой гроб, поезд идет обратно в Москву.

Станция запружена людьми. Они останавливают поезд, хотят проститься с Ильичом.

Обнажаются в лютый мороз головы. Глаза увлажняются. Плачет траурная музыка, плачут люди.

И так на каждой станции.

Снова Павелецкий вокзал. Вся Москва здесь.

По Красной Москве плывет гроб с телом Ильича. Миллионы идут за ним.

Идут медленно между фасадами домов. К стеклам окон льнут скорбные лица и капли горячих слез стекают по ним. Плачет рабочая Москва. Плачет трудящийся люд.

Гроб поставили в Колонном зале Дома союзов.

Непрерывным потоком идут рабочие и крестьяне, идут проститься С вождем революции.

Красная площадь.

Холод. Горят костры.

Четыре часа пополудни.

Рев гудков. Вопли сирен. Вой автомобилей. Гулкий салют пушек. Москва замерла. Замер СССР. Гроб с телом любимого вождя, гения человечества опущен в мавзолей...

Мелькает мысль: «А как без Ленина?» И зазвучала мощно клятва нашей партии.

— Клянемся тебе, товарищ Ленин, что с честью выполним твою заповедь!

— Клянемся тебе, товарищ Ленин, что будем хранить единство нашей партии, как зеницу ока! Эту клятву единым голосом произносила вся ленинская партия, вся Советская страна.

Партия сдержала клятву. Она твердо и уверенно идет по ленинскому пути от победы к победе.

И она полностью завершит то великое дело строительства социализма, за которое всю жизнь боролся Ленин и которое завещал он, уходя от нас.

1924

Вечер. Казалось, что солнце, погружаясь в море, зашипело, вспыхнуло ярким огнем и потухло.

На село набежали сумерки. Закудахтали куры, взлетая на ночь на ольху, стоявшую возле дома Качбея. Дрозды, перекликаясь, летели с места на место, ища в зарослях удобного убежища.

Замычали коровы, откликнулись телята.

Стемнело.

Шакалы, ждавшие ночи для темных дел, подняли в лесу вой.

Ответно залаяли собаки. Кур бросило в дрожь, они крепче зажали когтями ветви, на которых сидели. Одна из них от страха закудахтала. «Кыйт!» — захрипел на нее петух, как бы приказывая ей замолчать. Птицы притихли, стали прислушиваться к страшным голосам.

— Чего не идешь, мамалыгу сняли! — крикнула жена Качбея, выглянув из кухни.

— Иду! — послышался голос со стороны скотного двора.

Качбей пошел домой, сутулясь. Сутулость придавала ему вид человека, вечно чего-то ищущего. Глаза были беспокойные, бегающие. Бородка острая, словно обтесанный кол.

Поужинав, стали укладываться спать. Когда семья легла, Качбей притушил очаг золой, чтобы сохранить до утра жар, и лег спать.

Лежал Качбей и крепко думал. Гвоздем засела ему в голову одна мысль. Так и сяк вертел он ее, подходил к ней со всех сторон, взвешивал за и против и приходил к одному выводу — обязательно надо присвоить.

Наконец Качбей решил заснуть. Но сна не было. Он долго ворочался с боку на бок, закрывая веки, силился забыться, но мысль снова и снова, как назойливая муха, возвращалась к нему.