Абхазские рассказы - Гулиа Дмитрий Иосифович - Страница 28

Так говорил великий святой.

И сказал Сум, один из вождей абасгов:

– Почтенный старец, мы слушали тебя и поняли тебя, как могли. Мы хотим предложить тебе три вопроса.

– Говори же, – сказал апостол, которому, не страшны были никакие подвохи, ибо бог благоволил к нему.

– Вот первый, – сказал Сум. – Верно ли, что твой господин по имени Иисус Христос, сын человеческий, и верно ли, что он властвует над человеком в этом мире и в мире потустороннем?

Апостол воскликнул, и голос его был как гром:

– Истинно! Мы рабы его здесь и рабы его там, в царстве мертвых, ибо он господин всему – живому и мертвому!

Абасги поняли старца.

– Ответствуй, – продолжал Сум, – верно ли, что твой господин рожден от женщины?

– Истинно так! – предвкушая близкую победу, сказал святой апостол.

Сум сказал:

– Скажи нам, почтенный старец, как согласуется учение твоего господина с учениями мудрых эллинов по имени Платон и по имени Аристотель?

Святой Симон Кананит, теребя бороду, чуть не выщипал ее, но так и не мог припомнить – кто таков Платон и кто таков Аристотель. И он спросил:

– Кто сии эллины?

Абасги переглянулись, удивленные вопросом святого апостола.

Сум объявил, что наутро почтенный старец услышит решение абасгов, терпеливо слушавших речи апостола в течение трех дней.

И снова вошел апостол в рощу, чтобы молиться там и просить милости у бога.

5

И вот настало утро.

Апостол был бодр как никогда. Силы его удвоились, ибо видел минувшей ночью сон: стоял Симон пред господином своим Иисусом Христом, словно на той, на тайной вечере. Господин был светел лицом и говорил:

– Благодать тебе, Симон. Мне приятно дело твое, и абасги в лоне моем и в лоне отца нашего.

С тем и проснулся святой апостол…

Он шагал к месту условленной встречи с абасгами, и птицы пели хвалу ему.

Абасги ждали старца. Их пришло великое множество. В первых рядах стояли вожди, и вместе с вождями – Сум.

Возликовало сердце апостола, ибо он собственными очами видел подтверждение знамению, посетившему его минувшей ночью. И он крикнул:

– Благодать вам, открывшим сердца свои великому слову господина нашего!

Сум поднял руку, требуя внимания, и заговорил торжественно и повелительно.

– Вот наше слово, старец, пришедший издалека. Выслушай. Ты говоришь: вот господин вам от колыбели и до смертного дыхания! Ты говоришь: вот господин ваш и за гробом! Есть великие цари на земле. Это – фараоны. Они властны над человеком от его рождения и до смерти. Но за гробом не властны. А власть твоего господина – это власть десяти фараонов вместе взятых. И даже более. А разве смеет человек, рожденный женщиной, властвовать всю жизнь над человеком, от колыбели его до могилы и даже за могилой?

Сум обратил свой взгляд к народу, и абасги сказали:

– Нет!

И это слово было точно гром. Сум продолжал:

– Так говорим мы. Ты же утверждаешь обратное. А это есть вечное рабство, рабство, неотвратимое для тех, кто признал твоего господина своим, а признав его, назвался его рабом. Мы долго обдумывали твои слова и, обдумав, пришли к единому мнению, чтобы семя твоих слов не дало ростков на земле нашей, предать тебя смерти.

Старец затрясся от гнева. Он собрался было возражать, но суровые абасги, непочтительно пиная, повели его к берегу веселой горной речки, где недолго думая удавили…

Такова правда об убиении святого апостола Симона Кананита.

1963

* Древняя Абхазия.

I

Первый же отдаленный выстрел привлек их настороженное внимание. На другой день на рассвете они выехали из дома, опоясанные патронташами.

Мать сдерживала слезы, но дрожащим голосом сказала вдогонку: — Не покажите спину пуле...

Гаху вздохнул; ехали молча.

— Ты хотел что-то сказать? — Зураб подъехал к старшему брату.

Гаху покачал головой.

Только к заходу солнца достигли они горы. Здесь собралось несчетное множество людей. Везде горели костры из сухих сучьев.

На середине поляны кучкой стояли люди, вполголоса о чем-то совещаясь. Другие лежали под арбами, положив ружья рядом с собой, пели негромко песни Аергов (походные песни). Зураб увидел Тику, соскочил с коня, подбежал к ней. Заверял ее в чем-то жарким шепотом, клялся, прижимая руку к груди. Горючие девичьи слезы прожигали, казалось, траву.

— Тика, Тика, ведь не отговаривать же ты меня пришла?.

— Ты знаешь, Зураб, что нет...

— Ну зачем же говорить об этом? Ты девушка — оружия не знаешь... и потом...

— Неправда это, Зураб... Ты сам учил меня недавно.

Дрожащими руками взяла она у него винтовку.

— Это курок... вот ручка затвора... боёк...

— Так, так, — усмехался Зураб. — Это коробка для патронов, это...

— Ладно, Тика, пусть будет так. Тогда не отставай от меня.

Умру, своим платком закроешь мне лицо.

Подошел Гаху.

— Ты с кем собираешься воевать? — серьезно спросил он у младшего брата.

Зураб опустил голову, глядел в землю, искал нужные ему слова: — Буду бороться за правду.

— Если так, то мы еще встретимся, — сказал Гаху и, сев на коня, ускакал.

Высоко-высоко светила луна. Голубой ее свет тонул в желтом пламени костров. Пронизывающий осенний ветер стягивал холодом лицо.

Войско Махъяла готовилось к походу. Махъял выехал вперед.

— Братья, настало время узнать себе цену. Кто собирается показать спину пуле, пусть уходит сеЙчас. — Все молчали, только кони осторожно переступали, позвякивая уздечками. — Тогда вперед, братья. Звенели копыта, высекая искры из каменистой дороги. Долго слышалась песня воинов.

II

Зима стучала в двери дома Селмы, и пусто было возле ее очага. Уже два месяца не было вести от старших сыновей. Муж давно расстрелян меньшевиками на берегу Кодора, двух маленьких ребятишек нужно растить самой... Однажды вечером постучали в дверь. Пришелец вынул из кармана два листка, протянул Селме.

«Милая мама, — было в одном листке, — не бойся за меня, сына твоего Зураба. Я был ранен в руку, но уже поправился. Скоро очистим мы берег нашей Ингури, и я вернусь к тебе.

Пришла к нам из России Красная Армия. Это хорошие ребята. Мы не знаем их языка, но понимаем друг друга, потому что боремся за свободу. Чувствуешь ли ты, как прекрасно это слово?..

До свидания, мать. До скорой встречи.

Твой сын Зураб».

Так же дрожали руки матери, так же замирало тоской и радостью ее сердце, когда читала она другой листок, исписанный крупным и твердым почерком. Но смутны были для нее слова ее сына Гаху: «...скоро уничтожим мы красных дьяволов. Мать, молись днем и ночью за нашего государя. Зураб сошел с ума. Он сам не знает, за что борется. Но скоро прибудет армия Жордания. Пусть дрожат тогда изменники! Любящий тебя твой сын Гаху».

Два листка принесли вести из двух миров. Боролись две силы, два мира, горели два огня. Но все это не было внятно Селме.

Вздыхая, проводила она дорогого гостя и вернулась в дом. Последний уголек в очаге слабо вспыхнул и погас. Охватив руками голову и раскачиваясь, тихонько напевала Селма песню, звучавшую когда-то и над колыбелью Гаху, и над изголовьем Зураба:

Встань, подобно солнцу, дитя мое, нан.

Догони своих братьев скорей.

Небо станет чистым, уже недолго...

Засияй, как солнце, дитя мое, нан.

Ах, дети... Что означали слова Гаху? «Красные дьяволы», «Зураб сошел с ума». Уж не поссорились ли они? Почему Зураб не пишет ни слова о старшем брате? А в детстве они были неразлучны.

Новые горькие думы прибавились к медленному течению и без того нерадостных дней матери.

III

Еще одно усилие, еще немного мужества, еще раз сквозь огонь, сквозь пули, сквозь острые клинки. И тогда — мир, долгожданный мир, родной очаг, родные поля, новая, счастливая жизнь.