Мир в табакерке, или чтиво с убийством - Рэнкин Роберт - Страница 6
- Предыдущая
- 6/60
- Следующая
За несколько месяцев до того я пробрался через черный ход в кинотеатр «Одеон» в Нортфилде, чтобы посмотреть «фильм для взрослых», который назывался «Собачий мир», “Mondo Cane” по-итальянски. Этот документальный фильм рассказывал о разных забавных обычаях, принятых во всем мире, и в нем было немало кадров, в которых мелькали обнаженные груди прыгавших вверх-вниз туземных женщин. Но что действительно запало мне в память – это сюжет о китайском ресторане, где подавали обезьяньи мозги. Мозги живых обезьян. Там стояли такие специальные столики, с дыркой посередине, голову обезьяны просовывали через эту дыру, и так закрепляли. А потом, проявляя не больше чувства, чем при чистке апельсина, официанты срезали обезьянам верхушки голов, и богатые посетители выковыривали мозги маленькими ложечками и поедали их.
Взгляд этих обезьян – вот чего я никогда не забуду. Страх и боль.
И у дядюшки Джона Перу Джонса был именно такой взгляд. Его глаза смотрели одновременно куда угодно и в никуда, и они нагоняли на меня ужас.
– Итак, это твой брат Эдвин, – сказал он, шмыгнув взглядом поверх моей головы. – Пришел посмотреть на моих малюток.
Я сказал «добрый вечер» и назвал его «сэр», потому что взрослые обожают вежливых детей. Он наклонился вперед, чтобы погладить меня по голове, но, должно быть, заметил, как я вздрогнул, и вместо этого просто сказал: – Может ли он хранить наш секрет?
– Конечно, дядюшка, – ухмыльнулся Т.С. Давстон. – Он ведь мой брат, в конце концов.
– Тогда я буду доверять ему также, как доверяю тебе.
Т.С. Давстон подмигнул мне.
Дядюшка Джон Перу Джонс повел нас в дальний конец зала. – Тяжелый выдался денек, – сказал он. – Тайная полиция усиливает беспокоящие действия.
– Тайная полиция? – спросил я.
– Да-да, – ответил старичок. – За мной следят повсюду. Они маскируются под прохожих, под мойщиков окон, под почтальонов, продавцов и мамочек с колясками. Они знают, что я настороже, и от этого становятся еще невыносимее. Буквально сегодня утром, стоило мне выйти за пачкой сигарет…
– «Сноудон», – заметил Т.С. Давстон.
Дядюшка повернулся к нему, и его безумные глаза стали еще безумнее.
– Узнал запах дыма, – объяснил юный Т.С. Давстон. – Вы только что выкурили одну. «Сноудон» – они с ментолом. У них очень узнаваемый запах.
– Молодец, – сказал дядюшка и похлопал Т.С. Давстона по плечу. – Я меняю марку каждый день, чтобы они не догадались.
– Эти, в тайной полиции? – спросил я.
– Именно. Так вот – захожу я в магазин, а двое уже там стоят. Переодетые в старушек с сумками. Стоят и смотрят, что я куплю. Они записывают все, что я делаю. И все это подшивают к делу в тайном штабе на Морнингтон-Кресент.
– Но зачем они это делают? – спросил я.
– Из-за моей работы. Разве Чарли не рассказал тебе?
– Чарли?
– Я подумал, лучше будет, если вы сами расскажете, – сказал Т.С. Давстон.
– Еще раз молодец.
Старичок провел нас на кухню. Воняла она также отвратительно, как выглядела. Вдоль всех стен были навалены мешки с мусором, и коробки, коробки, коробки – бесчисленное множество картонных коробок.
Дядюшке попалось на глаза выражение на моем лице, которое можно было бы описать как замешательство. – Ничего не выбрасываю, – сказал он. – Они шарят в моем мусорном ящике. Я их видел. Они с виду – как обыкновенные мусорщики, но меня им не провести.
Я кивнул, улыбнулся, и попытался принюхаться. В этом доме стоял странный запах. Пахло не сигаретами и не отбросами. Пахло чем-то другим. Густой, тяжелый, резкий запах. И я понял, где он раньше мне встречался. Так пахло в огромных теплицах Королевского Ботанического сада в Кью.
Дядюшка Джон Перу Джонс вынул побитое эмалированное ведро из-под набитой грязной посудой мойки, и протянул его мне. Я заглянул внутрь и энергично отступил назад.
– Это просто мясо, – сказал дядюшка.
– Это просто мясо с кусочками меха на нем.
– Против меха они не возражают. Это же не искусственные добавки.
Я взял ведро, но мне все равно было не по себе.
– Пошли, сказал дядюшка. – Сюда.
Он открыл дверь в другом конце кухни, и из нее вырвался оранжерейный запах. Он буквально подмял нас под себя. Втянул нас в себя и поглотил. У меня перехватило дыхание.
Жара валила с ног, а влажно было настолько, что все жизнеспособные поры тут же начинали выделять пот.
– Поторопитесь, – сказал дядюшка. – Нельзя, чтобы температура понижалась.
Мы торопливо прошмыгнули внутри и то, что я увидел, мягко говоря, произвело на меня впечатление.
Это была оранжерея в викторианском стиле.
Я всегда обожал викторианцев. За их искусство, за их изобретения, за созданные ими шедевры архитектуры. И хотя многие пуристы поют хвалу эпохе короля Георга за классичность стиля, лично я считаю, что в очень многих зданиях той поры чувствуется чопорность незамужних тетушек. Тогда как викторианские здания похожи на растрепанных румяных уличных девок. Они радуются тому, что они есть. Они кричат нам: «Да посмотрите на нас – ну не красотки ли?»
Викторианцы знали, что значит строить с размахом. Когда они воздвигали музеи, отели, дамбы, мосты, они зачастую перебарщивали. Если где-нибудь оставалось место для замысловатого завитка или хитрой финтифлюшки, они тут же приделывали их туда.
Что же до оранжереи дядюшки Джона Перу Джонса… если представить себе, что разъяренный защитник классицизма принялся бы тыкать викторианским стеком черного дерева в каждый замысловатый завиток или хитрую финтифлюшку, он бы выбился из сил раньше, чем дошел бы до ближайшего угла. Это была даже не румяная уличная девка, это была танцовщица из мюзик-холла перед выходом на сцену.
Она сладострастно вздымалась позади дома, оглаживая груди стеклянных куполов. Кованые украшения, всполошенно взметнувшись, неподвижно застыли и декоративные колонны увенчались набухшими капителями. Словно песнь во славу наслаждения, как писал Обри Бердсли.
И хотя оранжерея сама по себе была чудом, то, что в ней росло, удивляло еще больше. Мне уже доводилось видеть экзотические цветы в Кью. Но ничто из того, что я видел, не могло сравниться с этим. Здесь экзотика хлестала через край. Краски были слишком красочными, а понятие размера теряло значение.
Я, открыв рот, уставился на чудовищный цветок, который лениво зиял из огромного горшка. Таких цветов просто не бывает. Не может быть.
– Rafflesiaarnoldii, – сказал дядюшка. – Самый большой цветок во всем огромном мире. Привезли с Суматры, туземцы там верят, что его опыляют слоны.
Я наклонился к цветку, чтобы получше ощутить его аромат.
– Я бы этого не делал, – заметил дядюшка.
Поздно.
– Ффффууууууууууууууу! – вырвалось у меня, я отшатнулся назад, и схватился за нос свободной рукой.
– Пахнет в точности как гниющий труп, – сказал дядюшка Джон Перу Джонс. – Лучше не нюхай ничего, сначала не спросив меня.
Я сделал попытку восстановить самообладание и заявил, покривив душой:
– Не так плохо.
– Чарли сказал то же самое, – ухмыльнулся дядюшка. – А я-то думал, что у детей более тонкое обоняние.
Я помахал рукой перед носом и спросил, указывая на ближайшее растение:
– А это как называется? – Как будто мне было действительно интересно.
– А, это! – дядюшка довольно потер ручки, и любовно уставился на большие, жирные, белые цветы со множеством лепестков, словно бы в оборках. Они плавали в большой бочке на поверхности маслянистой воды. – Их называют «следы ангела».
Я вытер пот со лба. С меня уже всерьез текло. Жидкости, необходимые для жизнедеятельности моего юного организма, растрачивались попусту. Мне хотелось пить еще до того, как я сюда вошел, но сейчас я чувствовал опасную близость обезвоживания.
– Следы ангела, – повторил дядюшка. – Называются так потому, что, по преданию, ангелы, как Христос, могут ходить по воде. Но только при полной луне и только по лунной дорожке.
– А листья у них ядовитые, – сказал Т.С. Давстон.
- Предыдущая
- 6/60
- Следующая
