«Кино» с самого начала и до самого конца - Рыбин Алексей Викторович Рыба - Страница 3

• Предыдущая
• 3/43
• Следующая

— В Ленинграде…

— Я спрашиваю, здесь где живёте?

— Здесь?… Там вот… — Цой неопределённо махнул рукой в сторону ручья.

— Хозяева кто, я спрашиваю?

Поскольку мы не знали, кто наши хозяева, то промычали что-то неопределённое.

— Мы в палатке живём, — наконец нашёлся Олег.

— В палатке здесь нельзя.

Вот тебе и на!

— А почему? — спросили мы разноголосым хором.

— С палаткой — в кемпинг!

Что такое кемпинг, мы уже видели, и отправляться туда нам вовсе не импонировало. Ближайший кемпинг представлял собой кусок пляжа без единого деревца, огороженный металлической сеткой от посторонних. На раскалённой гальке плотными рядами стояли палатки и автомобили, из которых торчали головы и ноги отдыхающих. Эта резервация находилась довольно далеко от населённых пунктов, на диком берегу моря, причём, в самом непривлекательном его месте. Проживание за железным забором стоило рубль в сутки с носа, а удовольствие было довольно сомнительным.

— Короче, так. Снимайте комнату или в двадцать четыре часа покиньте посёлок. Без прописки жить не положено.

Снимать комнату не входило в наши планы как финансовые, так и культурные, но мы обещали подумать над предложением участкового, тем более, что двадцать четыре часа у нас было законных. После ухода представителя власти вечеринка притихла и вскоре закончилась, но с этого дня местные фаны каждый вечер просили нас спеть им песню «ну ту, когда менты пришли». Так что эта вещь по праву может теперь называться так «Чёрная суббота (когда менты пришли)».

Если вас спросят: «Где родился панк-рок?», что вы ответите?

— В Англии, конечно, — скажете вы и ошибётесь. Как-то раз в гости к известному в современной ленинградской рок-тусовке Диме Левковскому приехала занимающаяся музыкальным бизнесом знакомая барышня из Лондона. После посещения рок-клуба, ряда квартир, в которых проживали молодые музыканты, и погуляв по улицам колыбели трёх революций, она сообщила Диме, что настоящие панки живут в Ленинграде, а в Англии ребята, называющие себя так, — это просто переодетые и перекрашенные добропорядочные буржуа. В Англии я, правда, не был, но в прошлом году судьба занесла меня в Западный Берлин, и там, на Курфюрстендамм — главной тусовочной улице — пообщавшись с самыми живописными немецкими панками, я почувствовал, что госпожа из Англии, возможно, в чем-то была права.

На самом деле сейчас можно точно сказать, где родина панка, и не только родина, а даже где эта улица, где этот дом. Дом этот — 525-я школа города Ленинграда. Видимо, в Англии произошло зачатие, а само дитя появилось на свет в мрачных коридорах советской средней школы. И когда до России каким-то путём доехала первая пластинка английского панк-рока «Нэвэ майнд де боллокс…», один из учеников вышеупомянутой школы позвонил своему товарищу и сказал:

— Знаешь, Конвоир (или Хряк, или Лэйк, или… да-да, Свин), у них появились такие же идиоты, как и мы…

Информатора звали Женей, информируемого — Андрюшей. Женя учился в десятом классе обычной средней школы. Женя был из хорошей семьи и учился тоже очень хорошо, что и помогло ему после окончания школы без усилий поступить в институт-ВТУЗ — Высшее Техническое Учебное Заведение, или «Все Тупые Уже Здесь». Андрюша тоже был из хорошей семьи и после окончания вечерней школы рабочей молодёжи поступил в институт — правда не в технический, а, наоборот, в театральный (ЛГИТМиК) и стал настойчиво овладевать профессией драматического артиста.

Несмотря на столь разную профессиональную ориентацию, обоих юношей выделяла из круга их сверстников тяга к творчеству. Ещё учась в десятом классе, Женя написал поэму по мотивам известного произведения «Федорино горе». В моей памяти почти стёрлись уже строки этого великолепного опуса, помню только что-то такое — «Скачет Брежнев по полям-по полям, а Подгорный — по лесам-по лесам, вот Косыгин бежит, покрякивает, через лужи-лужи крови перескакивает…» — даже по этому маленькому отрывку можно судить о высоком гражданском и художественном звучании поэмы. Кроме поэтического дара, Женя имел и другие — он неплохо рисовал, его знаменитая, правда в довольно узких кругах, картина «Бегущие битники» — просто шедевр современной живописи, ещё Женя занимался фотографией.

Андрюша тоже писал стихи, и хотя, в отличие от Жени, не рисовал и не фотографировал, зато сочинял музыку. Надо заметить, что в те времена Андрюша и Женя музыку слушали постоянно — она стимулировала их творческий рост, давала идеи для новых произведений, да и просто доставляла удовольствие. Ребята обожали «Махавишну Окестра», Фрэнка Заппу, Билли Кобэма, Стэнли Кларка, «Чикаго», «Кровь, Пот и Слёзы», да и много, много ещё групп и отдельных исполнителей были им по душе.

Каждое воскресенье Андрюша проводил в Доме культуры имени Ленина, где располагался клуб филофонистов, и не было случая, чтобы Андрюша вернулся оттуда трезвым. Тогда, в конце семидесятых, пиво в ларьках если и разбавляли, то очень умеренно — уважение к личности потребляющего напиток ещё не окончательно девальвировалось и поэтому три-четыре кружки бархатного, которое продавалось в десяти шагах от входа в Дом культуры им. Ленина, могли скрасить жизнь любого желающего. Андрюша привозил домой новые пластинки и новых друзей — любителей музыки, литературы, пива и ещё многого, чем увлекалась тогда прогрессивная демократическая молодёжь Ленинграда и области. Однажды мой одноклассник Вольдемар привёл меня в этот гостеприимный дом, и мне там так понравилось, что я стал бывать у Андрюши всё чаще и чаще. Вольдемар же познакомил меня и с Женей.

В частной жизни Женю тогда звали Юфой, и выглядел он довольно впечатляюще. Семнадцатилетний Юфа носился по району Купчино на жутком велосипеде «Украина», пугая собак, кошек, пешеходов, автомобилистов и вообще всё относительно живое. Издали казалось, что не только молодой спортсмен, но и его машина заросла жёсткой бурой шерстью. И хотя на колёсах и раме велосипеда была просто рыжая грязь купчинских дорог, а шерсть начиналась лишь с распахнутого ворота рубахи, было впечатление, что по проезжей части проспекта Славы носилось какое-то невиданное животное — оскалив зубы, сверкая глазами и размахивая хвостом. Вид хвоста придавала монстру сетка-авоська с пластинками Хендрикса и Джеймса Брауна, зацепленная ручками за багажник.

Костюм Юфы был скромен и абсолютно закончен — ни прибавить, ни отнять. Строгие, настоящие мужские сандалии на босу ногу, тренировочные синие штаны и белая крахмальная рубаха навыпуск размера на два больше, чем нужно было по общепринятым стандартам. А поскольку Юфа и сам был довольно здоров, то его гигантские рубахи смахивали на докторские халаты. Впоследствии Юфа ввёл в молодёжную моду ещё и белые чепцы и стал выглядеть совершенным доктором.

Что там бритые виски, что там кожаные куртки — фигня всё это, мода, безвкусица и дешёвый стандарт. А вот когда году эдак в восьмидесятом, а то и семьдесят девятом компания молодых людей в поношенной продукции фабрик «Рассвет», «Заря» и ещё не помню, каких, по команде Юфы вытаскивала из карманов белые чепцы, иные даже с красными крестами, напяливала их на головы (а если лицо было при этом небритым и на глазах-маленькие тёмные очечки, вот это был видок!…) и с дикими воплями неслась к пивному ларьку, картина впечатляла по-настоящему.

Компания Жени и Андрюши быстро росла — молодёжь охотно шла на знакомство с этими симпатичными парнями.

— Чепцы, очёчки, и вперёд! — говорил Юфа.

— Радоваться надо! — говорил Свин — так тогда уже стали называть Андрюшу.

Прежнее прозвище — Конвоир — происходило от джинсового костюма, название фирмы которого по-русски звучало приблизительно так, как это слово. Костюм этот заслуживал внимания — он был заштопан так и покрыт таким количеством заплат, которые и не снились ни одному хиппи. Однажды в кафе «Север», что на Невском, нынче ставшем прибежищем мажоров, к Конвоиру подошли два упитанных фарцовщика и обратились к нему со следующими словами:

• Предыдущая
• 3/43
• Следующая