Очаг на башне - Рыбаков Вячеслав Михайлович - Страница 39
- Предыдущая
- 39/56
- Следующая
Ася прикусила губу и тут же улыбнулась.
— Я была чуть старше тебя и гораздо глупее, — объяснила она. — И мне показалось, понимаешь? Если кажется, то некоторое время оно будто есть на самом деле. Это чтобы поскорее учились отличать настоящее от того, что кажется. По-настоящему я всегда очень любила папу. Только мы не сразу встретились.
Антошка внимательно смотрел на нее.
— Тут есть что-то, чего я не понимаю, — совершенно по-симагински сказал он. — Наверное, это неразрешимый вопрос… Мам, а мам?
— Что, милый?
— А ты никого больше не полюбишь?
— Да ты что, Антон? — Ася звонко рассмеялась. — Кого? Ты разве не видишь?
— Вижу, — ответил он. — Я почему-то уже плохо помню, как было до папы, вроде папа всегда был. Но когда вспоминаю, вижу, что ты стала веселее и добрее.
Ася почти с испугом всматривалась в его лицо. Тошка, думала она, клопик мой… Кажется, вчера родила тебя — и вот уже.
— Я тоже, когда вырасту, буду добрый, — сообщил Антон.
— Разумеется, — ответила Ася.
— Мам, — опять спросил он, — а ты больше не заболеешь?
— Ну кто же болеет два раза на дню? — засмеялась Ася. — Спи спокойно, Тошенька.
— Мы очень испугались, — сказал Антошка. Глаза у него стали, как у засыпающего Симагина, — щелочками.
— Ничего не бойся, — сказала Ася и потрепала его по голове. Он зажмурился от удовольствия и открывать глаза уже не стал.
Симагин старательно делал вид, что спит. Ждет, с восторгом поняла Ася. Сердце колотилось все отчаяннее. Будто впервые. Она бросилась в ванную и несколько минут извивалась под душем — сначала горячим, потом холодным, чтобы Симагин ее отогрел. От душа головокружение, усилившееся к вечеру, прошло напрочь. Спеша, дрожа, Ася сорвала купальное полотенце и прехитро в него замоталась — как бы наглухо, но при каждом шаге левая нога во всю длину выпрыгивала из таинственных складок и, заманивая, мгновенно утягивалась вновь. С видом блистательной куртизанки она проследовала к Симагину, погуляла по комнате под его жадным, ощутимо разгорающимся взглядом. Бесцельно потрогала что-то на полке, переставила чуть-чуть русалочку. Потом повернулась к постели.
— Симагин, — спросила она едва слышно, — ты спишь?
Глядя на нее во все глаза и улыбаясь, он захрапел, изображая беспробудный сон. Она сделала шажок к нему.
— Можно я тебе приснюсь?
— Какой чудесный сон, — произнес он блаженно. Мягким шажком Ася подошла вплотную и замерла; Симагин обеими руками потянулся к ней, но ее улыбка лопнула, словно взорванная изнутри, руки вскинулись изломчато и страшно, полотенце мягко повалилось на пол, но в этом не было уже ничего, кроме боли и катастрофы, и Ася, простояв еще секунду с судорожно бьющейся, исступленно натягиваемой обратно на лицо улыбкой, гортанно закричав, упала. Раскинулась. Вновь закричала, ее бросило на бок, потом на спину. Симагин был уже рядом, подхватил запрокинутую голову в ладони, но Асю ударило вновь, она вывернулась из его рук, со стуком ударилась затылком и обмякла. Он поднял ее, перепуганно бормоча: «Асенька… Ты меня слышишь? Ася!!!» Словно мертвая, она висела у него на руках, только дыхание выдавало жизнь — короткое, скрипучее, сухое, рот был страшно разинут. Он уложил ее, укутал, что-то еще бормоча. На лице ее выступил ледяной пот, и тогда Симагин кинулся в коридор, набросил на голое тело плащ, бормоча: «Сейчас, Асенька! Сейчас!» Последнее, что он увидел в квартире, был Антошка, выбегающий из своей комнаты. Уже с лестницы, в закрывающуюся дверь он крикнул сыну: «Маме плохо!»
Когда Симагин вернулся, Антошка напряженно стоял у постели, По-Асиному прижав кулаки к щекам. Он повернул голову, и Симагина встретил взрослый, напряженный взгляд.
— Когда приедут?
— В течение двух часов. Что тут?
— Успокаивала меня, а потом опять…
Симагин взял Асю за руку — рука была холодной и рыхлой, как талый снег.
— Симагин… — выдохнула она.
— Асенька! — закричал он, едва не плача. — Я врача вызвал, сейчас приедут. Что мне делать? Может, ты попить хочешь?
Она послушно сказала: да, чтобы хоть чем-то наполнить его желание помочь. Ей была отвратительна самая мысль о питье. Симагин метнулся на кухню, но когда вернулся, всю душу вложив в этот чай — ровно той крепости, сладости и теплоты, что предпочитала Ася, — она снова была невменяема.
— Она велела мне уйти, — глухо проговорил стоявший поодаль Антон.
— Выйди, Тошка, выйди, да, — пробормотал Симагин. — Асенька… Я принес…
Она открыла глаза. На Симагина глянули одни белки. Симагин вскрикнул, едва не выронив чашку — Асину любимую, голубую, с узорчатой ручкой… Веки упали.
— Сим… — выдохнула она. — Сим, холодно. Ляг рядом. Приласкай. Зачем я гулять… Надо сразу. Как я по тебе соскучилась… — Распухший язык едва шевелился между лиловыми губами. Он, не глядя, ткнул на столик плеснувшуюся чашку. Ася была промерзшая, влажная, напряженная, словно в постоянной судороге; он стал гладить ее плечи, грудь, живот, ноги, она не чувствовала. Судорога усилилась, Симагин обнял Асю, бережно согревая, — она хрипела и время от времени выдыхала: «Сим…», и он отвечал: «Я здесь, радость моя…» Она не слышала.
Потом опять что-то изменилось. Дрожь погасла. В свистящих выдохах угадывалось: «Не дам… не дам…» — словно в ней рушилось нечто, и она из последних сил сопротивлялась разрушению. «Что ты, солнышко, что?» Она не отвечала, но вдруг он почувствовал, как она принялась лихорадочно и бессильно ласкать его влажными, ледяными ладонями. Он заплакал. Пробормотал: «Я принес, ты пить просила, чайку…» — «Нет, — сипела она, не слыша. — Нет. Ведь не так. Я тебя люблю». Симагин осторожно высвободился, чтобы налить грелку, принести рефлектор — Ася страшно мерзла. Огляделся, растирая щеки. Комната была чужая.
В дверях стоял Антон.
— Папа, — позвал он.
— Да?
— Мама не умрет?
Симагин вздрогнул.
— Ты… ты не смей так говорить! Так говорить нельзя!
— А если мама умрет, — упрямо выговорил Антошка, — мы с тобой тоже умрем?
Симагин замер с пустой грелкой в руке.
— Да, — сказал он негромко, — мы тоже.
Антон кивнул.
В начале третьего приехал молодой, пахнущий кэпстэном и «Консулом» широкоплечий парень и стал спрашивать, одергивая Симагина: «Спокойнее… у страха глаза велики…» Ася лежала тихо, ей, вроде, полегчало, только, несмотря на грелки и одеяла, она дрожала по-прежнему. Врач смерил давление, выслушал сердце, как-то еще поколдовал, потом вернулся к столу и начал писать. Он был спокоен, уверен. Написав, задумался, с прищуром глядя на свет торшера, и вдруг резким движением скомкал бумажку.
— Надо госпитализировать, — сказал он, и сейчас же тишину комнаты распорол визжащий, протяжный крик:
— Не-е-е-ет!!! Кричала Ася.
Симагин рухнул на колени у постели; врач, морщась, обернулся к ним.
— Нет… не надо… не поеду, — быстро-быстро, едва различимо, говорила Ася. — Не отдавай. Он ничего не понял, — она цеплялась за его ладонь ломкими пальцами, заглядывала в глаза, умоляла. У нее опять стали колотиться зубы. — Мне надо с тобой…
— Вы же взрослая женщина, — сказал врач. — Вы должны понимать…
— Доктор, — сказал почерневший Симагин, — что с ней? Лицо врача чуть исказилось пренебрежением и досадой.
— Какой-то нервный шок, — нехотя ответил он. Казалось, все это ему надоело. Давно. — У меня еще много вызовов, — сообщил он. — Я не могу полночи вас уговаривать, — он достал бланк и опять стал поспешно писать. — Когда передумаете, вызовите транспорт.
— С каким диагнозом ее отправят? — тихо спросил Симагин. Перо врача запнулось на серой бумаге.
— Я же сказал — нервный шок, — проговорил он.
— Ну тогда хоть успокаивающий укол, — просяще сказал Симагин. — И сердце поддержать. У нее сердце слабое…
— Со слабым сердцем у вас уже был бы инфаркт, — вставая, ответил врач. — Вот направление, в уголке — телефон.
Симагин не ответил, но вдруг неуловимо стал непробиваемой стеной на пути. Скулы его прыгали. Не двигаясь с места, врач покусал губу.
- Предыдущая
- 39/56
- Следующая
