Журавль в руках - Булычев Кир - Страница 6

• Предыдущая
• 6/18
• Следующая

— Я эти стулья из города привез, — похвастался лесник. — Мягкие.

— Хорошо у вас.

— Маше спасибо. Даже обои наклеил. Если бы Донатыч или кто из старых охотников сюда нагрянул, не поверили бы. Да я теперь их не приглашаю.

На этажерке между окнами стоял транзисторный приемник. За приоткрытой занавеской виднелась кровать с аккуратно взбитыми, пирамидой, подушками. К стене, под портретом Гагарина, была прибита полка с книгами.

— Водку достать? — спросил я.

— Давай.

— Сергей Иванович, — услышала нас Маша.

— Не беспокойся. Ты же меня знаешь. Как твой рыбник, удался?

— Попробуйте.

Может, я в самом деле приехал сюда в гости? Просто в гости.

От сковороды с пышным рыбником поднимался душистый пар. Оказывается, я страшно проголодался за день. Маша поставила на стол два граненых стакана. Потом села сама, подперла подбородок кулаками.

— За встречу, — предложил я. — Чтобы мы стали друзьями.

Этого говорить не стоило. Это напомнило всем и мне тоже, почему я здесь.

— Не спеши, — возразил лесник. — Мы еще и не знакомы.

Он отхлебнул из стакана, как воду, и отставил стакан подальше.

— Отвык, — сказал он. — Ты пей, не стесняйся.

— Вообще-то я тоже не пью.

— Ну вот, два пьяницы собрались. — Лесник засмеялся. У него были крепкие, ровные зубы, и лицо стало добрым. Там, в городе, он казался старше, суше, грубее.

Маша тоже улыбнулась. И мне досталась доля ее улыбки.

Мы ели не спеша, рыбник был волшебный. Мы говорили о погоде, о дороге, как будто послушно соблюдали табу.

Только за чаем Сергей Иванович спросил:

— Ты сам откуда будешь?

— Из Москвы. В отпуске я здесь, у тетки.

— Потому и любопытный? Или специальность такая?

Я вдруг подумал, что в Москве, в институте, такие же, как я, разумные и даже увлеченные своим делом люди включили кофейник, который тщательно прячут от сурового пожарника, завидуют мне, загорающему в отпуске, рассуждают о той охоте, на которую должны выйти через две недели, — на охоту за зверем по имени СЭП, что означает — свободная энергия поверхности. Зверь этот могуч, обитает он везде, особенно на границах разных сред. И эта его известная всем, но далеко еще не учтенная и не используемая сила заставляет сворачиваться в шарики капли росы и рождает радугу. Но мало кто знает, что СЭП присуща всем материальным телам и громадна: запас поверхностной энергии мирового океана равен 64 миллиардам киловатт-часов. Вот на какого зверя мы охотимся, не всегда, правда, удачно. И выслеживаем его не для того, чтобы убить, а чтобы измерить и придумать, как заставить его работать на нас.

— Я в НИИ работаю, — сказал я леснику.

А вот работаю ли?.. Скандал был в принципе никому не нужен, но назревал он давно. Ланда сказал, что в Хорог ехать придется мне. Видите ли, все сорвется, больше некому. А два месяца назад, когда я добился согласия Андреева на полгода для настоящего дела, для думанья, он этого не знал? В конце концов, можно гоняться за журавлями в небе до второго пришествия, но простое накопление фактов хорошо только для телефонной книги. Я заслужил, заработал, наконец, право заняться наукой. На-у-кой! И об этом я сказал Ланде прямо, потому что мне обрыдла недоговоренность. Словом, после этого разговора я знал, что в Хорог не поеду. И в институте не останусь…

— А я вот не выучился. Не пришлось. Может, таланта не было. Был бы талант — выучился.

Он пил чан вприкуску, с блюдца. Мы приканчивали по третьей чашке. Маша не допила и первую. Мной овладело размягченное нежное состояние, и хотелось сказать что-нибудь очень хорошее и доброе, и хотелось остаться здесь и ждать, когда Маша улыбнется. За окном стало совсем темно, дождь разошелся, и шум его казался шумом недалекого моря.

— На охоте давно был? — спросил Сергей Иванович.

— В первый раз собрался.

— Я и вижу. Ружье лет десять не чищено. Выстрелил бы, а оно в куски.

— А я его и не заряжал.

— Еще пить будешь?

— Спасибо, я уже три чашки выпил.

— Я про белое вино спрашиваю.

— Нет, не хочется.

— А я раньше — ох как заливал. Маше спасибо.

— Вы сами бросили, — сказала Маша.

— Сам редко кто бросает. Правда? Даже в больнице лежат, а не бросают.

— Правда.

— Ну что ж, спать будем собираться. Не возражаешь, если на лавке постелим? Николай, все-таки как тебя по батюшке?

— Просто Николай. Я вам в сыновья гожусь.

— Ты меня старостью не упрекай. Может, и годишься, да не мой сын. Когда на двор пойдешь, плащ мой возьми.

Мы встали из-за стола.

— А вы здесь рано ложитесь? — спросил я.

— Как придется. А тебе выспаться нужно. Я рано подыму. Мне уезжать. И тебе путь некороткий.

И я вдруг обиделся. Беспричинно и в общем безропотно. Если тебе нравятся люди, ты хочешь, чтобы и они тебя полюбили. А оказалось, я все равно чужой. Вторгся без спроса в чужую жизнь, завтра уеду и все, нет меня, как умер.

Сверчок стрекотал за печью — я думал, что сверчки поют только в классической литературе. Лесник улегся на печке. Маша за занавеской. Занавеска доходила до печки, и голова Сергея Ивановича была как раз над головой Маши.

— Вы спите? — прошептала Маша.

— Нет, думаю.

— А он спит?

— Не пойму.

— Спит вроде.

Она была права. Я спал, я плыл, покачиваясь, сквозь темный лес, и в шуршании листвы и стуке капель еле слышен был их шепот. Но комната тщательно собирала их слова и приносила мне.

— Я так боялась.

— Чего теперь бояться. Рано или поздно кто-нибудь догадался бы.

— Я во всем виновата.

— Не казнись. Что сделано, то сделано.

— Я думала, что он оттуда.

— Нет, он здешний.

— Я знаю. У него добрые глаза.

Слышно было, как лесник разминает папиросу, потом зажглась спичка, и он свесился с печи, глядя на меня. Я закрыл глаза.

— Спит, — сказал он. — Устал. Молодой еще. Он не из-за яиц бегал.

— А почему?

— Из-за тебя. Красивая ты, вот и бегал.

— Не надо так, Сергей Иванович. Для меня все равно нет человека лучше вас.

— Я тебе вместо отца. Ты еще любви не знала.

— Я знаю. Я вас люблю, Сергей Иванович.

Легонько затрещал табак в папиросе. Лесник сильно затянулся.

Они замолчали. Молчание было таким долгим, что я решил, будто они заснули. Но они еще не заснули.

— Он не настырный, — сказал лесник.

Хорошо ли, что я не настырный? Будь я понастырней, на мне никто никогда бы не пахал и Ланде в голову бы не пришло покуситься на эти мои полгода — цепочка мыслей упрямо тянула меня в Москву…

— А зачем сюда шел? — спросила Маша.

— Он не дошел, повернул. Как увидел тебя одну, не захотел тревожить. Я его на обратном пути встретил.

— Я не знала. Он видел меня?

— Поглядел на тебя и ушел.

Опять молчание. На этот раз зашептала Маша:

— Не курили бы вы. Вредно вам. Утром опять кашлять будете.

— Сейчас докурю, брошу.

Он загасил папиросу.

— Знаешь что, Маша, решил я. Если завтра он снова разговор поднимет, все расскажу.

— Ой, что вы?

— Не бойся. Я давно хочу рассказать. Образованному человеку. А Николай

— москвич, в институте работает…

Я неосторожно повернулся, лавка скрипнула.

— Молчите, — прошептала женщина.

Я старался дышать ровно и глубоко. Я знал, что они сейчас прислушиваются к моему дыханию.

— Как спалось? — спросил Сергей Иванович, увидев, что я открыл глаза. Он был уже выбрит, одет в старую застиранную гимнастерку.

— Доброе утро. Спасибо.

Утро было не раннее. Сквозь открытое окошко тек душистый прогретый воздух. Сапоги лесника были мокрыми — ходил куда-то по траве. Топилась печь, в ней что-то булькало, кипело.

Я спустил ноги с лавки.

— Жалко уезжать, — сказал я.

— Это почему же? — спросил лесник спокойно.

— Хорошо тут у вас, так и остался бы.

— Нельзя, — возразил лесник и улыбнулся одними губами. — Ты у меня Машу сманишь.

• Предыдущая
• 6/18
• Следующая