Рассветный шквал - Русанов Владислав Адольфович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/77
- Следующая
Растерялся, что ли? А может, напротив, какие-то свои мысли имел насчет последнего петельщика.
Он не стал стрелять, а прыгнул со своего дерева прямо на поравнявшегося с ним гвардейца.
Узкая полоса стали сверкнула навстречу.
Оружие Охвата не остановило. Со всего размаху он врезался грудью в бок коню. Огромными ручищами – в них и оглобля смотрелась прутиком – толкнул от себя...
Вороной споткнулся, упал на запястья. Всадник, не удержав равновесия, вылетел из седла. Перекувырнулся через голову, крутанулся, как черный хорь на вилах, вскакивая на ноги, и второй раз наискось рубанул Охвата через грудь. И тут же сломался сам, выронил меч, шагнул неуверенно один шажок, другой... Рухнул ничком – меж лопаток его торчала стрела Бессона.
Пока ловили коней под уздцы, заворачивали изрядно отскакавшего пленника, главарь куницей скатился с дерева и кинулся к раненому другу. Они с Охватом были родом из одного становища, вместе уходили на дурацкую войну с отрядами Властомира, вместе удрали, когда поняли, что выгоды никакой в сражениях с сидами не получат, а только смерть преждевременную и лютую.
– Что ж ты, облом эдакий, над собой учинил? – Первым делом нужно оглядеть рану, благо Ночное Око светит в полную силу.
Охват пускал черные пузыри, но сознания не утратил.
– Прости меня, дубину, Бессон. Оплошал...
– Ты что, стрелой не мог? Обниматься к нему полез!
– Замешкался... Ан и не успел бы...
Говорить ему стало тяжелее. Кровь, вытекавшая из двух глубоких, крест-накрест, ран, пробороздивших широкую грудь, быстро пропитывала одежду. Вместе с ней уходила и жизнь. Бессон с первого взгляда понял – не выжить товарищу. Много он на раны нагляделся и толк в них знал.
– Где ж я тебе курган насыплю, братка? – только и нашелся что промолвить суровый вожак лесных разбойников.
– Долю... родным...
– Хорошо-хорошо, отвезу непременно, – успокоил умирающего, а сам подумал: «Не увидать мне ни твоих, ни своих. Заказан путь в родные луга».
Вслух сказал:
– Я место отмечу. Курган потом насыплем. Знатный курган будет – обещаю.
Охват силился еще что-то сказать, но жизни в его могучем теле оставалось лишь на слабый вздох.
«Как же я теперь без тебя с этими полудурками?»
В глазах Охвата отразилась полная, ярко-желтая, как сбитое материнскими руками масло, луна. Был когда-то взгляд живой и толковый, а после смерти – ровно стекляшка, имперским торгашом привезенная. Бессон осторожно, будто бы страшась причинить боль, закрыл глаза умершего друга.
Поднялся – времени горевать и убиваться не было.
– Щербак!
Седоватый дядька, прибившийся к ватаге в начале червня, подбежал трусцой. Увидел Охвата и полез пятерней в нечесаный затылок.
– Ох ты ж дрын горелый! Как парня разделали!
– А ты что думал? Твои ж дружки – петельщики, – окрысился Бессон.
Срывать зло на Щербаке вообще-то не стоило. Уж кто-кто, а он натерпелся от трегетренских гвардейцев преизрядно. Едва удрав от вырезавших обоз, в котором он служил возчиком, остроухих, пожилой веселин, родом аж с гор Гривы, угодил в лапы к рыскавшим по тылам в поисках дезертиров трейговским карателям. По законам военного времени был обвинен в мародерстве, дезертирстве, оскорблении короны и еще стрыгай знает в скольких преступлениях. Повезло Щербаку, что сразу на кол не посадили – возили по свежесформированным частям на показ. Для острастки новобранцев. Однажды ночью веселин уполз от задремавших часовых. Веревки он несколько дней до того перетирал. Добрался до коней, а там – ищи ветра в поле. Уже позже встретился с ватагой Бессона.
– Ладно, старый, не бери к сердцу, – пробормотал главарь, поднимаясь с колен. – Ты ж пойми, мы с ним как братья... Были.
– А я че? Я ниче... – Щербак тем и пришелся по душе всем разбойникам, что обид никогда не держал. – Да примет Мать Коней его душу.
– Да примет, – согласился Бессон. – Думаю я, она уже подобрала для него тело хорошего жеребенка. Сильного и храброго.
– Он того стоит, – добавил Щербак.
– Возьмешь парочку ребят, ну хоть Добреца с Жилой. Схорони его. Да место приметь. Я не я буду, коль курган над ним не насыплю.
– Не сумлевайся, старшой. Все сделаю.
Бессон и не сомневался. У Щербака слово – кремень. Сказал – сделает.
Бросив последний взгляд на тело погибшего друга, вышитую безрукавку, пропитанную кровью, задранную к луне русую бороду, главарь отправился смотреть добычу.
Трофеи оказались знатные. Только с души от них воротило при одном воспоминании, какой ценой добыты. Однако место свое в ватаге Бессон занял не потому, что грустил о павших, а потому, что думал об уцелевших.
Шесть мечей. Подспорье немалое. Одна беда – никто толком орудовать ими не умел. Лук – вот помощник живущего ночным промыслом. Копье – к ним веселины с детства привычны. Ну, топор там, дубина. А меч – оружие благородное. Их лучше продать. Точно. Если есть какие клейма, напильником соскрести и продать.
Из кольчуг уцелели пять. Ту, которую пробила стрела Бессона, тоже можно залатать. Броню продавать никто не собирался – самим пригодится. Случаи, они всякие бывают. Была бы сегодня на Охвате железная рубашка, глядишь, и выжил бы. Удары-то вскользь пришлись.
Шлемы, сапоги, кинжалы, всякая мелочь из вьюков приседельных – это не в счет. То есть, конечно, пригодится, но большой нужды в них никто не испытывал. Для продажи тоже товар плевый.
А вот кони!
При взгляде на них у Бессона сладко заныло сердце. Как же давно не видел он хороших коней! Те клячи, что доставались им от разграбленных купеческих обозов, вызывали у него презрение с изрядной долей отвращения. А эти были хороши. Ничего не скажешь. Ни к чему не придерешься. Все в меру. Копыта крепкие, такие и в слякоть не расслоятся. Кость широкая, но не чересчур. В телегу запрячь можно – не загнется с натуги, но и в дальнем походе под седлом, когда сутками идут воины то рысью, то шагом, не подведут. Головы сухие, малость горбоносые. Не иначе как к местной трейговской, слова доброго не стоящей, породе кровушку веселинских скакунов прилили.
Похоже, давняя мечта главаря начинала сбываться.
Хотел он сколотить летучий отряд. Такой, как у остроухих, что приходят в Левобережье позверствовать, потешить натуру кровожадную сладкой местью. К примеру, у Мак Кехты, сидки злобной, беспощадной.
С таким отрядом не страшны будут Бессону ни дружины баронские, ни гвардейские разъезды. Можно махнуть и в Ард’э’Клуэн, там, бают, в Ихэрене знатная заварушка наклевывается. Будет чем поживиться, когда Витек Железный Кулак с Экхардом схлестнутся. А можно и дальше пойти – на Правобережье Ауд Мора. В земли остроухих. А что? Парни у него крепкие, настырные, в деле проверенные. Будут удачи, еще столько же набежит, а то и десять раз по столько.
– Эх, добрые кони, – крякнул Бессон, прохаживаясь вокруг настороженно прядающих ушами животных, щупая холки, бабки, похлопывая по лоснящимся крупам.
– Да уж, – согласно покивал светлобородый Крыжак, шагающий рядом. – Только хозяева им достались без масла в башке. Мыслимое дело – так гривы обчекрыжить? Ничего. Отрастут, я им косицы позаплетаю.
– Тю! – насмешливо выкрикнул Вырвиглаз. – Что вы, веселины, ровно дети малые? Еще ленточек повяжи на них, как талунской дочке на выданье.
– Надо будет – повяжу, – насупился Крыжак: к делу украшения коней он относился трепетно и шуточек по этому поводу не понимал. – И на тебя, морда арданская, тоже.
– Ну давай попробуй. – Вертлявый рыжий ардан не был богатырем, но с ножом в руках творил чудеса. А уж до драки охочий! Только за это и терпели его в ватаге Бессона.
– Хорош. Оба, – нахмурился главарь. – Охолоньте. А то я остужу кулаком по черепушке.
Отреагировали забияки по-разному. Крыжак кивнул и с головой ушел в обихаживание лошадей. Напротив, Вырвиглаз выпятил грудь колесом – почему-то он считал, что все его опасаются, – и позвал предводителя:
– Иди глянь, какого красавца мы с коня стащили.
- Предыдущая
- 34/77
- Следующая
