Полуденная буря - Русанов Владислав Адольфович - Страница 68
- Предыдущая
- 68/74
- Следующая
Сейчас Росава – хозяйка харчевни, та самая красавица-молодка – выставила на стол замечательное пиво. Темное, в меру густое, в меру горьковатое. Язык покалывает, а проглотишь – ощущение сладости. И вообще после долгого путешествия нравилось мне на постоялом дворе все больше и больше. Даже странно, что посетителями хозяева не избалованы. Впрочем, из услышанного краем уха разговора между бабкой Кириллой и Росавой – редкое имя для Ард’э’Клуэна, как-то ближе к веселинским прозваниям – я понял, что хозяйка не так давно овдовела, где-то в начале яблочника. Может, у арданов какое суеверие связано с харчевней, хозяин которой помер. Ну, там удачу отваживает или еще что?
Бабка, как и договаривались, отвела нас наверх, в комнаты. Вещи мы сгрузили, проверили крепость запоров на ставнях и отправились в особую, банную залу. Понятно дело, мужчины отдельно, женщины отдельно. Вместе, я слыхал, только дикари из Великой Топи делают.
Парнишка Бышок – оказывается, сын хозяйки, да уродился малость слабоумным – натаскал воды, нагрел, разлил по низким и широким кадушкам. На лавке приготовил пять пучков мыльного корня...
Корень тот добывают от разных трав. У нас, на побережье Озера, это мыльнянка – невысокая травка с розоватыми цветками. В Восточной марке и в ард’э’клуэнском королевстве ее зовут зорькой за то, что распускаются цветы на рассвете. Но здесь трава повыше и стебель узловатый, как нога у тарантула. А на Севере, за Аен Махой, мылятся корни качима, чьи листья острые и колючие, что твой репейник. Если мыльный корень размочалить хорошенько, он дает обильную пену, которая здорово помогает грязь и жир как отстирывать, так и с тела убирать.
Кому бы рассказать, какое блаженство в горячей воде посидеть, пот засохший отскоблить, вымыть мусор из головы да из бороды. Эх, еще б цирюльника найти – подрезать лохмы! Но то уже мечта из несбыточных. Разве что в Фан-Белле, если сподобимся в стольный град заскочить. А лучше, конечно, стороной его обойти. Стрижка стрижкой, а попасться на глаза конным егерям мне особо не улыбается.
Сотник все-таки не утерпел. Попросил у Кириллы нож поострее. Поточил его еще. Потрогал пальцем лезвие и удовлетворенно хмыкнул. А потом всю бороду взял да и срезал. И щеки до блеска выбрил. Оставил щеточку усов над верхней губой. Таким я его помню по первой встрече на Красной Лошади. Тогда он явился в разгар суматохи, вызванной падением моего соседа-пьяницы Пегаша в собственный шурф. Это было больше года тому назад, и, кажется мне, седины на его висках было меньше. И, само собой, оба глаза еще целы... Помочь Глану с его бедой не смог ни я, ни фир-болг. Нет, жар, боль и нагноение мы убрали, но глаз спасти не удалось. Побрившись, он повязал через левую глазницу белый, чисто отстиранный полотняный лоскуток.
Я не стал следовать примеру пригорянина. Слишком свыкся с бородой за долгие годы, проведенные на прииске. Немножко обрезал, чтобы на грудь не падала, как у веселина какого-нибудь. И усы подровнял, чтоб в рот не лезли. С ними, когда чересчур отрастают, одна беда. Какую еду в рот ни несешь, частица на усах задерживается.
После купания вышли мы в обеденную залу. Жаль, чистых рубах не нашлось. Что поделаешь, вот такие мы путешественники. Скорее, беженцы. Ощущение на вымытом теле заскорузлой рубахи немножко портило настроение, но – где наша не пропадала? Переживем. Худшее переживали.
Я невольно улыбнулся, представив, как будет возмущаться Мак Кехта убожеством человеческой купальни: и кадушка старая-грязная, и вода неизвестно откуда набиралась, может, в ней коровы прежде купались, и корнями волосы моют одни лишь дикие салэх, недалеко ушедшие от пещер и невыделанных шкур... А ничего! Вшей кормить не желает – вымоется как миленькая. Где дадут и чем дадут. Кстати, я так и не выяснил, бывают ли у перворожденных вши-блохи, грызут ли их клещи, кусают ли слепни-оводы? Или они такие же несъедобные, как и неуживчивые в общении? Надо как бы между прочим расспросить феанни. Если надумаю-таки книгу писать, пригодится любая крупица знания.
Но, вдохнув аромат яичницы, приготовленной Росавой на толстых ломтях сала, я забыл и о Мак Кехте, и о будущей книге, и даже, чего греха таить, о цели нашего путешествия. Обитателям харчевни яичница казалась простым и неизысканным блюдом. Не годящимся для таких богатых господ-путешественников, какими мы им представлялись. Откуда ж им знать, что на прииске яйца были большим деликатесом и ценились едва ли не на вес золота. Гелкин отец, Хард, несколько раз завозил кур, кормил их отборным зерном, холил и лелеял. А все равно, то сдохнут от неведомой хвори, то ласка подушит, пробравшись в курятник. И нестись они не успевали. Хозяин «Бочонка и окорока», Ловор, птицу разводить даже не пытался. А купцы, коли привозили в берестяных туесках яйца, продавали за такие деньги, что ни одному старателю яичницей себя побаловать не приходилось. Не по карману. Даже Хард покупал для пирогов: в тесто добавлять, сверху мазать.
Так что смели мы в мгновение ока огромную сковороду – на глазунью пошло не меньше четырех десятков яиц.
Мак Кехту за общий стол выводить не решились, памятуя о событиях на фактории Юраса Меткого. Гелка сказала хозяйке, что ее спутница нездоровая, ослабла после конного перехода, и отнесла глиняную миску с ее долей наверх.
А после еды поднесла хозяйка жбанчик с пивом. Тут, нахваливала, один мужичок, мол, в Пузыре варит – за уши не оттянешь. И не обманула. Пиво оказалось – лучше не бывает. На что я не любитель, а вторую кружку нацедил. Глан пил мало. Тянул первую кружку, поглядывая по сторонам. А вот Дирек разошелся. Выпил едва ли не залпом, налил еще. Снова выпил. Когда до пятой добрался, Ойхону пришлось строго ему выговорить. Столяр закивал и принялся отхлебывать мелкими глотками. На удивление, Гурт его пристрастия не разделял. Пил чинно, по чуть-чуть. А может, просто не по душе ему с нами за одним столом? Все-таки почти что в плену держим.
Вечер прошел бы как нельзя лучше, не заявись в харчевню сразу после заката четыре мужика.
Впрочем, называть их мужиками – в корне неверно. Воины. Обвешанные оружием. Нет, не с ног до головы – не так. С ног до головы – забава для новичков. Для тех, кто желает произвести впечатление на селян и мастеровых. У этих лишнего оружия не было. По крайней мере, на виду. Так, меч, кистень, корд, небольшой метательный топорик. Но даже на глазок, мой неопытный глазок, ясно – все оружие на своем месте. Ни убавить, ни прибавить.
Они вошли. Сели за крайний от входа стол – значит, за два стола от нас. Заказали по кружке пива и копченых колбасок. А после сидели, никого не трогали, прихлебывали пиво, смахивая пиво с усов. Не шептались, не пытались учинить скандал. Вообще не глядели в нашу сторону. Но почему-то меня не оставляло чувство беспокойства.
Не потому ли Сотник прикладывался к кружке больше для виду? Тоже ожидал подвоха?
Между тем языки моих спутников развязывались. Глаза начинали подозрительно блестеть. Ойхон подпер голову кулаком и двигал по столешнице указательным пальцем хлебные крошки. Хотя выпил не больше моего. Жучок все чаще хватал Гурта за рукав, рассказывая ему байки. Типа: «Пришли как-то к королю трейг, веселин и ардан...» Понятное дело, ардан всякий раз оказывался и хитрее, и ловчее жителей соседних королевств. Оставлял всех с носом, выполнял труднейшие задания короля – например, выпить бочонок пива и к ветру не сходить, – и получал руку и сердце принцессы. И все чаще с языка разбитного столяра нет-нет да и срывалось похабное словечко.
– Гелка, – позвал я, – посмотри, будь добра, как там попутчица наша. А то волнуюсь я...
Девка кивнула и убежала. Виду не подала, что догадалась, зачем я ее отослал.
– Да что твоей остроухой сделается? – воскликнул Дирек. Гораздо громче, чем мне того хотелось бы. – Посидит одна, ей на пользу!
Столяр ойкнул и схватился за коленку. Похоже, Ойхон больше притворялся пьяным. Пнул помощника под столом.
Я завертел головой – не расслышали ли слова Дирека вооруженные мужики или кто из обслуги харчевни.
- Предыдущая
- 68/74
- Следующая
