Те, кто против нас - Руденко Борис Антонович - Страница 86
- Предыдущая
- 86/110
- Следующая
Тот слегка вздрогнул и начал разворачивать ствол в сторону Гонты. Но делал он это со странной медлительностью, словно преодолевая сопротивление внезапно загустевшего воздуха. И все же Нестеров, как с ним случалось уже не однажды, невероятно отчетливо понимал, что должно случиться через несколько секунд. Понимал, что не в силах что-либо изменить. В этой сцене ему, как и всем присутствующим, досталась лишь роль наблюдателя. Сохраняли активность лишь вожак и отчасти тот, что оставался со стволом.
— Мочи-и! — рявкнул вожак, а потом нетерпеливо схватил напарника за руку, намереваясь отобрать пистолет. Сделать это сразу ему не удалось. Напарник, по-видимому, не вполне осознававший суть происходящего, не торопился раскрыть ладонь.
Краем глаза Нестеров уловил движение. В стремительном прыжке Гонта взлетел над полом, ударив противников ногами. Все трое оказались на полу. Со скрежетом вращаясь по кафелю, пистолет отлетел к стене. Гонта и медведеобразный уже стояли друг против друга в одинаковых позах, расставив ноги и выставив вперед согнутые в локтях руки. А спустя мгновение сплелись в схватке. Гонта значительно уступал медведеобразному в весе, и тот намеревался полностью использовать свое преимущество. Наклонив голову и почти не защищаясь от сыпавшихся на него ударов, он бросился вперед, чтобы схватить, смять, сломать противника. Как ни странно, Гонта не собирался уклоняться. Он лишь сымитировал отступление, сделав шаг назад, а потом прыгнул навстречу. Нестеров так и не сумел разглядеть, что же именно произошло. Медведеобразный внезапно взревел, вскинул вверх голову и закрыл глаза руками, полностью открыв мощную шею следующему удару Гонты. Раздался неприятный хруст, и противник Гонты грохнулся на пол. Все кончилось. Бой занял лишь несколько мгновений.
Нестеров почувствовал, как Гонта трясет его за плечо, и понял, что вновь может двигаться.
— Пошли! Скорее! — кричал ему в ухо Гонта. — Погодин! Быстро наружу!
Пробегая мимо валявшихся пистолетов, Нестеров быстро наклонился и подобрал оружие Погодина. Сделал он это совершенно автоматически и так быстро, что оба его спутника этого не заметили. Они выбежали из больницы. Дверцы переднего автомобиля оставались открытыми, ключ торчал в замке зажигания. Ускорение прижало Нестерова к спинке сиденья, спустя несколько секунд больница скрылась за поворотом.
— Пистолет там остался, — сказал Погодин.
— Я его подобрал, — возразил с заднего сиденья Нестеров.
На колени Погодина упал его «Макаров».
— Зачем же ты меня отключил? — обиженно спросил Погодин. — Ты думаешь, я так, как ты, в рукопашке работать не умею?
— Это я работать не умею, — отозвался Гонта, не отрывая взгляда от дороги. — Мне либо всех держать надо было, либо никого. Иначе пока не получается, не научился.
— Когда они окончательно очухаются?
— Минут через десять, — ответил Гонта, — так что насчет погони можно не беспокоиться, им нас уже не достать.
Как раз в этот момент они добрались до перекрестка. Помех не было, машина без малейшей задержки выскочила на магистраль, тут же резко увеличив скорость.
Ожидание тяготило Перлова. Он уже сотню раз пересек комнату по диагонали, не спуская взгляда с серого параллелепипеда мобильника. Он ненавидел сейчас его за молчание в течение целого часа, словно живое существо. Перлов уже решил, что вне зависимости от конечного результата сегодняшних усилий он убьет обоих дебилов, проваливших дело. Нестеров уже был у него в руках. Почти был, если бы не чудовищная глупость исполнителей. Существуют ошибки, которые прощать не полагается. И даже если дебилы свою ошибку исправят, их судьбу это уже не изменит. Разве что смерть будет короткой и почти безболезненной. Сейчас — именно сейчас — Перлову не нужны были те, на кого он не мог положиться полностью и без оговорок.
— Ну давай! Давай! — цедил сквозь зубы Перлов, яростно пожирая глазами телефонный аппарат. И настал момент, когда тот, будто подчиняясь призыву, очнулся. Перлов схватил его и прижал к уху. Звонил Хац.
— Ты, случайно, телевизор сейчас не смотришь? — буднично поинтересовался Хац, вызвав в душе Перлова новую волну гнева. При чем здесь, к черту, телевизор?!
Он так и сказал, не выбирая выражений, но Хаца этим ничуть не смутил. — Включи телевизор, дорогой, сейчас сам все поймешь, — сказал тот с коротким смешком. — Только трубу не бросай на всякий случай, а то потом пальцами по клавишам не попадешь.
— Какой канал?
— Врубай любой, это сейчас без разницы.
Перлов, не глядя, нашарил пульт и надавил первую попавшуюся кнопку. В первые несколько секунд он решил, что телевизор неисправен. По экрану снизу вверх шли разноцветные полосы. Некоторые казались чуть толще волоса — только бы глазу различить, другие были шире, увеличивались по высоте до двух сантиметров. Иные весело подмигивали Перлову, следующие за ними доползали до верхней границы экрана без изменений цвета и яркости, очередные вспыхивали переливчатым радужным сиянием, чтобы в свою очередь уступить место новому всплеску разнообразия. Он смотрел на это с недоумением секунд десять, а потом вновь раздраженно схватился за пульт, чтобы перещелкнуть на другую программу или вообще выключить, и в это мгновение понял. Мышцы свело в пароксизме страха и ярости, дремлющая под ключицей в наркотическом сне боль недовольно заворочалась, но сейчас Перлов не обратил на нее никакого внимания.
Это был абсолютный язык в отсутствие слов и предложений, грамматики и синтаксиса, чистейшая, дистиллированная информация, полностью освобожденная от малейших условностей способа передачи и потому пригодная для восприятия любому и каждому, без различия возраста, пола и уровня образования. Весь блок информации укладывался в одну минуту, после чего немедленно начинался повтор. Точно так же, как и у миллионов других, смотревших в это время на экран, в мозгу Перлова возникали четкие, точные образы того, что хотели сообщить зрителям неизвестные создатели передачи. И образы эти показались Перлову жуткими. Зрителю ничего не пытались навязать, его не звали на баррикады, ему просто рассказывали, в каком мире он пребывает. Рассказ был совершенно нейтральным, лишенным какой бы то ни было эмоциональной окраски и по этой причине убийственным по достоверности и убедительности. Тайны селектов больше не существовало, как не существовало более и покровов, маскировавших действительное место организации Перлова. И каждый был волен самостоятельно определять, как к этому следует относиться.
- Предыдущая
- 86/110
- Следующая
