Комендантский час (сборник) - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 58

• Предыдущая
• 58/76
• Следующая

— Вы врываетесь ко мне ночью, и меня и Кравцова никто не может защитить. Я осталась за чертой? Всю жизнь учила детей гражданственности, объясняла им советскую Конституцию, а теперь законы общества не распространяются на меня?

— Конечно, я пришел к вам ночью, нарушив правовые нормы. Я вообще не должен был приходить.

— Так зачем же вы пришли?

— Для того, чтобы не вызывать вас в райотдел. Для того чтобы никто не знал о нашем разговоре.

— Что вам надо?

— Где ваш муж?

— Не знаю.

— Неправда. Обманывая меня, вы сами ставите себя за черту.

— Я не знаю.

— Вы учите Конституции, но нарушаете ее основное положение — скрываете врага общества.

— Он не враг.

— Кравцов служил у немцев бургомистром. Не так ли?

— Он выполнял задание райкома.

— Вполне возможно. Но почему уже почти год он прячется в лесу или еще где-то?

— Он выполнял задание райкома…

— Я это уже слышал, но почему же об этом никто не знает?!

— Мой муж спас город от взрыва, он…

— Это эмоции, а мне нужны факты.

— Он ранен кулаками, воевал с белофиннами.

— Прошлое.

— Вы не имеете права так говорить со мной!

— Имею. Мне его дала все та же Конституция.

— Он выполнял задание…

— Послушайте меня. Вашего мужа перед войной исключили из партии.

— Он мне сказал, что его восстановил подпольный райком.

— Факты?

— У нас во время оккупации был Васильев.

— Секретарь райкома? Это он сказал?

— Да.

— Факты, где факты?

— Отряд ушел, я не знаю, почему они не сообщили о муже.

— Кто знал о его связи с отрядом?

— Начальник НКВД и Васильев.

— Ваш муж подозревается в убийстве Ерохина.

— Этого не может быть!

— Все может быть, особенно сейчас. Почему он прячется?

— Он боится, вы же сами знаете, чего боятся люди.

— Знаю. Но я знаю и другое: честному человеку нечего прятаться, правда всегда найдет дорогу. И помните, что если он большевик, вернее, опять стал им, то ему незачем прятаться. Я ухожу и прошу передать ему, что он сам должен найти меня. Найти и рассказать об убийстве Ерохина.

Врач вышел, и они остались втроем: мотоциклист, весь забинтованный, похожий на белую тряпичную куклу, сестра и он. Окно в палате было раскрыто, и поэтому горела синяя лампочка. В свете ее особенно резко выделялась обмотанная бинтами голова.

После операции, когда хирург пообещал Данилову, что мотоциклист будет жить, Иван Александрович приказал Полесову остаться. Во-первых, для безопасности задержанного, во-вторых, надеясь на то, что в бреду раненый скажет что-то важное для следствия. В палате было тихо, только раненый дышал тяжело. Казалось, что работает старая, изношенная паровая машина. Степан даже представил ее мысленно: текущие трубки, разработанный сухопарник, разношенные цилиндры. Точно такая стояла у них в техникуме когда-то. На ней практиковалось несколько поколений будущих специалистов по ремонту подвижного состава.

Он вдруг поймал себя на мысли, что не думает о задержанном как о человеке и что это сравнение с машиной в другой ситуации никогда бы у него не возникло. Он не жалел мотоциклиста, а думал только об одном, как вытянуть из него показания. И сам внутренне подивился своему равнодушию. Даже постарался представить раненого среди дорогих и близких тому людей. Но так и не смог этого сделать. Он видел только вскинутый автомат, челку, упавшую на потный лоб, и прищуренные пустые глаза.

Этот человек сам сделал выбор, став за черту. А за ней для Степана находились только враги. И если до войны, как понимал Полесов, многих можно было еще спасти, перевоспитать (ярким примером тому служил Мишка Костров), то те, кто остался за чертой в самое трудное для страны время, сами вынесли себе приговор. И разговор с ними должен быть коротким.

Время тянулось бесконечно. Но именно это долгое однообразие успокаивало его, и Полесов постепенно начал думать о вещах приятных ему. Он вспомнил Клавдию и ее сильные, ловкие руки, накрывавшие на стол. Он пытался восстановить в памяти их разговор за столом, но детали его, как оказалось, забыл начисто. Главное же он запомнил. Они все-таки договорились встретиться. Степан сказал, что позвонит ей утром и уточнит время. Конечно, он может сказать Данилову, что надо еще раз сходить в Глуховку, поговорить с людьми, посмотреть. Но сама ложь претила ему, и он решил просто объяснить Ивану Александровичу все как есть, без уверток и глупой выдумки. Данилов поймет его, наверняка поймет.

Раненый застонал, сначала тихо, потом громче, заскрежетал зубами. Степан тронул сестру за руку.

— Ничего, — прошептала она, — так бывает, так часто бывает, почти всегда.

И снова наступила тишина, и снова будто остановилось время.

— Витя, — внятно и отчетливо произнес чей-то голос.

Полесов даже обернулся, но потом понял, что это сказал раненый.

— Я туда не доеду, — проговорил мотоциклист, — у меня бензина не хватит.

Он застонал и затих.

— Бредит, — шепнула сестра, — он теперь все время будет бредить. Я их, обожженных, много видела.

Раненый опять начал стонать, иногда выговаривая отдельные фразы. Степан уловил несколько блатных словечек, которые обычно употребляют профессионалы, и понял, что мотоциклист, как говорил Данилов, «самый сладкий их клиент».

Степан даже сел ближе, наклонился над ним, но тот заскрипел зубами и снова затих.

— Сейчас я ему укол сделаю. — Сестра встала, загремела чем-то в темноте. — Пусть поспит спокойно. Ему сейчас главное — покой.

— Вы здесь начальник, — улыбнулся Степан, — вам видней.

— Вот скажите мне, — после паузы спросила сестра, — мы его вылечим, выходим, дорогих лекарств на него убьем массу, то есть отнимем их от раненых бойцов, а дальше?

— Что — дальше?

— Ну вот, к примеру, мы бойца лечим или командира. Он за Родину пострадал. Встанет на ноги — и в бой. А этот куда? К стенке? Так зачем же его лечить? Только для того, чтобы он показания дал?

— Дело в том, что мы еще не знаем, кто он. Может, он случайно попал в банду. Вылечим, выясним.

— Ну а если случайно?

— Значит, дадим возможность исправиться, вину искупить, и будет он таким же человеком, как все.

— А если все же не случайно?

— Это суд решит. Наше дело — следствию материалы представить. Так сколько он спать будет?

— Я думаю, до утра.

— Тогда я пойду.

Степан вышел из палаты в темный коридор. Осторожно, стараясь не стучать сапогами, прошел мимо дремавшей у столика дежурной медсестры и спустился на первый этаж в прихожую, залитую синим светом. Здесь уже можно было закурить, и Степан достал папиросы, чиркнул спичкой. Из синего мрака выдвинулась фигура милиционера.

— Это вы, товарищ начальник?

— Я. Ты что, один здесь?

— Нет, у палаты второй дежурит.

— Молодцы, а я его и не заметил.

— Служба.

— Где телефон?

— Вот здесь, на столике.

Степан подошел, поднял трубку. С минуту она молчала, наконец женский голос ответил: «Город». Полесов положил трубку, так и не назвав номера. Произошло что-то необъяснимое. Он пока и сам не мог догадаться, что именно. Но это слово «город»! Обычный отзыв телефонистки на коммутаторе. Он звонил Данилову из Глуховки, и ему ответили: «Город». Заворг райкома звонил Ерохину, и ему тоже так ответили. Значит, был третий человек, слышавший все эти разговоры. И он сидел на коммутаторе. Так-так. Неужели он нашел? Этот третий слушал и передавал четвертому. А тот… Вот на него-то и надо выходить через телефонистку на коммутаторе. И как он раньше не догадался? Ах, идиот! Степан даже зубами заскрипел.

— Вы что, товарищ начальник? — спросил дежурный.

— Ничего. — Степан потянулся к телефону, потом отдернул руку. — Вот что, ты знаешь, где мы разместились?

• Предыдущая
• 58/76
• Следующая