Звёздный свиток - Роун Мелани - Страница 49

• Предыдущая
• 49/152
• Следующая

— Они просто спариваются. Мы такое уже слышали.

— Я тоже, но так и не могу, привыкнуть. Это ужасно, — нервно сказала она. — Я могу их изучать, пересчитывать, наблюдать за ними, даже препарировать, чтобы узнать, как они устроены. Но что-то в их голосах переворачивает мне душу.

Она вновь вздрогнула, когда голоса драконов грянули над северным склоном кратера.

— О Богиня!

Глаза Сьонед неотрывно следили за маленькой красноватой драконшей с подкрылками золотистого цвета — той самой, которой она пыталась коснуться. Стая вернулась к озеру, чтобы напиться: казалось, трехлеток не тревожили ни крики спаривающихся, ни горящий мертвый дракон. Они были недостаточно взрослыми, чтобы осознать или заинтересоваться первыми, а мертвый самец был оплакан и вычеркнут из их памяти. Привыкшая распространять человеческие эмоции на драконов, Сьонед нашла, что это невыразимо грустно.

Вспомнив данное Рохану обещание, она взглянула на Мааркена. Тот ответил ей настороженным взглядом и наконец кивнул. Сьонед удостоверилась, что с Фейлин все в порядке, а потом вернулась к племяннику.

— Поддержи меня, — вот и все, что она ему сказала, тут же ощутив искусное плетение солнечных лучей натренированным, дисциплинированным разумом фарадима. Его рубин, янтарь и алмаз создали яркое сочетание с ее собственными изумрудом, сапфиром, янтарем и ониксом; спектры дополняли друг друга, но цвета Сьонед доминировали, как она и просила. Однако все великолепие их красок было ничем по сравнению с вихрем оттенков, в который Сьонед так внезапно окунулась во время первого случайного столкновения с драконом. В мозгу Сьонед замелькали радуги; она почувствовала головокружение от цветов, повторявшихся в сотнях нюансов, и каждый нес с собой звук, картину, впечатление, воспоминание или инстинкт — слишком много для того, чтобы охватить все разумом, запомнить и в одиночку преобразить в узнаваемые формы. Избыток красок потряс ее, лавина информации едва не лишила рассудка. Смутно, через бурю радуг, Сьонед почувствовала, что дракон разорвал контакт. А потом потеряла сознание.

— Сьонед! — Мааркен быстро подхватил ее, пораженный пепельным цветом ее щек и безжизненно поникшей головой. Отточенный навык помог ему удержать цвета Сьонед в полном соответствии с образцом, вернуть и восстановить их перед тем, как она потеряла сознание. Теперь ей не угрожала опасность потеряться в тени. Но глубокий обморок Сьонед лишил Мааркена присутствия духа. Дрожащая и побледневшая, Фейлин помогла ему уложить принцессу на землю.

— Мааркен, что за чертовщина?

— Не знаю… Я не касался дракона, так что понятия не имею, что она увидела и почувствовала. — Он положил ее голову на одну руку и осторожно похлопал по щекам другой. — Сьонед!

— Ведь это не может плохо кончиться, правда? Она не кричала, как в прошлый раз. Да и дракон тоже. — Фейлин сняла с пояса кожаный бурдючок с водой — предмет, который обитатели Пустыни никогда не забывали взять с собой где бы они ни были — и дала Сьонед напиться. Принцесса слегка глотнула, но это было чисто рефлекторное движение: ничто не показывало, что она собирается прийти в себя.

Мааркен увидел быструю тень и посмотрел вверх. Другие драконы улетели, но красноватая все еще была здесь; внутренняя поверхность крыльев драконши блестела, пока она кружилась над погребальным костром. Она закричала, издав тихий, горестный всхлип, затем спикировала вниз, чтобы взглянуть поближе, снова взлетела и с жалобным воем начала кружить прямо над ними.

— Она беспокоится о Сьонед, — прошептала Фейлин. — Это возможно?

Сьонед наконец пошевелилась и неуверенно приподнялась. Она сделала слабое движение рукой, словно защищаясь от чего-то, а затем открыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — тревожно спросил Мааркен.

— Болит голова… и боль спускается в ноги. Мааркен…

— Ты ничего не помнишь?

— А что я должна помнить? — нахмурилась она.

— Не знаю. Я был недостаточно близко, чтобы видеть это самому. Но ты коснулась дракона, Сьонед. Должно быть, ты это сделала.

— Правда? — Она села, обхватила руками колени и прижалась к ним грудью. — Я помню, что хотела чего-то и просила поддержать меня, но после этого…

— Я думаю, лучше всего отнести миледи в замок и положить в постель, — сказала Фейлин. Сьонед охнула, когда Мааркен и Фейлин попытались помочь ей встать.

— О Богиня, я чувствую себя так, будто провела в Долгих Песках весь осенний сезон бурь. — Внезапно она посмотрела вверх на кричащую драконшу. — Она все еще здесь!

Красноватая, летавшая над озером, внезапно подлетела вплотную к Сьонед и взглянула на нее большими прекрасными темными глазами. Затем она затрубила; звонкая серебристая нота эхом отдалась в кратере, а драконша улетела в Пустыню.

Фейлин переглянулась с Мааркеном и сказала:

— Я слышала это в ее голосе.

Он кивнул.

— Думаю, я видел это в ее глазах. Она рада, что со Сьонед все в порядке и что она может вернуться к остальным. — Мааркен задумчиво посмотрел на тетю. — Что-то произошло между вами. Я бы сказал, что вы подружились.

В 701-м году, в год Великого Мора, дворец в прибрежном поместье лордов Визских превратился в госпиталь для больных. К середине лета он стал мавзолеем. Несожженные тела гнили в комнатах и в коридорах, так как не хватало смелых людей, которые решились бы войти в здание с риском заразиться самим. Одним из последних решений старого лорда Джервиса стал приказ о сожжении его дворца — как для того, чтобы почтить память мертвых, так и для предотвращения дальнейшего распространения заразы. Джервис умер в день пожара, и тело старика перенесли из дома, в котором его семья нашла себе убежище, в прекрасное старое поместье у моря — чтобы сжечь вместе с дворцом и умершей прислугой.

Когда опасность миновала, вдова старого лорда перевезла выживших родственников в городской дом. За прошедшие годы лорд Лиелл купил дома по соседству, соединил их, прорубил стены, а часть снес, чтобы расчистить место под сады, добавил новых комнат, лестниц и переходов для соединения разных уровней. Дом стал пригодным для жилья, но в целом представлял собой причудливую композицию из тридцати комнат на пяти уровнях. Он не обладал ни элегантностью, ни величием приморского дворца, но это уродливое здание имело одно важное преимущество — по крайней мере, так считала леди Киле. Никто не смог бы уследить за всеми его входами и выходами, и это ее устраивало.

Миновав одну из дверей, она попала в помещение, которое некогда служило кухней; теперь же здесь располагалась кладовка. Она накинула тяжелый плащ, чтобы защититься

от вечерней прохлады, которой тянуло с залива Брокуэл. Никто не видел, как она через черный ход вышла в сад и проскользнула к задней калитке. Леди Киле миновала дома зажиточных торговцев и придворных, срезала путь через парк и стремительно зашагала по направлению к гавани. Местом ее назначения была ничем не примечательная хибара в глубине вонючего переулка. Дом снимала для Киле ее старая нянька Афина, и человеку, который открыл дверь, было приказано ждать прихода знатной гостьи.

— Милади , — сказал он голосом, таким же просоленным, как и его шкура, неуклюже поклонился и провел ее в дом. — Он наверху и, похоже, сильно не в духе, милади.

Она пожала плечами и обвела взглядом жалкую комнатушку и женщину с грязными волосами, которая, сидя у камина, демонстративно пересчитывала золотые монеты. По заплеванному, грязному полу леди Киле прошла к лестнице. Мужчина шагал следом; треск и стоны полусгнившего дерева сопровождали их на всем пути. Жар и дым очага усиливал зловоние. Она прижимала к лицу носовой платок, вдыхая сильный аромат духов.

— Здесь, милади. — Мужчина плечом открыл большую дверь. Киле сделала глубокий вдох, чтобы успокоить нервы, и немедленно пожалела об этом, так как тут же ощутила сильный запах мужского пота, проникший даже сквозь прижатый к лицу шелк.

— Он не знает, что вы пришли, — добавил человек.

• Предыдущая
• 49/152
• Следующая