Секрет государственной важности - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 36
- Предыдущая
- 36/88
- Следующая
Моряки шли приглядываясь и прислушиваясь.
По берегам реки росла малина. Федя снял злополучную солдатскую фуражку, и приятели быстро набросали в нее спелых ягод.
На крутом повороте, где вода намыла мелкий песок, увидели следы какого-то некрупного животного, идущие к самой воде.
— Постой, ребята, — нагнулся зачем-то Ломов. — Шевячки кабарожьи… Свежие совсем.
Теперь и остальные заметили козий помет, похожий на кедровые орешки.
Матрос проворно вынул из кармана свистульку из бересты и стал искусно подражать голосу маленького кабаржонка.
— Матка должна прибежать — подумает, с козленком беда случилась.
Пищалка звучала протяжно и нежно… Стихнет — и снова…
— Как только покажется кабарга — сразу стреляй, — учил матрос.
Все они проголодались и мечтали о жареном сочном мясе. Федя держал наготове револьвер.
Ломов звал матку, наверно, уже в десятый раз, когда в тумане показалось темное пятно. Свистулька еще пожаловалась и замолкла.
Тень приблизилась.
— Что-то велика козочка, — прошептал Никитин, выглядывая из-за дерева, и тут же присел. — Спасайся, ребята!
На жалобный писк явился медведь, тоже любитель молодой козлятины.
Друзья не захотели испытывать судьбу и бросились наутек.
У Черной скалы они долго искали лодку. Она стояла, как в доке, во впадинке берега под жердями, прикрытыми еловым корьем и сухими ветками. Лодка оказалась хорошо сделанной унимагдой, с изображением лебедя на носу.
Возле лагеря их остановил часовой. Солдат оказался придирчивым и не хотел признавать моряков за своих. Заладил одно: «Почему из леса вышли, а может, вы партизаны?»
Виктор Никитин заспорил, часовой клацнул затвором и подал сигнал. На свисток подошел разводящий. Он узнал друзей и разрешил пропустить. В лагере чувствовалась тревога и растерянность: солдаты бродили, не расставаясь с винтовками, подсумки полны патронов. За грудой камней стоял пулемет рылом к лесу. При нем дежурили солдаты, перепоясанные патронными лентами.
«Боитесь, сволочи, — подумал со злорадством Федя. — Подождите, не то еще будет!»
Около избушки их увидел старик буфетчик и индюком зашипел на Федю:
— Где шляешься? Иди мой посуду… Пять глубоких тарелок, семь мелких, четыре вилки, девять ножей и три ложки — корми кают-компанию как хочешь. А чай — из кочегарских кружек: стакан я только для капитана успел прихватить. — Буфетчик потер ладонью серую щетину на подбородке. — Торопились, а пароход-то стоит себе, голубчик, и не деется ему ничего. И погодка на ведро идет… Капитан говорил: к завтрему катер на него сгоняем.
Никитин и Федя заговорщически переглянулись и спрятали усмешку.
— Мы по ягоды ходили, в лесу малины много. Это тебе, Евграф Спиридонович. — Федя протянул буфетчику каппелевскую фуражку, полную ягод.
— Крупная, как из сада; спасибо, снесу капитану к чаю.
— Сам ешь, — сказал Ломов. — Капитан не заслужил… Пароход-то, — он показал на черный силуэт, поднимавшийся над водой, — кто погубил? Знали бы, что Гроссе отдашь, — собирать не стали.
В избушке, куда буфетчик послал Федю, только что отобедали, но за столом было не очень весело, хотя коньяк и виски начальство не забыло на пароходе.
Оскар Казимирович сидел хмурый, недовольный. Он был в отвратительном настроении. Вряд ли может понять его состояние простой смертный. Даже капитан, которому не приходилось оставить на камнях свое судно, не в состоянии себе представить, как огорчился Гроссе. Он ждал погоды. Пусть только стихнет ветер — он немедленно начнет снимать «Си-неге тюленя».
В голове Оскара Казимировича возникали всевозможные планы. Он припомнил все, что случилось на его глазах в многолетних плаваниях и о чем ему рассказывали. Перечитал все, что написано по этому поводу в пухлом английском справочнике. Когда Гроссе вспоминал Владивосток, сердце сжималось в предчувствии неприятного разговора в кабинете директора распорядителя Доброфлота… Тросы, якоря, верпы… Задний и передний ход… Номера балластных танков, которые надо откачивать сначала и под конец… Вот чем была забита бедная капитанская голова. Кстати, он теперь думал, что «неизвестные величины» ему мало помогут.
«А здесь еще эта мерзкая женщина», — морщился Оскар Казимирович, и не без основания: «мерзкая женщина», сестра милосердия, болтала без умолку.
— Наш корабль, — вещала она в обычном своем духе, — захватили привидения. Сейчас они ходят по палубе, сидят в наших каютах, лежат в наших постелях… Гремят кости, звенят цепи, трепещут белые одеяния… Души погибших в море собрались на свой пир. Наверно, там командует новый капитан. Капитан-смерть…
— Лидия Сергеевна, — Гроссе брюзгливо выпятил губу, — извините, дорогая, но вы говорите глупости, неприятные глупости. Почему вдруг на нашем пароходе привидения?!
— А потому, что вы иконы с него сняли, — проворчал поручик Сыротестов, — вот вам и пожалуйста. — Ему было наплевать на привидения, а сказал он это в защиту Лидии Сергеевны.
Капитан еще больше помрачнел.
— По русскому обычаю нельзя оставлять иконы на гибнущем корабле, — возразил он. — Грешно-с, так православные не поступают.
— Мужчины, — не унималась Веретягина, — я предлагаю поход к привидениям. К ним в гости, на новоселье. Возьмем бутылку коньяку, разопьем с ними… Я объявляю поход сегодня ночью; захватим икону…
— Лидия Сергеевна, — повысил голос Гроссе, — я прошу вас прекратить это. Вы святотатствуете. Нехорошо-с, грешно-с… — Он заволновался и стал перекладывать с места на место резиновый кисет с табаком.
— Оскар Казимирович, откушайте, — послышался угодливый голос буфетчика, вошедшего с блюдцем малины. — Свежая, матросы из лесу вам принесли.
Капитан молча посмотрел на ягоды и, обычно столь вежливый, принялся за них, не предложив даже даме.
Впрочем, Веретягина не обратила на это внимания. Слегка раскачиваясь, она декламировала:
Скучно мне… Мне кажется, я тоже мертва… И вы… Как скучно мне… Вы принимаете мое предложение, поручик, мой верный рыцарь? Мы славно развлечемся на пароходе.
— Я запрещаю! — Гроссе ударил кулачком о стол. — Без моего разрешения никто не смеет… — Он покраснел и задохнулся.
— Друг мой, никто не намерен покушаться на ваши права, — вмешался Сыротестов, — однако… ваше поведение не… не… — Он искал слова. — Вы должны быть джентльменом в присутствии женщины. Я вынужден напомнить вам об этом.
Сыротестов и на берегу не почувствовал себя увереннее: тревога о миллионах давала знать. Он был зол. Капитана он тоже считал основным виновником аварии, хотя продолжать экспедицию для наказания партизан уже не думал. Какого черта! Пушнина, его главная цель, была здесь, рядом. Разве он мог покинуть пароход? Поручик с нетерпением ждал момента, когда заставит матросов и солдат перевезти на берег драгоценные соболиные шкурки. Тогда он будет знать, что делать. Но это потом. Пока же занимал время тем, что привычно пристраивал к своей фамилии графский титул.
Сыротестов не хотел больше думать про поимку партизан, но это совсем не значило, что он их не боялся. Страх, мучительный и липкий, не оставлял его с момента вступления на землю. И опять прежде всего из-за пушнины. «Если я перевезу меха на берег, — думал он, — а партизаны вызнают, они непременно нападут на нас… Кто же не позарится на золотые шкурки!» Ему казалось, что тайга, окружающая бухту, угрожала ему со всех сторон днем и ночью. Ему мерещилось одно и то же: из леса, стреляя на ходу, бегут люди, окружают лагерь… Что будет дальше, он боялся даже представить.
Причины аварии на «Синем тюлене» поручик так и не понял. Капитан Гроссе из каких-то своих соображений не стал посвящать его в подробности. Но, перебирая в памяти события последних дней, он вспомнил слова старшего механика Фомичева о злоумышленниках. Тогда на пароходе погас электрический свет, и механик убежал, не успев договорить «Надо будет расспросить его при первом удобном случае», — решил Сыротестов.
- Предыдущая
- 36/88
- Следующая
