Секрет государственной важности - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/88
• Следующая

— Я, — просто ответил Великанов. Но его несколько напугала горячность нового товарища. — Знаешь что, — сказал он, — приходи после вахты ко мне в каюту, мы все обговорим. Ты, оказывается, как порох. А нам осторожность нужна. Забудешься — сам пропадешь и дело загубишь. И без меня, прошу, — он улыбнулся, — не воюй. Лучше все прежде вдвоем обдумаем.

— Есть, товарищ начальник! Дай-ка сюда клапанчук, — сказал Никитин, протягивая руку. — Я его пока на место поставлю, а завтра на утренней вахте все будет по-твоему. Так удобнее… рискуем меньше. А хорошо придумано! — кивнул он на крышку клапана. — Ловкий ты парень… Дядюшка твой семь потов спустит, пока догадается. А скажи, Федор, неужто ты меня тогда ключом бы, а?

Наверху хлопнула железная дверь. Федя сразу достал свой листик — задание училища…

В машину спустился Безбородой. Не обращая внимания на Федора, он стал готовить машину, изредка покрикивая на своего помощника.

Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в душу Феди, он застал бы там праздник. Груз одиночества и половина сомнений свалились с плеч. Он нашел единомышленников! Сначала Ломов. После знакомства в бухте Орлиной он понял, что матрос не враг ему, — наоборот, они подружились. По всему было видно, что Сергей не выдаст. Теперь надо постепенно подключать его, проверить на деле. И вот сегодня Никитин… «Он все знает, что я тут делал, с ним теперь можно говорить начистоту. А ну если это провокатор?.. — Великанов вспомнил, какие насмешливые глаза у машиниста. — Нет, не может быть, Никитину можно и надо верить. При первом же удобном случае приоткрою ему, что можно. Поговорим и о Ломове. Они, кажется, друзья».

Убежав из машинного отделения, Федя долго не мог успокоиться, прикидывая все так и эдак. Он строил планы один радужнее другого… Теперь вдвоем, а может, и втроем все можно. В нижнем коридоре, где жили механики, он встретил своего дядю, Николая Анисимовича Фомичева.

— А, Федор! — сурово сказал он. — В машинном был?

— Да, задание готовил. — Великанов показал тетрадь.

— Зайди ко мне. — Стармех открыл дверь в каюту.

Феде и раньше приходилось бывать в морском логове «деда». За синей суконной занавеской широкая кровать, над ней змеей проползала слуховая трубка из машины. Как и в других каютах, здесь стоял умывальник с выносным ведром. Диван, крытый кожей, побольше и пошире, чем у других механиков. Подушка на диване грязная, видно, сюда ложились, не снимая рабочей одежды и не умываясь. На стене — портрет молодого худощавого матроса в бескозырке; рядом на медном крюке — необъятная рабочая одежда дяди. На нее портной требовал вдвое больше материала, чем в те матросские дни. На письменном столе около одинокой чернильницы много всякой нужной всячины. Тут молоточки, ключи всех размеров, плоскогубцы. В корзинке для отбросов бумаги лежали клочья отличной белой обтирки. На книжной полочке — замусоленные книжечки со страшными рисунками на обложках. Великанов знал, что дядя не особенно любил читать. Разве что на сон грядущий, и охотнее всего про английского сыщика Шерлока Холмса.

Зато все ящики письменного стола заполнены самым разнообразным инструментом. Особую слабость стармех чувствовал к сверлам. Пожалуй, он был своего рода коллекционером. Такого обширного собрания самых разнообразных сверл не было ни у одного старшего механика Добровольного флота.

Фомичев повалился в кожаное кресло и кивнул Феде:

— Садись.

Некоторое время в каюте только и слышалось натужное дыхание стармеха. Его нос и губы, как насосы, втягивали воздух.

— Вот что, Федор, — сказал он наконец. — Я хочу серьезно поговорить с этим… Оскаром Казимировичем. Он тебя как последнего лакея… помнишь, со стаканом. А ведь знает, что ты мой родич и в училище дальнего плавания состоишь. Дома жена, госпожа Гроссе, им как хочешь помыкает. Бабища во какая, пикнуть ему не дает… срамота. А на пароходе чересчур важного барина строит. Маленькая собачка, а злая, — продолжал он, отдышавшись. — Освирепеет если — волосы на загривке встают, как у зверя, не раз замечал. А ты тоже — служба службой, а не будь таким тихоней. Свое достоинство надо блюсти… Непонятно, о чем думала сестра, — с раздражением повернулся он в кресле. — Зачем ей твои деньги, много ли на таком деле заработаешь? Да и работа-то… Штурман без пяти минут, а ночные горшки выносишь… И все гордыня ваша. Ах, Наталья, Наталья! Да я бы с милой душой помог, возьми сколько надо. — Николай Анисимович сделал движение, будто хотел вынуть бумажник. — Так нет: «Устрой на „Синий тюлень“ Феденьку, к зиме пальтишко ему надо справить…»

— Николай Анисимович, не сердитесь, — сказал Федя. — Мама хотела как лучше. А за помощь вашу — спасибо. Мне служба здесь пригодится.

Фомичев чувствовал себя неловко. Все годы после смерти мужа сестра воспитывала сына на свой скромный заработок. Ну, а дядя не догадывался сам предложить; признаться, прижимист был на копейку.

— Ладно, — сказал он, засопев, — что сделано — не воротишь. Ну, а как Безбородов? Как к тебе относится? Я ему строго наказал. Чего он не знает — я объясню. Для тебя, Федор, дверь всегда открыта.

— Спасибо, Николай Анисимович.

— Кто у вас в училище судовую механику преподает?

— Ветрогонов Кирилл Ильич.

— Ветрогонов? Знаю, знаю. Любит он вашего брата шелушить. Много ли на лето задано?

Николай Анисимович поспрашивал еще об училищеи стал собираться в машину.

Феде вдруг стало жаль своего дядю. «Большую я ему свинью подложил, — думал он, глядя на его седины. — И еще немало горя предстоит старику». Феде вдруг вспомнилось давнее, те редкие дни, когда Николай Анисимович приходил с подарками: матери теплый платок, Феде мячик… Но он поддерживает Меркуловых… Нарочно, чтобы не жалеть его, Федя стал думать про другое: «Он враг… но он мой дядя».

— Николай Анисимович! — спросил Великанов, чтобы разозлиться. — Вы состоите депутатом в Народном собрании?

— А что тебе? — Стармех опять сердито засопел.

— Хотелось бы знать, кто у нас в правительстве прав, а кто виноват, — с невинным видом продолжал Федя. — Ато ругают в газетах то одного, то другого — не разберешься.

— Из депутатов ушел, — коротко ответил стармех. — Не по мне свара, какая там началась. По улицам друг за другом охоту устраивают. Японцы опять же… Я и сказал «атанде»… Некогда мне, — перебил сам себя Николай Анисимович, — потом зайдешь, потолкуем.

Вместе с Федей Фомичев вышел из каюты и нырнул в машинное отделение. Тотчас же оттуда зазвенел телеграф.

«Наверно, передали наверх, что машина готова», — подумал Великанов.

Так оно и было. С мостика послышалась команда. Брашпиль, тяжко вздыхая, постукивая зубьями передач, потащил из воды звено за звеном кованую якорную цепь.

Когда Федя поднялся на палубу, «Синий тюлень», развернувшись носом на восток, медленно набирал скорость.

Полковник Курасов взглянул на покрытого испариной страха подследственного. Его бескровные мясистые уши с торчащими мочками казались ненастоящими, будто из воска. Полковник как-то сразу почувствовал ненависть к этим ушам и отвел глаза.

Шульга должен был вот-вот рассказать все — в этом полковник не сомневался. Уходить, не закончив допроса, не хотелось.

Полковник аккуратно уложил сигару на бортик медной пепельницы, поднялся, неслышным тигриным шагом вышел из-за стола.

Шульга, часто-часто моргая, следил за ним.

— Боишься? — усмехнулся Курасов. — А бояться не меня надо. Дружка твоего, Ваньку Белова, мертвым под паровоз подбросили. Как думаешь, чья работа?

Тимофей Шульга дрожал и молчал. Его большая нижняя губа отвисла. День сегодня погожий. Солнечные лучи пробрались в кабинет. Косая тень оконной решетки резала на клетки стол, Тимофея Шульгу, карту с красными овалами, треугольниками и стрелами.

— Мы тебя по всему городу искали, с ног сбились, всем девкам твою физию на фотографиях показывали, — отечески корил полковник, играя, как кот с мышью. — Мы, Шульга, решили тебе жизнь сохранить, потому и на Полтавскую взяли. У нас тут надежно, ворота крепкие… Скажи, что в Аяне делали, и лети вольной птахой. Ну, что зверем смотришь? Разве тебя обидел здесь кто?

• Предыдущая
• 26/88
• Следующая