Секрет государственной важности - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/88
• Следующая

Меркулов торопливо стащил зубами с правой руки прилипшую к потной коже перчатку. Здороваясь, он невольно покосился на полурасстегнутые штаны профессора и спущенные подтяжки. Серый пуховый платок, оберегавший Леонида Ивановича от простуды, был кое-как завязан на спине большим узлом. Затрапезный вид ученого несколько обескуражил правителя.

Меркулова Силантьев знал, а на толстого японца с иссиня-черньши волосами, сверкавшими бриллиантином, глянул поверх очков с некоторым интересом. «Вряд ли он видит из-за живота свои ноги», — подумалось профессору.

— Господин Ямаги, коммерсант, рыбопромышленник и лесозаводчик, — представил японца Меркулов.

— Прошу вас, господа, — сказал Леонид Иванович и, шаркая ногами, повел гостей в библиотеку.

Несмотря на полдень, плотные зеленые шторы на окнах были опущены. Полкомнаты тонуло в тени. Горела яркая керосиновая лампа под матовым абажуром. При ее свете профессору лучше работалось.

— Прошу вас, господа, не курите, — тронул себя за грудь профессор, когда гости уселись за круглым столиком и дружно вынули один сигару, другой сигарету.

— Конечно, конечно, — с готовностью ответил Меркулов.

Японец тоже сделал жест извинения.

Старушка родственница принесла видавшие лучшие времена чашечки, кофейник и сиреневую сахарницу с отбитой ручкой. Наполнив чашки, старушка тихонько удалилась. Меркулов с любопытством осмотрелся. Старый турецкий диван со смятой постелью. Кабинетный рояль с нотами на крышке, портрет Бетховена…

— Кто играет на иструменте? — спросил правитель.

— На инструменте, — сказал ученый, — играю я.

Больше ничего примечательного в комнате не было. Кинги, одни книги: на полках, в шкафах, на стенах, на пыльном паркетном полу, на ночном столике… В одном из углов — киот, горящая лампадка. Потолок темный, с извилистыми трещинами и пятнами. Воздух пропитан застоявшимися лекарственными запахами. Пыльно-дымчатую однотонность комнаты нарушали яркие переплеты книг, мерцающие золотым тиснением. Сейчас на книги легли причудливые человеческие тени.

Взгляд Меркулова снова задержался на штанах профессора: «Застегнул бы, срамник, главу государства принимаешь… Бедновато живет профессор, скучно», — подытожил Меркулов и едва сдержал зевок.

— У вас есть дети, Леонид Иванович? — спросил он.

— Дочь умерла, — коротко ответил Силантьев, — сын — советник русского посольства в Англии.

— Так-с… — протянул Меркулов. — Умерла, значит, дочка-то, так-с… — Он поправил орден Станислава, выглядывавший из-под большого подбородка.

— Вы несколько похожи на покойного императора Николая Второго, — неожиданно сказал профессор правителю. — Конечно, если бы еще бородка, но и в лице есть кое-что…

«Глупость!» — добавил он мысленно.

— Польщен, очень польщен, — довольно пророкотал Меркулов. — Вам, наверно, известны мои верноподданнические убеждения?

Японец изобразил почтительную улыбку.

— Я, вы знаете, бывал иногда на высочайших приемах, — не слушая Меркулова, продолжал профессор. — И государя и государыню приходилось лицезреть не однажды. Мои братья были отмечены императором… — Силантьев остановился и пожевал губами.

«Старческое слабоумие, — подумал Меркулов, заставляя себя не смотреть на штаны, на платок, на спущенные подтяжки профессора. — Этого не трудно уговорить, подпишет любую бумагу. Нам важно его имя. Что он представляет собой сейчас, никому не известно… Не хотел бы я быть таким на старости лет».

— Чему я обязан, господа? — сказал профессор, считая, что светская часть закончена. — Чем могу служить?

Гости переглянулись. Толстый японец вытащил пачку сигарет, но, вспомнив предупреждение хозяина, поспешил спрятать. Белым, чистейшим платочком он вытер лоб.

— Вы нам можете оцень помоць, высокочтимый господин, — сказал японец, всем телом почтительно подавшись вперед. — Оцень, оцень помоць. Мы будем оцень благодарны.

— Позвольте, кому это — вам? — спросил Силантьев.

Меркулову показалось, что голос старика стал тверже.

— Нам — это союзникам, — чуть запнувшись, пояснил Ямаги. — Русским, японцам, китайцам… Может быть, профессор, вам удобнее на японском?

— Предпочитаю русский язык, — сказал Силантьев, — тем более что господин Меркулов еще не научился говорить по-японски.

— Прежде всего вы поможете русскому правительству, — с важностью заметил Меркулов.

— Слушаю вас… — вяло сказал Силантьев.

— Ваш брат, кажется, занимал высокий пост у Колчака? — продолжал Меркулов.

— Да, был каким-то министром.

— А вашего старшего брата убили красные?

— Да, и младшего тоже. Но к чему эти вопросы?

— Вы сами — знаток Китая?

— Говорят, да.

— Профессор Силантьев действительно тот человек, который нам нужен, — вмешался японец и многозначительно посмотрел на Меркулова.

— Господин профессор, — после небольшой паузы торжественно произнес Спиридон Денисович, — мы вас просим обосновать присоединение к Китаю русского Дальнего Востока. С точки зрения… историографии, что ли.

— Вы оговорились, господин Меркулов. — Ученый передвинул очки на лоб. — Вы, наверное, хотите получить обоснования законности дальневосточных границ русского государства?

— Нет, — пошел напрямую Меркулов и даже еще заострил: — Дело идет об исконных землях Китая.

Профессор снял очки и посмотрел на гостей, как будто только что увидел их.

Японец несколько раз почтительно склонил голову, желая показать, что и он заинтересованная сторона в этом деле.

— Господа, — вставая и размеренно, как с кафедры, произнес Силантьев, — я всю жизнь занимался тем, что утверждал историческую законность наших границ на Дальнем Востоке. Они правомерны и справедливы. А вы мне предлагаете…

— Высокочтимый господин профессор, — наивежливейше перебил Ямаги, — а если китайские исследователи убеждены в своей правоте? Они называют договоры о границах с Россией неравноправными. Вы как честный человек должны согласиться с этим.

— Вот как? Я должен согласиться? С чем?! — Холодно-бледное лицо ученого пошло пятнами. — Если вы назовете Нерчинский договор тысяча шестьсот восемьдесят девятого года неравноправным, я соглашусь с вами. Головин заключил его в невыгодных для России условиях. Да-с… Мы были вынуждены пойти на значительные территориальные уступки.

— Ай-ай, господин профессор, не кажется ли вам, что вы превратно толкуете историю? — Японец отпил глоточек остывшего кофе и медленно поставил чашку на место. — Какие невыгодные условия для России вы имеете в виду?

— Маньчжуры пришли на переговоры с большим войском, это известно всем, и взяли Нерчинск в кольцо своих солдат. Подпись Головина — результат прямого нажима вооруженных сил. И это главное. — Силантьев поднял палец. — Ничем иным маньчжурские правители не смогли бы обосновать свои притязания… Признайтесь, что тогдашнее желание Китая обладать Приамурьем — недостаточное основание в межгосударственных переговорах.

— Но тяготение проживавших там мелких племен?..

— Понимаю, понимаю, — нетерпеливо кивнул профессор, — но ведь дело в том, что тяготения к Китаю на большей части уступленной по Нерчинскому договору территории вовсе не было… Исконные земли китайские… Выдумка-с! И все дальнейшие договоры и соглашения с ними касались не традиционных областей расселения русского и китайского народов, а вновь присоединявшихся к Русской и Китайской империям территорий, населенных местными кочевыми и полукочевыми племенами. Вот моя точка зрения, господа.

Профессор устал от такой длинной речи. Однако немного погодя он добавил:

— Если хотите знать, соглашение с Россией об Уссурийском крае было выгодно китайцам. Проникновение Англии, Франции и других государств в Приамурье таило опасность не только для русских на Тихом океане, но и для Китая. Китайский народ никогда не претендовал на эти земли. Трагично, господа, что иногда от имени народа говорятся вещи, о которых народ и не думает.

Воцарилось молчание. Рука японца, лежавшая на столе, сжалась в кулак. Потом, будто и не слыша доводов Силантьева, он монотонно, словно заученный урок, произнес:

• Предыдущая
• 23/88
• Следующая