Секрет государственной важности - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/88
- Следующая
Но вот он повернулся и увидел за спиной гитару, красовавшуюся на стене. Гитара была дорогая, выложенная по краям перламутром. Взгляд его оживился, повеселел. Он не прочь был побренчать на семиструнной в свободную минуту. Любил народные песни, особенно про Волгу и Стеньку Разина. «Это русская песня, самая русская, — говаривал он. — Как услышу ее, мурашки по телу пробегают. Слушаю и чувствую, как силы во мне прибавляются. И жаль чего-то, и гордость в груди. Много стоит хорошая песня для русского человека».
Товарищ Андрей не выдержал, снял гитару, тронул струны. Расстроена, наверно, давно на ней не играли. Он принялся было накручивать колки, позванивая струнами, но тут вскоре пришел Руденко.
— С хорошими вестями? — спросил товарищ Андрей.
— Не очень хороши мои вести, — не сразу и с трудом выговорил моряк. — На «Синем тюлене» всех наших — помните, перебирали прошлый раз? — взяла контрразведка. Троих выпустили, а семеро еще на Полтавской.
— Да-а… — Товарищ Андрей поправил пробор в седеющих волосах. — А тех, что выпустили, с судна долой?
— Конечно.
— Туманов под арестом?
— Под арестом.
— А Тимчук?
— Его прежде всех сцапали. Теперь другой радиотелеграфист на «Тюлене», скорее всего, курасовский глаз. Солдат сразу на борт пригнали. У трапа днем и ночью часовой. Такова была обстановка. Да, забыл: японский офицер и американский поп из ихнего клуба на Широком молу тоже погрузились. «Синий тюлень» снялся ночью без всяких объявлений.
Помолчав, Руденко сказал:
— Теперь доложу, что удалось сделать. Пристроили мы на пароход одного паренька. Его рекомендовали наши комсомольцы. Дмитрий Часовитин ручался.
Нахмуренные брови товарища Андрея чуть разошлись.
— Часовитин? Постой, его в подполье не Митяем зовут?
— Точно, Митяем.
— Что ж ты хорошее-то под конец приберег! А что это за паренек? Он знает, что от него требуется?
— Растолковали. С одним механиком бывалым советовались. Механик-то такие фокусы знает — вовек не догадаешься… — Вспомнив что-то, Руденко улыбнулся.
— Будет ли одному под силу такое задание… парнишке?
— Комсомолец. Надеемся, не подведет, сделает что может.
— Как его зовут?
— Великанов Федор.
— Великанов? Он не из семьи того моряка, героя шестого года?
— Родной сын.
Товарищ Андрей задумался. Он размышлял: сможет ли молодой человек без опыта и необходимых знаний найтись в сложнейшей обстановке? На пароходе? В одиночку ему, конечно, ничего не сделать, это ясно. И опереться на кого-то в команде, процеженной контрразведкой, не просто… Конечно, рекомендация Часовитина много значит…
— Вы предупредили его о строгой тайне? — спросил он.
— Предупредили. Поначалу разволновался парень, не скрою правды, — улыбнулся Руденко. — Тогда я ему сказал: тебе комсомол, тебе партия велит… Великанов скраснел даже… Ей-богу, товарищ Андрей, — воскликнул Руденко, — лестно ему наше доверие, он все понял!
«Обязанность сохранять тайну осложнит дело, — продолжал подпольщик разговор с самим собой. — Паренек будет бояться и не доверять людям. Жаль, что не удалось лично поговорить с юношей… Если он хоть немного похож на своего отца, — решил товарищ Андрей, — то должен найти правильный путь!»
Руденко воспользовался паузой и осмотрелся. Комната небольшая, но, судя по убранству, служила как бы гостиной. Посередине стол, несколько стульев. По чистым, оштукатуренным стенам развешаны картины с морскими видами в самодельных рамках из толстой манильской веревки.
Еще в комнате стоял диван с высокой спинкой и валиками по краям. На диванной полочке — сувениры морских плаваний: ракушка, кокосовые орехи, японские безделушки. Рядом старое, покрытое пятнами, тусклое зеркало.
В одном углу несколько икон, в другом — круглый столик, на нем граммофон с розовой трубой. На стене — многочисленные фотографии родственников и знакомых.
Василий Петрович знал, что муж Севастьяновой служил машинистом в Доброфлоте и погиб два года назад от руки колчаковцев. На потолке хозяйственный Руденко заметил расплывшееся серое пятно. Крыша протекает, а починить некому. Сын хозяйки, Коля Севастьянов, комсомолец, нес сейчас охрану почетного гостя. Верные люди!
— Значит, Великанов. Паренек… — поднял голову товарищ Андрей. — Прямо скажу: жаль очень, что не нашлось возможности послать постарше, поопытнее…
— И с ним нам просто посчастливилось. Командир карательного отряда разрешил взять нового человека на судно только по рекомендации старшего механика Фомичева. А мать Великанова — сестра механика.
Вошла хозяйка с миской горячих, дымящихся пельменей, принесла вилки, бутылочку уксуса, молотый перец.
— Не обессудьте, гости, — сказала она, кланяясь, — покушайте, муженек-покойник страсть как их любил…
— Спасибо, Пелагея Степановна. — Товарищ Андрей сразу взял вилку. — Ты как, остроту любишь, Василий Петрович? — спросил он, тряся перечницу.
— Я, признаться, оголодал, все в бегах да в бегах… Мне и с перцем и с уксусом хорошо, а ежели и так — тоже ладно.
Ели молча, с аппетитом.
Когда отвалились и отставили миску, Пелагея Степановна убрала со стола. Гости так хвалили пельмени, что даже в краску вогнали хозяйку. Покончив с комплиментами, они снова посерьезнели.
— Меня просили рассказать, — начал, закручивая цигарку, Василий Петрович, — про один интересный случай. Два дня назад в правление Добровольного флота приходил офицер из военного командования… Капитан первого ранга. Ему представили на просмотр график движения пароходов… У нас есть верный товарищ в правлении, он все слышал и видел, — пояснил Руденко. — Капитан первого ранга велел график и работу пароходов строить так, чтобы к октябрю во Владивостоке находилась большая часть флота.
— Интересно, очень интересно, — отозвался товарищ Андрей. — Это важная новость… Значит, после ухода японцев беляки недолго будут держать город. Ты как полагаешь? — Потом прихлопнул ладонью по столу и твердо сказал: — Что ж, пусть собирают флот… Нелегко сейчас вам, морякам. И нынешняя ваша пропаганда за уход пароходов из Владивостока, в общем, правильна. Но скоро нам придется изменить тактику. Как только японцы станут сматывать удочки, вся белогвардейщина хлынет за границу. Они потащат за собой все наворованное народное добро — все, что можно тащить. Да еще вместе с нашими пароходами. Теперь курс на обратный меняйте: не допускать ухода судов с белыми. Всеми силами не допускать. Командам надо объяснить, когда придет время. Пусть разбирают машины и уносят части на берег, пусть разбегаются, уводят суда к партизанам. Так и скажи товарищам. В руках моряков судьба народного достояния. Понял меня?
— Очень хорошо, товарищ Андрей… Понятно. А вы слышали о пароходе «Ставрополь»? — Руденко посмотрел вопросительно.
— Нет; что там?
— В китайском порту Чифу моряки «Ставрополя» решили не возвращаться в меркуловский Владивосток. Капитан Грюнберг покричал-покричал, но команда настояла на своем. Недавно каппелевцы отправили в Чифу вооруженный отряд на посыльном судне «Магнит». Они врасплох пришвартовались к борту «Ставрополя», захватили было его. Только не удержали. Команда выгнала и солдат, и их офицера, и своего капитана. «Ставрополь» так и не вышел из порта. Капитаном судна стал второй помощник Шмидт.
— Что ж, видно, моряки неплохо разбираются в политике, — одобрил товарищ Андрей. — А вот карательная экспедиция на «Синем тюлене»… Здесь не все ясно. Когда будут новости, немедленно сообщайте. Ну, а теперь у нас с тобой снова разговор об оружии…
Во дворе залаяла собака. Подпольщики прислушались. Собака рвалась на цепи, захлебывалась в отчаянном лае. Кто-то негромко ругнулся.
Коля Севастьянов бросился на чердак — это был его наблюдательный пункт.
— Товарищ Андрей, — зашептал он, кубарем скатившись вниз. — Попали… окружают. Надо уходить! — Он распахнул дверь в соседнюю комнату.
Подпольщик двумя руками пригладил пробор — как всегда в затруднительных случаях.
- Предыдущая
- 16/88
- Следующая
