Приключения 1968 - Жемайтис Сергей Георгиевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/108
• Следующая

Выстрел Филатов услышал потом, а может быть, это были другие выстрелы. Лошади, потеряв управление, несли, но скоро правая упала, сломав дышло, пролетка перевернулась, и есаул полетел на дорогу, сильно ударившись головой.

Он пришел в себя в тюремном госпитале в Екатеринодаре. Около его кровати снова, как и тогда, в станице Пашковской, стоял остроносый парень.

— Очнулся? — спросил он, увидев, что есаул открыл глаза. — Ну, теперь мы с тобой поговорим, сволочь! Ты нам за Никандрова ответишь…

Есаул стиснул зубы. На следствии он отказался отвечать на вопросы. Но его ответы не очень были нужны. Жители рыбачьего поселка около Анапы, который, оказывается, назывался Вторая Рота, опознали его, а факт убийства чекиста Никандрова был налицо. Поэтому Революционный трибунал вынес приговор: расстрелять бывшего есаула Ивана Филатова как белого карателя и убийцу.

Выслушав приговор, есаул посмотрел в лица сидевших перед ним судей. Грубые, обветренные солдатские лица. Он бесчисленное количество раз видел такие лица в строю, посылал на смерть. На протяжении всей его тридцатидвухлетней жизни они обращались к нему с почтительными просьбами. Теперь они решали вопрос его жизни и смерти.

Есаул усмехнулся. Он мог бы сказать им, что, расстреляв его, они сами встанут на краю могилы. Ведь они ничего не знают о том, что делал бывший есаул Филатов в станице Пашковской. Они думают, что уже овладели этой землей, которой столетиями владели деды и прадеды Филатова. Есаул вспомнил свою последнюю встречу с Врангелем. Барон выступал перед узким кругом офицеров своего штаба. Он был в хорошем настроении. Накануне в переговорах с союзниками было достигнуто соглашение о получении займа. Кроме того, англичане обещали, что в высадке нового десанта на Кубань примет участие двадцатипятитысячный экспедиционный корпус. Филатов смотрел тогда на этого подтянутого человека в белой черкеске и с волнением слушал его высокий, немного надтреснутый голос.

— За поруганную веру и оскорбленные ее святыни, — говорил Врангель, — за освобождение русского народа от ига каторжников и бродяг. Помогите мне, русские люди, спасти родину! — Врангель склонил перед собравшимися голову, резко вскинул ее, повернулся и вышел.

После приговора Филатов кашлянул и внезапно охрипшим голосом произнес:

— Если б ваши хамские морды попались мне, я бы вас четвертовал!

— Уведите осужденного! — спокойно сказал председатель трибунала.

Есаул, сохраняя твердую уверенность, что будет отмщен, отправился в камеру смертников ожидать приведения приговора в исполнение. О помиловании он не просил.

— Они, брат, в бирюльки с нами играть не собираются, — говорил Николаев, меряя шагами свой кабинет, почти пустой, но застланный неизвестно откуда взявшимся здесь порванным и истертым ковром. — Ясно, что эти налеты, ограбления, покушения, с которыми мы имели дело в последние месяцы, — пока цветочки. Подготовить десант — вот их главная задача. Сколько бы мы ни ловили этих недобитых деникинцев, сколько бы ни разогнали банд, угроза не минует до тех пор, пока существует у нас под носом этот подпольный центр, штаб, пока у них есть связь с Врангелем.

Николаев остановился перед Федором Зявкиным, сидевшим у стола.

— Вот ты, как председатель Дончека, можешь сказать, что на сегодня среди массы казачества есть антисоветские настроения?

Федор, молодой, широкоплечий, с темными, ровно подстриженными усами, провел ладонью по широкому лбу. Глаза его, подведенные синими кругами от вечного недосыпания, смотрели за окно.

— Нет, — сказал он и отрицательно качнул головой, — нет никаких таких настроений у массы казачества. После отмены продразверсток трудовой казак целиком за нас. И воевать людям надоело.

— Вот, — сказал Николаев. — Но теперь смотри: приезжает в станицу бывший царский генерал, собирает казаков. «Братья казаки, — говорит. — Отечество! Родина!» Всякие высокие слова. Тридцать человек из ста поднимет на коней? Это факт, поднимет!

Зявкин встал из-за стола.

— Что ты меня все агитируешь, Николай Николаевич? Всю эту обстановку, я не хуже тебя знаю. У белого подполья опыт, там и контрразведка и охранка. А у нас?

Федор тоже зашагал по кабинету.

— Пятьсот всадников хоть сию минуту построю на Садовой улице, а вот… А черт! — Шагая, Зявкин задел ногой за дыру в ковре. Николаев засмеялся. — Сколько раз просил ребят: выбросьте вы эту рухлядь из комнаты.

— Вчера я опять разговаривал с Москвой, — сказал Федор, — с Артузовым. Несколько дней назад он направил нам в помощь из Астраханской ЧК одного опытного сотрудника.

— Об этом я знаю. Не хотел раньше времени говорить тебе, — ответил Николаев. — Не знал, как ты отнесешься. Поручил кому-нибудь встретить этого товарища?

— Миронову поручил. Пусть поселит его где-нибудь в городе. К нам этому товарищу ходить не следует, в городе его не знают, и хорошо.

— Ну вот, — перебил его Николаев, — жалуешься, что людей нет, ведь ты же прирожденный конспиратор!

— Спасибо охранному отделению, — ответил Федор, — кое-чему научили нас. Людей знающих, правда, не хватает, и этот товарищ — как его? — Лошкарев, будет нам очень кстати.

Николаев согласно кивнул головой.

— Давай расскажи теперь, как у тебя с планом? Есть что-нибудь?

— Без малого — ничего, — вздохнул Зявкин, открывая папку, на которой синим карандашом было написано всего одно слово: «Клубок».

— Смотрели мы снова все дела за последнее время. Как бы где зацепиться. Помнишь убийство на Братской улице?

— Ну еще бы! Это из назаровской банды публика. Или от Маслака. Так ведь их осудили уже?

— Вот тогда, во время облавы, был арестован некто Попов Юрий Георгиевич. Оружие при нем было, крупная сумма в валюте. Мануфактуру скупал. Выяснилось — бывший сотник, состоит в банде некоего есаула Говорухина и специально послан в Ростов.

— Не томи, — сказал Николаев, — сейчас-то он где?

— Сидит, голубчик, у нас здесь, во внутренней тюрьме, и пишет покаянные письма. Прочел я их, вот они, — Федор вынул из папки небольшую пачку листов, исписанных неясными карандашными строчками. — Я тебе вкратце расскажу: был он эсером, это еще в студентах. А сам — сын здешнего ростовского врача. На фронте был. Потом вернулся в Ростов по настоянию друзей и папаши, примкнул к Корнилову, участник «Ледяного похода». В Деникине, как он сам пишет, разочаровался, верил Врангелю, но и тот, говорит, обманул. Бросили его в Керченский десант, и после, считая, что иного хода нет, он примкнул к банде этого Говорухина.

— А в Ростов зачем явился? — спросил Николаев.

— Объясняет, что послали его за мануфактурой, оборвались казачки. Валюту получил от самого Говорухина. Я допрашивал его еще раз. Похоже, что не скрывает ничего. Я ему говорю:

«И как же это не совестно вам, боевому офицеру, тряпки скупать?»

«Эх, — говорит, — комиссар, мне бы только в Ростов! Одичал я в камышах. И еще рассчитывал, может быть, за границу уйду».

«Ну, за границу это не так просто, если в одиночку».

— Обещала ему тут помочь одна особа. Некая Анна Семеновна Галкина. — Федор открыл следующую страничку в папке. — Бывшая медицинская сестра в госпитале, где работал папаша Попова. Живет, между прочим, рядом с нами, на Малой Садовой. Вот она и сказала сотнику, что есть у нее связи с надежными людьми, которые могут и за границу отправить и еще многое сделать.

— Так, так, — Николаев заинтересованно присел к столу. — А что за люди?

— Попов говорит, у него осталось впечатление, что Галкина связана с какой-то организацией, тем более однажды встретил у нее есаула Филатова, про которого слышал, что тот состоит в каком-то подпольном штабе.

— А где сейчас этот Филатов?

— Пока неизвестно. Пробуем установить. Вот я думаю, что от этой Галкиной должна быть какая-то цепочка…

В дверь постучали. Секретарша Николаева заглянула в кабинет.

• Предыдущая
• 16/108
• Следующая