Осенние (СИ) - "Джиллиан" - Страница 48
- Предыдущая
- 48/59
- Следующая
— Да… Извини. — Я вдруг даже испугалась, вспомнив, что он звонит из Канады, а значит, это моё молчание влетает ему в копеечку.
— Ничего. Что сегодня было интересного?
Я снова немного помялась, а потом всё-таки рассказала о девушке, которую привели ко мне Женя и Михаил. Костя перебил лишь раз, уточняя что-то, чего не понял. А потом задумчиво сказал:
— Михаил ушёл с Иришкой? Брат у меня влюбчивый, надо бы проследить за ним, чтобы потом ни у кого разочарования не было.
Озадаченная, забыв, что хотела спровоцировать его на какой-нибудь длинный рассказ, чтобы слушать и слушать его голос, я спросила:
— А ты часто вмешиваешься в личные дела брата?
— Звучит укоризненно, — насмешливо ответил он. — Нет. Не часто. Михаил знает за собой такое. Но забывает, когда теряет голову в очередной раз, а потом с ним бывает плохо. Он надолго замыкается в себе, если его бросают. Или страдает сам, когда остывает к очередному объекту страсти. А поскольку он почему-то решил, что я лучше всех в семье его понимаю, то для меня его состояние разочарованности и обиды обычно чревато: он начинает ходить за мной с нытьём и рассказывает — рассказывает в подробностях, как его обидели, или как он не хотел, но так получилось. Портрет закончен?
Он так быстро перескочил на портрет, что я некоторое время не могла понять, о чём он. Затем взглянула на рисунок и улыбнулась.
— Одноцветный получился. Выслать?
— Давай. — А через секунды он спросил: — Тебе точно удобно управляться со сканами, а потом пересылать мне?
— Точно, — подтвердила я: пока сканировала рисунок, успела открыть почту и увидеть там присланную Костей открытку — лежащая куча роз (да что его на кучи-то тянет?!) и подпись: «Солнышку!» — У меня всё готово — пересылаю.
Переслала, затаила дыхание — и внезапно меня бросило в горячечный пот: я же нарисовала его так, как «видит» моё автописьмо! Он же не знает, что я могу написать его таким, какой он сейчас! Надо было футболку переделать во что-нибудь другое!.. И снова озадачилась: или знает? Помнит ли он тот вечер, когда я прибежала к нему под дождём?
— Я… разочарован, — наконец сказал он — и моё сердце упало. — Солнышко, не обижайся… Это моя глупость. Я почему-то решил, что ты пришлёшь рисунок, на котором мы будем вместе. Хотя и помнил, что ты собираешься рисовать только меня. Наверное, потому решил, что ты сказала: я буду глядеть на тебя.
— А тебе правда хотелось бы такого рисунка? — осторожно спросила я, с облегчением выдохнув: всё хорошо с самим рисунком! И облизала пересохшие от напряжения губы: ждала ответа, боясь дохнуть, дыша открытым ртом.
— Конечно. Но сейчас моё свободное время вышло. Обед закончился. Алёна, ты рисуешь быстро. Сделаешь?
— Сделаю! Обязательно! Как сделаю — перешлю!
Он закончил разговор. Я немного разочарованно посмотрела на затихший мобильный: эх, ещё бы немного купаться в звуках его сильного, насмешливого голоса! А потом подумала: а если и Костя хотел того же? Слушать мой голос? У меня даже на душе потеплело от такого предположения.
А ещё… А ещё теперь у него всегда будет возможность разглядывать мои рисунки, где мы вдвоём! И это тоже приводило меня в восторг! Я всё представляла, как он время от времени будет включать свою почту в мобильном — и!.. И глупо улыбалась снова и снова.
Ладно… Значит, мы и по почте можем переписываться. А ведь если у него времени и сейчас мало, он может заглянуть на почту во время поездки по городу и спокойно, не волнуясь, что нужно немедленно отвечать, прочтёт моё письмо! Мне нравится эта мысль!
Смешно, но эта же мысль будто сдёрнула с моих рук сдерживающие их путы. Я глубоко вздохнула, поставила настольную лампу так, чтобы она светила прямо мне на колени, пока сижу в кресле, и начала!
Память подсказывала эпизоды из наших поспешных встреч, и воображение заработало мощно! На середине работы с первым же рисунком, я почувствовала, что отключаюсь от реальности. Как-то не воспринимаю её. Интуитивно поняла: надо мной начало властвовать автописьмо.
Но теперь я не боялась автописьма. Работала без перерыва и только еле успевала замечать, что в процессе рисования смешиваю все мои рабочие инструменты: простой и цветные карандаши, акварельные мелки!
А главное — я видела всё, что рисую!
Первый рисунок: я и он стоим рядом с приподъездной скамейкой, с которой свешивается копна тёмно-красных роз. Второй: мы сидим на скамейке — Костя с предвкушением удовольствия рассматривает грейпфрут. Третий: валяемся на куче парковых палых листьев, заложив руки за голову, смотрим друг на друга и смеёмся. Четвёртый: он стоит за моей спиной, прислонив меня к себе и сцепив ладони на моём животе, а я, полуобернувшись, смеясь, протягиваю ему один из бархатцев из букета, который вот-вот упадёт… Пятый: он за столом — смотрит мои рисунки, я за ним, вишу на нём, обнимая. Шестой лист, седьмой… Меня словно прорвало. Я рисовала сначала в кресле, потом — лёжа на полу. Затем — за столом, вроде неудобно приткнув папку для рисования к краю стола, но на деле шалея от возможности рисовать и ничего и никого не замечая. А может, это не автописьмо? Может, это состояние называется вдохновением?
Пришла в себя от тихого стука в дверь. На пороге стояла мама.
— Дочь, ты знаешь, сколько времени? — испуганно спросила она. — Мы уже спим, а я только-только вспомнила, что ты таблеток не принимала! Пошла смотреть, может — приняла всё-таки, а ты, оказывается, и не спишь! Спать давно пора.
Проморгавшись, я растерянно огляделась.
Сидела уже на кровати, упираясь спиной в поставленную ребром к стене подушку. Одеяло на плечах — наверное, начала мёрзнуть, в последний раз лёжа на полу. В ногах — пригревшийся Мурзила, сонно зевает то на маму, то на меня. По всей комнате — листы с рисунками. А сама ничего не помню.
Мама постояла немного, разглядывая беспорядок, и вошла в комнату.
— Время — второй час, — проворчала она и принялась собирать рисунки — то нагибаясь за ними к полу, то собирая их с подоконника. Вглядываясь (видимо, сочла, что, если я промолчала насчёт разрешения смотреть — значит, можно) в листы, она вздыхала, но всё же улыбнулась.
— Мам, а почему вздыхаешь? — с любопытством спросила я.
— Это красиво — и страшно. — Она сказала, а потом с сомнением посмотрела на меня, наверное, прикидывала, говорить ли всё. — Ты так его любишь… Боюсь спрашивать, но… Уверена ли ты в его любви? Не моё дело, конечно, — торопливо заговорила она, словно страшась, что я обижусь. — Но ведь ты сама сказала, что почти ничего не знаешь ни о нём, ни о его семье.
— Ну, сегодня мы познакомились с главным представителем его семьи, — заметила я. Мою эйфорию сейчас трудно было перебить такой мелочью, как незнание о нём. Тем более кое-что я всё-таки о нём узнала.
— И это меня тоже пугает, — вздохнула мама. — Когда я говорила, что в обществе принимают таких людей, как ты, как художников, я как-то не думала всерьёз, что ты и в самом деле окажешься среди таких людей. Сегодняшнее появление этого Константина Павловича словно показало мгновение, которое позволило заглянуть в тот мир… — Она задумчиво присела рядом со мной, на край кровати. — Возможно, я в этом ничего не понимаю, но что-то мне страшно становится.
— Мама, пока ничего не решено. И потом… Не привезёт же меня Костя в королевский дворец или замок, где надо будет бояться каких-то церемоний! Он будет работать — я тоже. Выходы в свет будут редкими — насколько поняла я его характер.
— Ты говоришь так, как будто всё уже решено. Судишь по его заботе о тебе? — то ли со вздохом, то ли мечтательно усмехнулась мама. И поднялась. — Сейчас принесу таблетки и воды. И — спать!
Только она вышла, как я быстро выскользнула из-под укрывавшего меня одеяла и бросилась к принтеру. Компьютер-то ещё работал. Минут пять на всё про всё у меня есть — пока мама подогреет воду, зная, что я не люблю запивать таблетки холодной… Быстро просканировала листы с лучшими, как предполагала рисунками, — три штуки. Где нас двое. На сегодня Косте хватит, а завтра с утра пошлю ещё!
- Предыдущая
- 48/59
- Следующая
