Корсары Ивана Грозного - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/102
• Следующая

— Машенька, — сказал он, — смерть моя пришла. — И заплакал.

Успокоившись, он рассказал жене о странных и страшных словах Вяземского.

— Поезжай немедля к митрополиту и все ему поведай, может быть, он поможет, — посоветовала жена. — На него вся надежда.

Около полуночи конюший Федоров в сопровождении слуг проехал под воротами Фроловской башни. По Кремлю шла мощенная вершковыми досками улица до каменного Успенского собора. Недалеко от него виднелись ворота владычного двора с иконой и деревянным резным крестом. У ворот, бросив поводья слуге, боярин спешился и ударил в небольшой бронзовый колокол. Владычный двор, отгороженный от царского высоким деревянным забором, представлял собой маленький городок, похожий на царский. Однако он был гораздо беднее.

Задняя келья владычных покоев служила спальней. Постель митрополиту готовили на одной из широких скамей, приделанных к стенам. А утром слуги уносили белье в кладовую. Здесь же хранилась библиотека и служебная переписка. Трапезовать владыка садился в той же спальне.

Митрополичий слуга провел боярина через обширные сени, служившие для бесед с простым народом. Они миновали крестовую с высоким, до потолка, киотом. Перед старинными иконами в чеканных золотых ризах и дорогих окладах горели лампады. В поставце лежали церковные и богослужебные книги в тяжелых переплетах и рукописи.

Митрополит Филипп, а в миру Федор Степанович Колычев, принадлежал к старому боярскому роду Колычевых. В детстве он получил хорошее образование, а будучи игуменом Соловецкого монастыря, показал себя предприимчивым хозяином, умножившим монастырское богатство.

Боярина Федорова митрополит принял в задней келье. Он, как показалось Ивану Петровичу, поседел еще больше. На умном лице искрились серые живые глаза. Он внимательно слушал боярина, сидя на скамье, упершись руками на посох и положив на них подбородок.

Иван Петрович без утайки все рассказал владыке. И о челобитной грамоте князю Старицкому, и о приговоре бояр предать смерти царя Ивана, и о приезде Ивана Козлова с письмами польского короля Сигизмунда.

— Значит, ты выдать ляхам царя Ивана отказался? А Ивана Козлова отправил с приставами в Москву?

— Такое, святой отче.

— Хорошо сделал, боярин.

— Что же дальше, святой отче? Если царь опришнину не отставит, а наша челобитная князю Старицкому попадет в царские руки, много крови прольется. Грамоту я надежному человеку отдал — князю Ивану Мстиславскому. Он посулился все сделать.

— Ты думаешь, князь Мстиславский надежный человек?

— Думаю тако, святой отец.

Митрополит не стал возражать.

— Не будет у царя скоро верных слуг, готовых за Русскую землю голову сложить. Много воевод в застенках у Малюты Скуратова… Нельзя, владыка, терпеть опришнину. Обнищает Русь, обезлюдеет. Многие в Литву и в другие страны бегут, и казнями того не остановить.

Федоров замолчал и сидел, устремив взгляд на трепетное пламя свечи.

— Что еще ты хотел мне сказать, боярин?

— Поздно вечером ко мне князь Вяземский, царский любимец, приехал. Наговорил мне такого, что до сих пор голова кругом идет.

Иван Петрович подробно рассказал владыке о беседе с Афанасием Вяземским.

— Загадал загадку. Неспроста князь Вяземский к тебе пожаловал. Ты думаешь, проверить тебя хотел? Может быть, так, а может быть, иначе. Царь-то и вправду не в своем уме и многим оскомину набил. Правда твоя, от княжеских словес голова кругом пойдет. Разузнаю завтра, в чем суть.

Митрополит горестно задумался. Православная церковь переживала тяжкое время. Страшная ржа разъедала ее изнутри. Соблазны губили духовенство. Что творится в монастырях? Люди ищут в них не спасение души, а телесного покоя и наслаждения. Архимандритыnote 38 и игумены не знают братской трапезы, угощая друзей в своих кельях. Иноки и инокиниnote 39, не стыдясь, моются вместе в банях. Пьяные попы на соблазн прихожанам ругаются и дерутся. Глядя на них, миряне не оказывают уважения к церкви: входят в храм в шапках, смеются, перебраниваются. Нередко во время божественного пения можно услышать срамные слова. Благочестие падает все ниже и ниже. Среди горожан и крестьян все больше людей нарушают церковные законы, божественные заповеди. Многие впадают в неверие и язычество…

Церкви тяжело под рукой царя. Он зарится на церковные богатства. Добрую половину ратников в царское войско и сейчас посылает церковь. А дальше будет еще хуже. И земли церковные скоро царь отберет.

Мерзкие дела царя, злодейства опричников стали известны народу. Скоро убийство не станет почитаться народом за грех. А мы, духовные пастыри, должны называть его помазанником божьим и звать людей к послушанию и любви. Как же нам проповедовать слово божье?

— Осенью слух среди бояр пошел — хочет-де царь постричься в монастырь Кирилло-Белозерский, а еще будто отъехать хочет к аглицкой королеве Елизавете всей царской семьей, — вновь заговорил митрополит. — Правда ли тако, не знаю… Ты говоришь, царь не Рюрикова корня, а сын князя Овчины-Оболенского? Трудно сие доказать. А хотя бы и так. Разве тебе не все едино? Лишь бы смуты в государстве не было… А князю Вяземскому, может, и на самом деле все опротивело, Володимиру Старицкому он не верит, а ты ему нравишься — умный, справедливый человек. И на Малюту Скуратова, зятька своего, надеется, думает, не продаст… Теперь послушай, — владыка стал говорить тише, — воевода Алферьев под пыткой показал, будто ты хочешь царя со всем семейством силой захватить и передать литовскому королю. Будто и слуги твои про заговор знают. И еще скажу: недавно на царском совете воевода Иван Колычев убил сына Василия и сам себя убил. Колычевы у тебя на охоте были?

— Были Колычевы, святой отец.

Боярин Федоров бросился на колени перед владыкой.

— Заступись, не то все погибнем и Русскую землю погубим. Не за себя прошу. За Русь!

— Встань, Иван Петрович, — тихо сказал Филипп, стараясь приподнять грузного боярина, — садись сюда. — Он положил сухонькую ладонь на широкую лавку.

Повинуясь владыке, Федоров медленно поднялся с колен и сел. Взглянув в лицо боярину, митрополит заметил на глазах у него слезы.

— Иван Петрович, успокой свою душу. Бог не допустит погибели нашей… Я дал клятву царю не вступаться против опричнины. Но молчать я больше не буду, молчание — еще больший грех. Я должен сказать, что думает церковь. Может быть, это остановит царя, поможет ему освободиться от дурмана. Как я совершу, не знаю пока. Но чаша терпения переполнилась, а конца злодействам не видно. Будь готов к худшему, — продолжал владыка. — Я заступлюсь, но может и не внять царь моим словам. Отпускаю тебе грехи, боярин Иван.

Митрополит перекрестил Федорова.

Иван Петрович поцеловал руку святителя.

На запад от берега реки Неглинки, на расстоянии ружейного выстрела от Кремля, высились стены нового опричного дворца. Стены толстые, каменные, высотой в три сажени. В крепость вели трое ворот, обшитых жестью и окованных железными полосами. На воротах изображены львы и двуглавый орел с распростертыми крыльями. Восточные ворота открывались только перед царем. Ни князья, ни бояре не могли проходить через эти ворота. За стенами виднелись высокие постройки с островерхими крышами и со шпилями. И на шпилях черные двуглавые орлы. Площадь двора для сухости засыпана на локоть белым речным пескомnote 40.

Иван Петрович Федоров с другими земскими боярами, приглашенными царем на званый обед, прошел в крепость через северные ворота. Боярам бросилось в глаза большое число хорошо одетых и вооруженных опричников, стоявших по всем углам. У главного крыльца бояр окружили десятка два стрельцов с секирами и в праздничных кафтанах. В начальниках у них состоял известный опричник Василий Грязной. Поднявшись по крутым ступеням крыльца, бояре и стрельцы вошли во дворец.

• Предыдущая
• 24/102
• Следующая