Жан-Кристоф. Том II - Роллан Ромен - Страница 45
- Предыдущая
- 45/105
- Следующая
Вернувшись домой с вытянутой физиономией и услышав обо всем происшедшем от Саломеи, старик пришел в отчаяние и чуть не заплакал. Тупоумие служанки, которая посмела уйти в его отсутствие и даже не догадалась попросить соседку задержать Кристофа, вывело его из себя. Саломея ответила не менее резко, что хорош и он: надо же быть таким ротозеем и разминуться с человеком, которого ждешь. Но старик недолго пререкался с Саломеей: не теряя ни минуты, он сбежал с лестницы и пустился разыскивать Кристофа по тому весьма неопределенному следу, который ему указали соседи.
Кристофа обидело, что хозяин не только отсутствовал, но даже не потрудился оставить записки с извинением. Не зная, как скоротать время до поезда, он решил прогуляться по окрестностям, которые показались ему красивыми. Маленький, тихий, спокойный городок ютился среди мягко очерченных холмов — дома, тонувшие в зелени, вишни в цвету, изумрудные лужайки, уютные тенистые уголки, развалины, которые здесь считались древностью, бюсты давно почивших принцесс на мраморных постаментах среди деревьев, спокойные и приветливые лица прохожих. Вокруг города лежали луга, холмы. В расцветшем кустарнике наперебой свистели дрозды — целый концерт смеющихся, звонких флейт. Кристоф сразу повеселел. О Петере Шульце он и думать забыл.
Старик бегал по улицам, тщетно расспрашивая встречных. Он даже взобрался на холм, где высился старый замок, и уже возвращался в полном отчаянии, как вдруг разглядел своими-дальнозоркими глазами лежавшего на лужайке, в тени кустов, человека. Не зная в лицо Кристофа, Шульц не мог решить, он ли это. Незнакомец лежал к нему спиной, зарывшись головой в траву. Шульц, у которого вдруг сильно забилось сердце, стал бродить вокруг лужайки.
«Он… Нет, как будто не он…»
Окликнуть незнакомца он не решался. Вдруг его осенило — он стал напевать первую фразу Lied Кристофа: «Auf! Auf!» (Вставай! Вставай!..)
Кристоф вынырнул из травы, как рыба из волн, и громоподобным голосом подхватил куплет. Он повернулся к Шульцу, веселый, раскрасневшийся, с травинками в волосах. Они оба вскрикнули и бегом бросились навстречу друг другу. Шульц перемахнул через канаву, Кристоф — через изгородь. Они обменялись горячим рукопожатием и пошли к дому Шульца, громко смеясь и разговаривая. Старик поведал гостю о своих злоключениях. Кристоф, который за минуту до того решил, что он уедет немедленно, махнув рукой на Шульца, почувствовал, какая перед ним добрая и чистая душа, и полюбил старика. Еще не дойдя до дому, они успели многое поведать друг другу.
Дома они застали Кунца; узнав, что Шульц отправился разыскивать Кристофа, он спокойно уселся и стал поджидать их. Подали кофе, но Кристоф заявил, что уже позавтракал. Старик расстроился: то, что Кристофа первым в их городе угостил не он, Шульц, — это он переживал почти как горе, для его любящего сердца всякая мелочь имела значение. Кристоф все понял и втайне посмеялся. Старик ему нравился все больше; желая утешить его, Кристоф признался, что он вполне может позавтракать дважды, и доказал это на деле.
Все его печали как ветром сдуло: Кристоф почувствовал себя среди искренних друзей, он воскрес. О своей поездке, о своих разочарованиях юноша рассказал в юмористическом тоне; он напоминал школьника, которого отпустили на каникулы. Шульц не сводил с Кристофа лучившихся радостью глаз и смеялся от всего сердца.
Вскоре, естественно, заговорили о том, что связывало всех троих невидимой нитью: о музыке Кристофа. Шульц горел желанием послушать пьесы Крафта в исполнении автора, но не смел и заикнуться об этом. Кристоф, беседуя со стариками, ходил взад и вперед по комнате. Шульц не спускал с него глаз и всякий раз, когда гость приближался к раскрытому роялю, старик молил бога, чтобы Кристоф остановился. То же было на уме и у Кунца. У обоих застучало сердце, когда Кристоф, разговаривая, машинально присел на табурет у рояля и, не глядя на инструмент, прошелся по клавишам. Шульц не ошибся: при первых же случайных аккордах музыка завладела Кристофом. Он еще продолжал болтать, нанизывая звуки, затем сливая их в целые фразы, и вдруг замолчал и весь отдался игре. Обрадованные старики лукаво переглянулись.
— Это вам знакомо? — спросил Кристоф, игравший одну из своих Lieder.
— Еще бы! — восторженно отозвался Шульц.
Кристоф, не прерывая игры, слегка повернул голову:
— Э! Не очень-то он хорош, ваш рояль!
Старик смутился и стал оправдываться.
— Стар, — робко сказал он, — совсем как я.
Кристоф повернулся на табурете, посмотрел на старика, который словно просил прощения за свою старость, и, смеясь, взял его за обе руки. Он заглянул в его детски честные глаза.
— О, вы, — сказал он, — вы моложе меня!
Шульц рассмеялся счастливым смехом и стал рассказывать о своих старческих недугах.
— Ладно, ладно, — прервал его Кристоф, — не об этом речь; я знаю, что говорю. Разве не правда, Кунц?
(Он уже отбросил официальное «Herr»).
Кунц с готовностью подтвердил.
Шульц заодно попытался замолвить словечко и в защиту своего старого рояля.
— Некоторые ноты звучат прекрасно, — сказал он не совсем уверенно.
Старик притронулся к клавишам: ноты четыре в пределах октавы в среднем регистре прозвучали довольно чисто. Кристоф понял, что рояль для Шульца — старый товарищ, и мягко сказал, думая о глазах старика:
— Да, глаза у него прекрасные.
Лицо Шульца просветлело. Он начал было расхваливать дряхлый рояль, но запутался и умолк; Кристоф снова заиграл. Lieder полились одна за другой. Кристоф тихо подпевал себе. Шульц следил повлажневшими глазами за каждым его движением. Кунц, скрестив руки на животе, закрыл глаза, чтобы полнее насладиться игрой. Сияющий Кристоф часто оборачивался к старикам, слушавшим его в полном упоении; он говорил с наивным восторгом, который ничуть не казался им смешным:
— А? Разве это не прекрасно?.. А это? Как вам нравится?.. А вот это!.. Это лучше всего… А теперь я вам сыграю вещь, которая вознесет вас на седьмое небо…
Он доигрывал какой-то задумчивый финал, как вдруг на стенных часах подняла трезвон кукушка. Кристоф вскочил и зарычал. Кунц, точно спросонок, вращал расширенными от изумления глазами. Шульц сначала ничего не понял. Но при виде Кристофа, который грозил кулаком кланявшейся кукушке и кричал, чтобы отсюда — ради всех святых — унесли прочь эту дуру, это страшилище, эту чревовещательницу, он тоже впервые в жизни почувствовал, что пение кукушки невыносимо. Он схватил стул и попытался влезть на него, чтобы удалить нарушительницу спокойствия, но чуть не упал и, по настоянию Кунца, позвал Саломею. Старушка пришла, по своему обыкновению не торопясь, и совершенно остолбенела, когда ей сунули в руки часы, которые нетерпеливый Кристоф сам сорвал с гвоздя.
— Что прикажете с ними делать? — спросила она.
— Что хочешь, то и делай. Убери! Чтобы я их больше не видел! — говорил Шульц так же запальчиво, как и Кристоф.
Теперь он сам не понимал, как можно было так долго терпеть этот ужас.
Саломея решила, что все они спятили.
Кристоф снова сел за рояль. Проходили часы. Саломея доложила, что обед подан. Шульц зашикал на нее. Она вернулась через десять минут, затем еще через десять; на сей раз она была вне себя и вся кипела от гнева, но старалась сохранить невозмутимый вид; став посреди комнаты и будто не замечая отчаянных жестов Шульца, она отчеканила:
— Если господа желают кушать холодный или подгоревший обед, дело ихнее; мне-то все равно: что прикажете, то и буду делать.
Шульц, сконфуженный неожиданной выходкой Саломеи, хотел было напуститься на нее, но Кристоф вдруг расхохотался. К нему присоединился Кунц, а под конец и сам Шульц. Саломея, удовлетворенная эффектом своих слов, удалилась с видом королевы, соизволившей помиловать смиренно повинившихся подданных.
— Молодчина! — сказал Кристоф, поднимаясь. — Она права. Что может быть несноснее публики, которая приходит к середине концерта?
Сели за стол. Обед был сверхобильный и изысканный. Шульц сыграл на самолюбии Саломеи, которая обрадовалась случаю блеснуть своими талантами. Впрочем, случай был не первый. Старики любили поесть. Кунц за столом преображался: он сиял, как солнце, и его физиономия могла бы украсить собой вывеску трактира. Шульц тоже любил полакомиться вкусной едой, но плохое здоровье требовало воздержания. Правда, он не всегда об этом помнил, за что незамедлительно расплачивался. В таких случаях он никогда не сетовал: легче страдать, когда знаешь за что. Он, как и Кунц, владел старинными поварскими рецептами, которые передавались из поколения в поколение, от отца к сыну. И Саломея привыкла к требовательным вкусам двух знатоков. На сей раз она ухитрилась соединить в одной программе все свои шедевры: это была как бы выставка превосходной прирейнской кухни, честной, без всякого обмана, с ароматами кореньев, жирными соусами, овощами, питательными супами, отличными бульонами, величественными карпами, квашеной капустой, гусями, домашними пирогами, хлебцами с анисом и тмином. Кристоф восторгался, уплетал за обе щеки, — он поглощал всю эту снедь, как людоед: на этом поприще он отличался столь же выдающимися способностями, как его отец и дед, которым нипочем было съесть целого гуся. Но, надо сказать, что он так же легко мог по целым неделям обходиться хлебом и сыром. Шульц, церемонно вежливый и радушный, смотрел на него умиленным взглядом и без конца потчевал рейнвейном. Таявший от удовольствия, Кунц узнавал в нем достойного собрата. Широкая физиономия Саломеи тоже сияла. При появлении Кристофа она было разочаровалась. Шульц так описал его, что ей рисовался чиновный господин с титулами и при орденах. Увидев Кристофа, она воскликнула:
- Предыдущая
- 45/105
- Следующая
